Ефим Гринин - Золотые коронки
Майор Ефременко записал адрес. Он представит Шрамова к медали «За отвагу» и сообщит об этом его жене в заволжскую деревушку Андреевку. Никакая награда не восполнит семье вечной утраты, но пусть хоть знают, гордятся дети, что отец их, малограмотный конюх, был отважным, зорким человеком и смертью своей уберег от гибели тысячи людей…
Однако, долго думать было некогда, дела призывали к себе живых. И командир взвода ушел, а майор закурил, отбросил волосы со лба и, усмехаясь, сказал Сотникову:
— Ну, товарищ Шерлок Холмс, выкладывайте ваши умозаключения!
Гимназистом шестого класса Ефременко взахлеб читал копеечные выпуски Конан-Дойля, но, став взрослым, начисто забыл об удачливом сыщике. Он не помышлял об оперативной работе и лишь по воле партии пришел в контрразведку. Но он внес в эту суровую ответственную службу придирчивую строгость инженерной мысли и многолетний опыт партийного организатора.
Его насмешило бы сравнение деятельности контрразведчика с приключениями Шерлока Холмса. Но однажды он увидел в чемоданчике Сотникова любовно переплетенный томик Конан-Дойля. Сотников, тогда еще старший лейтенант, восторгался тонкостью анализа знаменитого сыщика. И, почувствовав, что молодой офицер подводит некую теоретическую базу под свое увлечение, Ефременко сказал:
— Не тот век сейчас, старший лейтенант, не та техника, не те у нас враги. Так что надо не в одиночку действовать, а с людьми работать, на людей опираться…
Последние события опять подтверждали правоту майора. Но капитан любил быстрые, иногда парадоксальные выводы. И еще там, в хате, когда майор спустился с чердака, прижимая к окровавленной гимнастерке простреленную руку, капитан шепнул начальнику:
— Наша опера, товарищ майор, ручаюсь. Оба солиста здесь…
На театральном лексиконе Сотникова это означало, что убитый и хозяйка хаты — пышная брюнетка с красным ожерельем на шее — составляли ту пару, которая в шифровке обозначалась Р2 и РМ. Майор скептически хмыкнул, выводы делать было рано. Он не сердился на помощника. Суждения капитана бывали разумными, зрелыми, а иногда и оригинальными, им только не хватало житейского опыта, который придает мысли устойчивость. Но романтический пыл куда лучше холодного равнодушия! Майор не упускал случая дать Сотникову высказаться. И сейчас, когда все данные этой неожиданной операции были у них в руках, он ждал, что скажет помощник.
На столе лежала разбитая выстрелом майора походная рация, снятая с чердака, и рядом немецкий офицерский пистолет, складной нож с маркой «Золинген», зажигалка, три пачки болгарских сигарет, офицерская фляжка, две плитки датского шоколада, швейцарские наручные часы «Лонжин» и французская авторучка с золотым пером. Все это было взято у убитого радиста, кроме одежды — серой рубашки и полосатых брюк. Документов и бумаг ни при нем, ни на чердаке, ни в хате обнаружить не удалось.
Брюнетка на допросе вела себя вызывающе. По ее словам, она овдовела еще до войны и работала счетоводом в сельпо. Связь с убитым она отрицала и плакала, призывая всех святых в свидетели, что умерла бы со страху, если б знала, что на чердаке кто-то есть. Поездки в Ростов она объясняла желанием подыскать работу в городе, потому что в селе ей мужа не видать, а она еще женщина в соку. Записку, принесенную Шрамовым, признала своей и сказала, что в этом магазине устраивается кассиршей.
Излагая свои соображения, капитан настаивал на том, что брюнетка работала в паре с убитым. Ее поездки он оценил, как способ сбора сведений или получения готовых материалов от кого-то. Майор кивнул в знак согласия. По мнению капитана, радист был немецким офицером. И с этим выводом майор не спорил. Вещи из всех стран Европы плюс армейские пистолет, фляжка и рация изобличали гитлеровского офицера. На этом основании капитан считал, что угроза передачи полковнику фон Крейцу второй шифровки ликвидирована.
— Допустим, — сказал майор. — Кто же из них Р2?
— Конечно, радист!
— Итак, по-вашему, эта неумная бабенка не кто иная, как РМ, то есть доверенный человек полковника фон Крейца? Плохого вы мнения о полковнике — и напрасно! — Поморщившись от боли, майор вышел из-за стола, вынул из сейфа шифровку и вдруг сказал с какой-то страстной, несвойственной ему горячностью: — Знаете, капитан, если бы не подлое нутро гитлеровских выкормышей, я бы их уважал, да, да, я не боюсь этого слова, уважал бы за филигранную работу. Чем больше сталкиваюсь с ними, тем яснее вижу, как дорого мы платим за недооценку вражеской разведки. — Он положил радиограмму, разгладил и придавил ее ладонью. — Наше счастье, что радиограммку нам словили, с ней мы найдем концы. Они где-то рядом, я чувствую… Только не это. — Майор ткнул пальцем в рацию. — Вы даже не присмотрелись к ней, а ведь это же люфтваффе, капитан, воздушные силы. И разве пошлет фон Крейц агента с таким разнокалиберным снаряжением! Я не утверждаю, но возможно сегодня Ростов бомбить не будут…
Красная волна затопила рябины на лице капитана, но он не любил сдаваться и, чуть наклонившись вперед, запальчиво возразил, что для радиста-наводчика Ново-Федоровка слишком отдаленный от Ростова пункт. Гулять на людях радисту незачем, так что его снаряжение не играет роли. А главное, в условиях отступления, теряя лучших агентов, даже фон Крейц должен мириться с такими брюнетками, лишь бы служили.
В этом была доля истины, и майор сказал:
— Конечно, на оккупированной территории они не брезгуют никем, создавая очаги шпионажа. Они ведь не успокоятся. Проигрывая войну, они будут готовить новую… — Майор сделал паузу, эта мысль зрела у него на почве множества больших и малых фактов… — Но этот случай особый. Нелепость теоретическая в жизни часто бывает очень логичной. Перечислите, капитан, какие немецкие части стояли в Ново-Федоровке за время оккупации.
Это был каверзный вопрос. Капитан напряг память, но, кроме частей выбитой из Ново-Федоровки немецкой пехотной дивизии, ничего не мог припомнить.
— Вы мало говорите с народом, — устало сказал майор, опускаясь на стул. — А люди все помнят. Так вот, капитан, с мая по сентябрь сорок второго здесь был штаб 16 дивизии пикирующих бомбардировщиков. Она сейчас базируется за Мелитополем. И этот радист, безусловно, жил у брюнетки. Теперь вам ясно?
Пожалуй, майор опять прав. Сброшенному с парашютом радисту было безопаснее разыскать свою любовницу, использовав ее в качестве связной, чем идти на риск в Ростове. Но это легко проверить, надо дать соседкам опознать труп.
— Верно, — поддакнул майор и без всякой связи с предыдущим, спросил: — Значит, Овсянников так и не прикоснулся к Кире?
Сцена из «театра теней» снова представилась Сотникову, он уверенно сказал:
— Либо этот Овсянников вообще лопух, либо у них был разговор не о любви. Нормальный мужчина не утерпит…
— Ах, Петя, Петя! — принужденно засмеялся майор. — Как ты судишь всех по себе! А дружба мужчины с женщиной?
— Выдумки! — озорно скривился капитан, но присмирел, заметив, как вдруг поскучнело худое, с впалыми щеками и утомленными глазами лицо Ефременко.
— Слушайте приказ! — сухо произнес майор, и Сотников встал перед начальником, как положено. — Выезжайте с Осетровым и двумя бойцами по адресу на записке. Брюнетку с собой. Используйте метод внезапного эффекта. И если наши предположения не ошибочны, оставьте всех, кого захватите там, в городских органах. Это дело их компетенции. Я жду вас не позже полудня…
— Есть, товарищ майор, будет сделано, — сказал капитан.
IIIНекоторое время майор раздумывал о том, как неосторожны и категоричны бывают люди в своих суждениях. Сколько обид, ссор и даже трагедий вызывают вот такие резкие слова! А всего-то и требуется в отношениях с людьми мягкая сдержанность…
Он сильно и нежно любил свою жену. Когда командующий армией вручил ему четвертый боевой орден, майор в шутку сказал, что отдал бы эту награду за месячный отпуск к семье. Немногословный по натуре, он не делился своими душевными переживаниями, не заигрывал с женщинами. Оттого некоторые офицеры считали майора сухарем. Злые языки передали ему, что кто-то обозвал его ходовым словечком «лопух», но никто не сказал ему, сколько других офицеров видят в нем настоящего человека, не способного разменять по мелочам большое чувство. И потому презрительное замечание Сотникова по адресу Овсянникова рикошетом зацепило майора.
Было четверть третьего ночи, когда «виллис» уехал в Ростов. Майор бережно поправил ноющую руку на груди и твердыми шагами пошел в комнату дежурной опергруппы. Трое бойцов и сержант азартно забивали «козла» на крашеном ларе. Старшина поставил на «попа» цинковый патронный ящик и тихо щипал струны гитары. Еще один сержант, стоя на коленках у лавки, самозабвенно царапал карандашом письмо.
Старшина подал команду, и все они приветствовали начальника, стоя навытяжку, подтянутые, отмеченные неуловимым для непосвященного глаза налетом щегольства, которым отличаются бывалые солдаты. Майор пробежал взглядом по молодым сосредоточенным лицам. Он хорошо знал своих людей. Он никого не брал с пересыльного пункта или из маршевых рот. За каждого из них он выдержал целые битвы с командирами разведвзводов и рот, не желавших отдавать лучших охотников за «языками».
