Константин Паустовский - Том 4. Маленькие повести. Рассказы
Шервуд подождал, но пленный ничего не ответил.
– Комиссар? – догадался Шервуд и взглянул в лицо пленного.
Пленный смотрел на Шервуда пристально и спокойно. Шервуд отступил. Пленный сделал шаг вперед, не спуская с Шервуда глаз. Кейри стукнул прикладом и тоже сделал шаг вперед.
– Мне эта комедия не нравится! – крикнул Шервуд, чувствуя прилив истерического раздражения. – Заговоришь ты или нет, собачье мясо?
Пленный продолжал рассматривать Шервуда.
– Что он, немой? – спросил Шервуд Кейри.
– Нет, сэр, он разговаривал и даже смеялся.
Глаза Шервуда побагровели. В голове гудела готовая лопнуть струна.
– Говори! – Он плеснул на пленного остатками рома из стакана. Стакан во время допроса Шервуд держал в руке.
Пленный сделал шаг вперед и плюнул Шервуду в лицо. Женщина вскрикнула. Кейри все еще стоял навытяжку.
– А-а-а! – Шервуд отскочил к сосне. Тоуз знал, что сейчас начнется припадок. – Сержант, не тратить на него больше одного патрона. Сколько у вас патронов в винтовке? Пять? Через полчаса Тоуз проверит вашу винтовку. В ней должно остаться четыре патрона, или вы будете болтаться на первом семафоре.
– Слушаюсь, – глухо ответил Кейри, тронул пленного за рукав и пошел с ним в глубь леса.
«Об этом знает красотка Кэт», – свистел равнодушный ко всему патефон.
Пикник был сорван. Тоуз и русская женщина вернулись в поселок. Шервуд остался. У него разболелась голова. Ему хотелось отдышаться.
Через полчаса сержант Кейри явился к Тоузу и молча подал винтовку. Тоуз лениво проверил патроны. Их было четыре.
Через два часа на берегу озера обнаружили труп лейтенанта Шервуда. Выстрел был произведен в голову.
В тот вечер в солдатских бараках было шумно и неспокойно. Тоуз слышал, как солдаты пели свою любимую песенку:
Взойди скорей, звезда моей отчизны,Далекий край измучил сердце мне.Что делать, брат? Беду солдатской жизниНе утопить в вине.
Через неделю солдаты сто тринадцатого полка отказались сражаться и потребовали немедленной отправки на родину.
Полк стянули к океану и посадили на транспорт.
Через шесть месяцев сержант сто тринадцатого полка Джон Кейри был приговорен к смертной казни за убийство лейтенанта того же полка Гордона Томаса Шервуда.
На суде Кейри показал следующее:
– Лейтенанта Гордона Шервуда убил я, и убил потому, что он был негодяй.
Весной тысяча девятьсот девятнадцатого года меня послали с ним в село Толвуй, на берегу Онежского озера, с целью поднять восстание против большевиков.
Мы пробыли в Толвуе три дня. На четвертый день к берегу подошла канонерская лодка большевиков, открыла огонь и высадила десант. Он состоял, как потом выяснилось, из полковых музыкантов, едва умевших владеть винтовками. Мы бежали, не истратив ни одного патрона.
На улице в очень узком место лейтенант Шервуд столкнулся с женщиной. Она вела за руку девочку лет трех. Я бежал сзади и все видел. Лейтенант Шервуд находился в том состоянии страха, когда кажется, что каждая секунда дорога для спасения собственной жизни. Он предполагал, что женщина с ребенком задержит его бегство. Не останавливаясь, он выхватил ручную гранату, сбил кольцо и швырнул ее в женщину. Взрывом была убита девочка..
Уже тогда у меня появилась мысль убить этого офицера.
Мы вернулись в Медвежью Гору. Здесь я встретил большевиков, пробравшихся в наш тыл.
Я думал, что мы были глупо обмануты. Я увидел в тысячу раз более близких мне по крови и духу, чем офицеры американских полков.
Председатель суда предупредил, что это замечание усугубляет вину и усиливает наказание.
– Больше, чем казнить меня, вы со мной ничего не можете сделать.
– Продолжайте, – поморщился председатель.
– Во время стоянки нашей части в резерве около Медвежьей Горы патруль из трех солдат задержал в лесу матроса-большевика. Я доставил его к лейтенанту Шервуду. Лейтенант пьянствовал на берегу озера со своим помощником Тоузом и неизвестной мне русской женщиной. Пленный отказался дать показания. Лейтенант пришел в ярость и плеснул в него остатками рома из своего стакана. За это он заслужил от пленного плевок в лицо.
Кейри остановился.
– Лейтенант приказал мне расстрелять пленного. Я отвел его за четверть мили и отпустил, дав ему на дорогу табаку и спичек. Потом я вернулся к лейтенанту. «Негодяй убит?» – спросил он меня. «Так точно!» – ответил я и выстрелил ему в лицо. Я сделал то, что нахожу нужным. Все дальнейшее хорошо известно.
– Вы большевик? – спросил председатель.
– Кончайте, – ответил Кейри.
В зале суда наступила тишина.
Из комнаты конвоя долетало заглушённое пение:
Взойди скорей, звезда моей отчизны,Далекий край измучил сердце мне.Что делать, брат? Беду солдатской жизниНе утопить в вине.
Председатель послал секретаря прекратить пение.
В августе канонерка «Музыкант», получив приказ произвести разведку, подошла к восточному берегу озера, к селу Песчаный Погост.
Ранняя осень уже засыпала лесные дороги мокрыми листьями. Ветер сносил их в кучи около ветхой ограды Песчаного монастыря.
Боцман с «Музыканта» Миронов пошел на берег. Долго бродил около монастырских стен, искал грибы, зашел к монахам, побеседовал, посмеиваясь, о кончине мира, а вечером доложил Сарвингу, что одного из монахов нужно немедленно арестовать.
– Почему?
– Коротковолосый, – ответил Миронов. – На пальце у него след от кольца. Монахи колец не носят.
Сарвинг согласился.
Вечером Миронов взял двух матросов и пошел в монастырь. Почти задевая за лицо крыльями, летали вокруг летучие мыши. Над пустошами, заросшими низким лесом и желтой травой, над порубками и болотами подымалась заржавленная луна.
– Вот, – сказал Миронов, поглядев на луну. – Был я в Америки. Там в ресторанах бьют в такие медные гонги, созывают господ в дининг-рум обедать.
Миронов до революции был матросом торгового флота Он плавал на французских пароходах между Шербургом и Рио-де-Жанейро. Бразилию он не любил.
На жадные расспросы товарищей об этой фантастической стране он отвечал односложно:
– Жарко очень. Нет моготы, как жарко. Никакой бани не нужно. Пот с тебя вытекает, как сало с жареного поросенка. Народ мелкий и нервный. Ходят, вертятся, чирикают, как воробьи, – нету силы в народе.
Миронов говорил с натугой, заикался, краснел.
Разговор для него был каторжной работой. Он предпочел бы перекрасить своими руками всю канонерку от киля до клотика, чем отвечать на приставания матросов.
Миронова тотчас же прозвали «оратором». Когда заходил разговор о выступлении где-нибудь на сельском сходе, шутники кричали, прячась за спинами надежных соседей:
– Даешь Миронова! У него язык работает механически!
Миронов выискивал обидчика глазами, потом говорил в пространство:
– Гляди, как кокну, мокро станет!
Монастырские ворота были заперты. Миронов постучал рукояткой маузера. Монах с гнилым запахом изо рта приоткрыл калитку.
– Ты бы, батя, водку пил, нутро у тебя от святости гниет, – сказал Миронов, протискиваясь в калитку.
Монах поклонился в пояс.
– Веди к настоятелю.
– Они богу молятся, – просипел монах и мигнул облезлыми глазками. – Нельзя их нынче тревожить.
– Говорю, веди!
Монах шустро побежал по поросшему бурьяном двору.
В покоях настоятеля бегали по степам худые тараканы. Мутно светили лампадки, и только луна за пыльным окном сияла круглой золотой иконой.
Настоятель вышел молча. Он сжимал сухими руками железный крест на груди и тонко посапывал носом.
– Где ваш святой странник, папаша? – спросил Миронов. – Подайте его на бочку.
– Пошто он вам нужен, матросики? – спросил настоятель басом. – Пошто нарушаете иноческий покой? Неужто нельзя призывать господа среди ваших братоубийственных дел? Игрушку спрячь, – настоятель кивнул на револьвер. – Бог жизнь дал, бог и приберет в положенное время.
– Не бузи, патриарх! – Миронов начинал сердиться – Мы заместо бога приберем кого полагается.
Настоятель воздел руки к небу и затряс головой. Миронов оттолкнул его и вошел в заднюю комнату. С лавки встал худой человек в старой рясе.
– Их высокородие командир канонерской лодки капитан Ерченко, – сказал Миронов, – просят ваше благородие пожаловать к нам на корабль на чашку чаю.
– Веди, – сказал странник и твердым военным шагом пошел к двери. Лицо его было спокойно и устало. – Веди, – повторил он. – Все равно, такое уж твое счастье.
На канонерке странника обыскали. Под рясой и вонючим тряпьем нашли пакет с английскими донесениями, напечатанными на папиросной бумаге. Донесения на имя великобританского поверенного в Вологде были подписаны генералом Уолшем и, судя по содержанию, переправлялись из Мурманска.
