Алексей Горбачев - Сельская учительница
— Да там. Одни зябь пашут, другие кукурузу на силос убирают.
— Мне хотелось бы найти их.
— Зачем искать, они скоро приедут на обед.
Это, пожалуй, лучше. Она соберет всех вместе, побеседует, поинтересуется настроением, а потом поедет с ними к месту работы.
Валентина ходила по полевому стану, с любопытством ко всему присматривалась. Постояла у Доски показателей, и было приятно, что ее десятиклассник Константин Зюзин вышел на первое место среди бригадных механизаторов. Не отставал от него и другой ученик — Дмитрий Вершинин. Значит, не напрасно их нахваливал председатель колхоза на торжественной линейке.
На стене вагончика Валентина увидела боевой листок, прибитый большими, с ржавыми шляпками, гвоздями. Читая коротенькие заметки о передовиках, о задачах бригады, она ужаснулась — сколько грамматических ошибок! Редактор боевого листка Щукин (его фамилия была написана крупными буквами) вообще не придерживался никаких правил, а из знаков препинания пользовался единственным — точкой, да и ту ставил не всегда.
«Неужели ребята не читают эти заметки, не видят грубых грамматических ошибок?» — удивлялась учительница.
Из вагончика вышел сам Щукин — заспанный, с лохматой головой, в замасленном ватнике, наброшенном на плечи. Валентине уже доводилось видеть тракториста Щукина в Доме культуры, куда он приходил в кино с женой, учительницей младших классов Еленой Семеновной.
— Здравствуйте, Валентина Петровна, — поздоровался Щукин.
— Добрый день, Григорий Тимофеевич. Вот читаю ваши сочинения.
— Да что там… Заставили. Я ведь не ахти какой грамотей.
— Это видно. Вы, Григорий Тимофеевич, хотя бы с кем-нибудь посоветовались, показали бы заметки.
— А как же, показывал, с бригадиром советовался, полное утверждение получил, — охотно ответил Щукин.
— Очень много ошибок. Вы, Григорий Тимофеевич, сколько классов окончили?
Щукин посуровел, достал из кармана мятую пачку «Беломора», закурил:
— А причем тут мои классы? Сколько пришлось, столько и закончил. Я вон смотрю: у наших ребятишек одна забота — гони в школу, а мы в их лета вкалывали в колхозе, армию кормили, фронт питали. Нам было не до школы, не до классов.
Достав красный карандаш, Валентина стала исправлять ошибки. Щукин исподлобья следил за ней, глаза его колюче поблескивали, и вдруг схватил пятерней боевой листок, сорвал его. Под ржавыми шляпками гвоздей остались белые треугольнички.
— Нечего издеваться, — зло цедил он. — Грамотными стали за нашей спиной. — Зажав боевой листок в большом кулаке, Щукин торопливо зашагал прочь. Валентина ошеломленно смотрела ему вслед.
К полевому стану подкатил председательский «газик».
Из машины вышли Подрезов и коренастый человек в темном кителе, в начищенных хромовых сапогах с запыленными носами.
— А, Валентина Петровна, — заулыбался председатель колхоза, — пришли проверить, как работают питомцы? Хорошо работают, молодцы! — Подрезов энергично пожал ей руку, представил человеку в темном кителе.
— Борозда, инструктор райкома партии, — назвал себя тот. — Это хорошо, что вы, молодая учительница, интересуетесь практикой учащихся. Учитель в поле — факт сам по себе отрадный. Связь школы с жизнью колхоза — важное звено в деле воспитания подрастающего поколения.
Глядя в квадратное чисто выбритое лицо Борозды, Валентина никак не могла понять, зачем он говорит все это.
В следующую минуту, забыв об учительнице, Борозда назидательно советовал Подрезову:
— Форсируйте кукурузу, следите за технологией закладки силоса, вечером шлите в райком нарочного со сводкой о силосовании. — Глаза Борозды вмиг расширились, округлились, будто он увидел что-то страшное. — Товарищ Подрезов, а где же боевой листок?
Председатель глянул на вагончик, увидел белые треугольнички под ржавыми шляпками гвоздей.
— Щукин! — позвал он.
К ним вразвалку подошел хмурый редактор.
— Что за фокусы такие? Час назад мы видели боевой листок, а сейчас где же он? Ветром сорвало, что ли? — допытывался председатель.
Стрельнув сердитым взглядом на учительницу, Щукин показал свою могучую, темную от машинного масла ладонь.
— Вот он, ветер. Сам сорвал. Из-за нее, — тракторист кивнул на Валентину. — Так разрисовала, так раскрасила, что глядеть тошно. Потому и сорвал.
Подрезов недоуменно посматривал то на учительницу, то на Щукина.
— Позволь, позволь, Щукин, — вмешался Борозда. — Ты редактор и ты сам уничтожил свое детище?!
— «Детище» было с грубыми грамматическими ошибками, — вставила Валентина.
— Так. Понятно. Не на том месте запятая стояла. Хорошенькое дело, снимать боевой листок из-за какой-то запятой. Ты, Щукин, допустил явный ляпсус, ты не понял всей важности, политической значимости…
— Да все я понял, — перебил Щукин. — А только насмехаться над собой не дам, не мальчик. Пусть кто угодно пишет, а я пальцем не дотронусь. — Он опять зло покосился на учительницу, хотел что-то сказать обидное, колкое, но, махнув рукой, ушел.
Борозда негодовал. Он говорил председателю:
— Вот, товарищ Подрезов, наглядный урок того, что в колхозе к стенной печати относятся из рук вон плохо. Бюро райкома, как вы знаете, приняло специальное решение об активизации колхозных и совхозных редколлегий, а у вас боевые листки срывают. — Борозда повернулся к Валентине. — А вы, барышня, вместо действенной помощи, способствуете аполитичным поступкам.
— Я вам не барышня, товарищ Борозда. Если забыли мое имя, могу повторить, — отпарировала Валентина. — Во-вторых, вы, как видно, сами не читали заметок в боевом листке, иначе не говорили бы так пренебрежительно о запятых!
Борозда вспыхнул. Он не привык, чтобы с ним, представителем райкома, разговаривали таким тоном.
— Можно, товарищ Майорова, хорошо разбираться в грамматике и плохо в политике. Подумайте над этим! — Борозда, кажется, был удовлетворен своим ответом дерзкой учительнице. Он снисходительно кивнул ей головой, обратился к Подрезову:
— О сводке не забывайте! Я на вашем «газике» в «Искру» съезжу, — добавил он и по-хозяйски направился к машине.
Валентина и Подрезов остались вдвоем.
— Ложка дегтя все дело портит, — невесело сказал председатель. — И нужно вам было начинать этот разговор с Бороздой, — упрекнул он учительницу.
— Борозда сам начал.
— Ему можно, а вы промолчали бы, и дело с концом. Признали бы, наконец, свою ошибку. Теперь на каждом совещании пойдут склонять нас за стенную печать.
— Сейчас пойду к Щукину, мы вместе восстановим боевой листок, вместо «конбайна», напишем, как положено, «комбайн», расставим все запятые.
— Все это так, за все это спасибо, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.
«Председатель побаивается начальства», — отметила про себя Валентина.
Через какой-нибудь час боевой листок был готов. Щукин отказался подписывать его. Подрезов махнул рукой.
— Ладно, вешайте без подписи. Главное — содержание. — Он улыбнулся, осторожно заметил: — Почаще приезжали бы, Валентина Петровна. Любо читать, когда написано складно да грамотно.
Приехали на обед десятиклассники — запыленные, с черными, как у негров, лицами. Они шумно плескались под умывальником, толкали друг друга и, казалось, не замечали учительницу. Только Дмитрий Вершинин подошел и пригласил пообедать с ними.
— Отведайте, чем кормят ваших учеников, — посоветовал Подрезов.
За длинным обеденным столом было весело. Не стесняясь учительницы, ребята нещадно подтрунивали над дежурным по кухне Быстровым. Особенно изощрялась бедовая десятиклассница Аня Пегова (это она тогда ехала на велосипеде, погоняя хворостиной корову). Аня была единственной девушкой среди практикантов-механизаторов. Ее подруги работали на ферме, а Пегова решительно заявила: «Хочу быть механизатором, на ферму не пойду». То ли ей действительно хотелось быть механизатором, то ли была какая-то другая причина, Валентина пока не знала.
— Гарсон, кружку воды! — дурашливо требовала Аня Пегова у Быстрова.
— Официант, смени миску.
— Человек, хлеба! — наперебой кричали десятиклассники.
И странное дело, Федор Быстров терпеливо сносил эти насмешки и выполнял просьбы друзей: нес воду, хлеб, даже менял миски… Не надеялся ли он, что завтра возьмет свое и еще похлеще будет измываться над другими дежурными по кухне?
— Угощайтесь, Валентина Петровна, — сказал Быстров, ставя перед ней миску.
— И следите, чтобы песок в ложку не попал, — с усмешкой предупредила Аня Пегова.
Валентина наблюдала за десятиклассниками. По тому, как ест человек, можно судить о его характере. Молчаливый и застенчивый Константин Зюзин, например, ел неторопливо, будто выполнял очень важную работу. Ложку он поддерживал куском хлеба, боясь пролить каплю на стол. Сидевший рядом с ним щуплый курносый Яков Турков привередливо бултыхал в миске ложкой, как бы выискивая что-то повкусней да послаще. Известный в школе силач — красивый, атлетически сложенный Дмитрий Вершинин ел торопливо, точно хотел поскорее разделаться с этим скучным занятием — обедом.
