Ефим Пермитин - Три поколения
— А вот вас-то, Андрей Никодимович, мы к фунтиковцам и прикрепим, — сказал Боголепов.
Фунтиков покраснел.
— Я же на себя возьму бригаду Семена Вострецова. И, я буду прямо говорить, мы посоревнуемся с вами, Андрей Никодимович, кто из этих тихоходов вперед вырвется, — под взрыв смеха закончил свою реплику Боголепов.
— Ну что ж, посоревнуемся, Константин Садокович, — без улыбки ответил Андрей и заговорил о необходимости проведения опытов обработки почвы по способу Терентия Мальцева. — Земли наших предгорий и особенно горные склоны изобильны влагой и азотом. Хлеба растут здесь высокие и обычно полегают. Как правило, они сильно засорены осотом, молочаем и березкой. Работа по-мальцевски очистит почву от сорняков. Необходимы опыты глубокой, безотвальной пахоты. Мы не можем повторять ошибок прошлого: наши предки, поднимая целинные земли, через несколько лет уже истощали их. Работать по старинке — значит своими руками разрушать плодородие целинных земель!
Андрей сел рядом с Шукайло и с сожалением сказал шепотом:
— Кажется, все скомкал…
— Что ты, что ты! Бил ты все козырными, и все в самое темечко! Я слушал и радовался, — горячо уверял Шукайло.
Андрей смотрел на бронзовое лицо «Поля Робсона», на оживленные, блестящие его глаза и думал: «Одинаково мы с тобой не устроены…» Вслух спросил:
— Как у вас с Машей?
— Никак… — оживление Шукайло вмиг пропало. — Не пара мы, Андрей Никодимович. Мне двоих ребят поднимать надо, а Маше — лететь! Можно ли ей крылья вязать?
Боголепов объявил перерыв, и Андрея обступили знакомые и незнакомые люди.
— По-московски рубанул, товарищ главный агроном!
— Божков не пощадил! Теперь будут ходить да оглядываться.
Стоявший неподалеку Фунтиков со злостью бросил на пол недокуренную папиросу, наступил на нее ногой и с силой растер.
— Ну, попадешься ты нам, святоша праведный, в темном месте, мы тебе подтянем пятки к затылку, — ворчал рябой Никанор вполголоса.
— Митинг развели, морали читают: как деткам жить, сколько пить, когда и с кем спать… Сукины дети! — уловил Андрей долетавшие до него чьи-то слова.
Молодой агроном чувствовал на себе озлобленные взгляды и Фунтикова, и Высоких, и Кургабкина. «Черт с вами, злитесь, — думал он, — а терпеть этого дальше нельзя».
После перерыва взял слово Уточкин.
— Люблю мужика — симпатяга. Все знает, как будто ни здесь родился. Хотя не важно, где он родился, а важно, что в дело годился, — по обыкновению каламбуря, громко сказал Шукайло. — Этот тоже выдаст кое-кому, — продолжил свою реплику «Поль Робсон» и посмотрел на Корнева.
Андрей заволновался: «Кажется, я для открытого собрания чересчур густо приперчил…»
Уточкин поправил толстый бинт на уродливо раздутой от флюса щеке, подошел к передней парте и очень тихо заговорил:
— Советское правительство сделало все, чтобы мы вышли нынче на передний край вооруженными до зубов. А мы, бойцы, не живем еще по-фронтовому. Больше того, мы заразились мокрыми, холодными настроениями. Кончать надо с этим, товарищи! Как? Об этом скажу позже. Сейчас же не могу не остановиться на вопросах, затронутых главным агрономом. Эти вопросы в нашей эмтээс действительно основные. В них упирается и трудовая дисциплина, и качество пахоты и сева, и сроки посевной…
Андрей облегченно вздохнул.
Весенний сев мы действительно проводим в исключительно трудных условиях. Однако первое и основное правило: несмотря ни на какие трудности, механизаторы не должны забывать о самом главном: о повышении урожайности. — Фразу эту Уточкин как-то особенно выделил, точно подчеркнул ее жирной чертой. — Одних карательных мер к бракоделам и нерадивцам, как этого от меня требовал в перерыве Агафон Микулович Беркутов, конечно, недостаточно. И они не могут быть главными… О Высоких и Евстафьеве мы поставим вопрос на бюро райкома по окончании посевной. Хорошей работой они в какой-то мере могут искупить свою вину. — Уточкин строгим взглядом окинул пьяниц и раскрыл блокнот. — Прежде чем предлагать ряд необходимых мероприятий, я должен сделать замечание. Товарищи, что это вы сидите точно на похоронах? Не чувствую я огонька, боевого духа не чувствую в вас, товарищи…
Уточкин как-то мучительно улыбнулся одними глазами.
— Чем труднее обстановка, тем быстрее надо перестраиваться на военный лад: спать поменьше, трудиться побольше. Ну разве можно в посевную начинать работу чуть ли не с полудня? Народу у нас сейчас вполне достаточно, но он плохо организован. Значит, надо немедленно браться за организацию. А кто же пойдет впереди, как не коммунисты и комсомольцы? Подошло время начинать массовый сев, а некоторые наши бригадиры чувствуют себя, как повар без поварешки, — ждут солнца, тепла и чуть ли не плачут. На солнце не рассчитывайте, товарищи. Я имею долговременный прогноз: до пятнадцатого мая тепла не будет…
Несмотря на то что секретарь райкома сказал неутешительные слова, Андрей по себе чувствовал, что все воспрянули духом. Каким-то шестым чувством главный агроном уловил перелом, который произошел в настроении актива.
«Вот вам и митинги, вот вам и морали… Важно дух поднять!» — вспомнив озлобленные пересуды, думал Андрей.
Глава IV
На следующий день после собрания актива Андрей составил ряд актов за упущения в пахоте и севе. На бригадных летучках обсудили нескольких прогульщиков, бракоделов и пьяниц.
— Не шумело, не гремело: откуда он такой упал нам на голову?.. Крутовато берет парень, укоротить надо, — перешептывались «легкачи», как презрительно звали в Войковской МТС любителей легкого заработка.
— Я еще в Предгорном выпил полмитрия — не берет, — жаловался Никанор Фунтиков своему дружку Ивану Кукушкину, по прозвищу Ванька Рыбий Глаз. — Ладно, полмитрия ушибем митрием, и заберет…
— Не в водке сила, Никанор, а невозможно переживать эдакого трескуна… Булыжный пластырь на таких горячих отрезвительно действует. — Рыбий Глаз многозначительно подмигнул приятелю. — Так заметано, значит? — неожиданно спросил он Никанора.
— Что ты! Что ты! Да разве можно эдак?! — Никанор испуганно откинулся от Кукушкина.
— А ты думал как? Ты когда-нибудь слышал, что можно сделать яичницу, не разбив яиц? — язвительно произнес Рыбий Глаз и засмеялся.
…Накануне Первого мая главный агроном вернулся домой поздно. Ларек был уже закрыт, и Андрей решил сходить за продуктами в предгорненскую «дежурку», а попутно завернуть в библиотеку и взять книги. В селе было шумно. На площади у магазина слышались песни, заводились пляски.
В «дежурке» не протолчешься. Продираясь с покупками сквозь толпу, Андрей почувствовал на себе чей-то прожигающе-злобный взгляд. Как от занесенного над головой удара, он вздрогнул, но не остановился, не обернулся, а только, ускорив шаг, вышел за дверь. Но облегчения не наступило: продолжало томить какое-то безотчетное беспокойство. Нечто подобное Андрей однажды пережил в детстве: он вовремя отдернул руку, протянутую к грибу боровику, возле которого лежала гадюка. Тогда, схватив камень, он размозжил змее голову.
Андрей отправился в библиотеку. Пока читал газету гнетуще-тревожное чувство прошло. Потом взял томик Стендаля и по лужам пошел домой. Погода всегда влияла на настроение Андрея. В эту темную, холодную, ветреную ночь накануне праздника у него было тяжело на душе. Он шел и думал о том, что и жизнь его не ладилась и работа шла не гладко. Как всегда в такие минуты, Андрей склонен был и к преувеличениям. «И ни черта ты еще не сделал! А смысл жизни только в деле… И правильно поступила Вера, отвернувшись от эдакого…»
Ветер бил в лицо. Изредка пролетали капли дождя. Андрей встряхивал головой, но мрачные мысли не покидали его: «Москва теперь залита светом, улицы переполнены… Отец, конечно, на торжественном заседании, мать с Дарьюшкой смотрят телевизор… В комнатах чистота, стол накрыт — ждут отца ужинать. А ты голодный, немытый…»
Под ногами чавкала грязь. «Как буду переходить, проклятую?» Андрей вспомнил о канаве на окраине села, у колхозной кузницы. Днем он перебирался через канаву по двум старым боронам. «Теперь они, наверное, обледенели, дважды два выкупаться».
Устойчивый запах жженого угля, копоти, подпаленных копыт почувствовал издалека. «Кузница!»
И снова, как в магазине, вздрогнуло сердце: Андрею показалось, что за стеной кузницы послышался шорох. «Скотина от ветра прячется, кому другому в эдакую непогодь?» И невольно прибавил шагу. Каждый нерв, каждый мускул натянулись, как струны, хотелось бежать от этого страшного места. «Спокойно! Спокойно!» — шептал Андрей, спускаясь к канаве по скользкой тропке.
Удар в затылок сбил его с ног в тот момент, когда он, весь подобравшись, собирался прыгнуть с одной бороны на другую. Перед глазами на мгновенье мелькнула черная бурлящая вода в канаве, край затоптанной обледенелой решетки бороны.
