Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон
— …мало вам, отцы, той дани, которую наложили на село после бунта против начальства в прошлом году? А кто бунт начал, кто на него народ подбил? Флегонт, дядя наш! Он в яме, ровно зверь, прятался. Мы тогда ему поверили как олухи, следом за ним пошли. Старики, на чьих спинах начальство отыгралось? Флегонт дал тягу, а казацкие плети достались кому? У меня спина до сей поры в рубцах. Остановил тогда дед своего сына? Отговорил он его от того, чтобы не подымать голь перекатную против Микиты Модестыча? — Петр передохнул и снова громко заговорил: — А я еще и то скажу, старики. В прошлом году Флегонт поднял нашу голь перекатную на начальство. Теперь Флегонт за богатеев возьмется. Я сам слышал, как он говорил мужикам, что скоро, мол, всем «нахалам» полная крышка. Он и тутошние его дружки спят и видят, как бы Туголуковых, Акулининых и Зориных вчистую разорить и самим на их землях встать. И этого бунтовщика наш дед почитает за первеющего человека. Невмоготу нам с ним жить, ежели он заодно с бунтовщиками.
Андрей Андреевич скосил на Петра глаза, и тот увидел в них неистребимую ненависть и угрозу. Страшно стало ему, так страшно, как не бывало никогда. Петр съежился, пробормотал что-то невнятное и ушел из круга. К нему бочком протиснулся Никита Семенович и, жарко дыша в ухо, прошептал:
— Ну, Петенька, теперь поберегись. Теперь мы тебя, сукиного сына… — и, не докончив, плюнул и отошел.
Нахаловцы, устрашенные словами Петра, в мрачном молчании поглаживали бороды и вздыхали, подняв глаза к небесам, где медленно плыли облака.
Мир ждал, что скажет Лука Лукич.
Идя на сходку, он был полон решимости отстоять дом от разрухи. Он не хотел срама для семейства и вовсе не держал в мыслях сказать на сходке что-либо такое, что бы подкосило Петра в мнении всех мужиков: и богатых и бедных.
Внук первым ударил Луку Лукича, ударил в самое уязвимое место. Это была кровная обида. Не будучи злопамятным, Лука Лукич кровных обид никому не спускал. Он не простил обиду, нанесенную ему царем, не простил Викентия. Петр не рассчитывал, что дед в борьбе с ним пойдет на самое последнее.
Лука Лукич пошел око за око, зуб за зуб.
— Мир, — сказал он тихо, но все услышали его. — Народ! Я сколько жил, столько лет не выносил сора из своей избы. Я и на сходку шел, не думая класть позор на кого-нибудь из своего семейства. — Он помолчал и с решимостью сказал: — На раздел я ныне согласен, потому что с Петром, внуком моим, нам под одной крышей больше жить невмочь.
В народе произошло волнообразное движение, но никто не проронил ни слова.
— Однако упреждаю вас, отцы, выпускаете вы на волю-волюшку такого волка, какого отродясь на нашем селе не бывало.
Петра при этих словах передернуло.
— Долго я от вас кое-что таил, но теперь скажу, чтобы знали вы, какого злодея держал я в семействе. Он, отцы, на свои волчьи дела украл деньги, мне вами доверенные на построение храма. За это воровство был Петька мною бит без пощады. Может, припомните, три дня он не выходил из избы? Это он оттого не выходил, что я избил его чересседельником, отучая тем от воровства. И те рубцы на его злодейской спине не кем-нибудь, а мною оставлены, чтобы век помнил, как воровать чужое добро.
— Поклеп! — истошно закричал Петр. — Поклеп, отцы! — Он уже раскаивался в том, что начал свару с дедом. — Не было такого, старики. У-у, старый хрыч!.. — Он погрозил Луке Лукичу кулаком.
— Ты не очень-то размахивайся! — осадил его Фрол. — А то и мы на тебя размахнемся!..
— Старики, — завопил Андрей Андреевич, — да вы помните хоть единый случай, чтобы Лука Лукич нас обманул?
— Говори, говори, Лука! — раздались крики.
Лука Лукич перекрестился.
— Мир, не солгал я перед вами ни единым словом. Крест святой на том кладу. Эти деньги Петьке нужны были, чтобы взять у Микиты Модестыча в ренду каменоломню, где на него, на Петьку, люди за гроши ломали спины. А ну вспомни, Тимофеевич, вспомни и ты, Ларивон Михайлович, и ты, Пров Силыч. — Лука Лукич обращался то к одному нахаловскому богатею, то к другому. — Вспомните, прибегал к вам Петька просить взаймы денег?
— Прибегал, — сказал Туголуков. — Как перед богом, мир, прибегал! Только дать я ему тех денег не дал. Да и ты, кум, да и ты, сват, сказывали, будто Петька Сторожев у вас деньги просил.
И сват и кум подтвердили, что именно так оно и было.
— Ему, отцы, те деньги Иван Павлович дал, а давая, выторговал у Петьки место в Каменном буераке, где он еще один кабак поставил. А ну скажи, Иван!
Иван Павлович покаянным тоном признался, что точно, был такой уговор.
— С той поры и до сего дня внук мой Петька, — медленно продолжал Лука Лукич, — в лютой на меня злобе. Еще потому на меня он злобится, что я подбивал людей бросить каменоломню, пока он не прогонит из приказчиков нехристя и самого лютого нашего ворога Карлу Карлыча Фрешера.
— Слава богу, прогнали! — вставил Андрей Андреевич, и все зашумели, вспоминая, как они отплатили Фрешеру за его издевки.
— И та злоба, старики, пусть не сойду я с этого места, пусть разразит меня гром и убьет молния, внука моего Петьку чуть не довела до смертоубийства.
Народ, услышав эти зловещие слова, замолчал. Все взгляды были теперь направлены на Петра. Он стоял, надвинув шапку на глаза. Мерцающий взгляд его исподлобья напоминал взгляд голодного волка, готового броситься на человека.
— Вы помните, отцы, как я чуть было не отдал богу душу? Внук мой Петька со мной в избе ночевал и меня порешил извести… Он меня опаивал колдовским снадобьем и чуть было не опоил… Мне колдунья Фетинья сама сказала, что то снадобье она Петьке продала. Она же его научила, как меня отравить, чтобы доктора ни к чему не могли придраться.
Никита Семенович подошел к Петру, размахнулся и отвесил ему здоровенную оплеуху, сначала по левой щеке, потом по правой. Петр мотал головой из стороны в сторону, но не сопротивлялся. Он понимал, что, если он поднимет на ямщика руку, его изобьют до полусмерти.
Все это происходило в полнейшем молчании. Лишь Данила Наумович вздыхал, беспокойно оглядывался и посматривал на дорогу: не едет ли, упаси бог, начальство.
— Все! — спокойно сказал Никита Семенович, вытирая полой поддевки окровавленные руки. — Теперь, Петр Иванович, мы с тобой за Луку в полном расчете. Дед твой стар и немощен. Тебе разбить волчью твою морду он не в силах. Так вот мир за него постарался. Так, народ?
— Так, так! — закричали в толпе, а отцы на крыльце важно закивали головами. — Что там ни говори, но на эдакое пойти!.. Деда родного травить… За это стоит…
Петр вытер кровь и хотел было выйти из толпы. Андрей Андреевич схватил его за рукав.
— Нет, шалишь! — бормотал он, вытаскивая Петра в центр круга. — Ты еще должон миру сказать, так ли все было, как Лука говорил. Мир желает посудачить с тобой о твоих злодействах.
— Пусти! — процедил Петр. — Никуда я не уйду, никого я не боюсь!
— А ну, скажи, Петр, — проговорил один из Акулининых, — было такое?
— Было! — с вызовом ответил Петр Иванович. Ему ничего не оставалось больше делать: Фетинья выдала его с головой.
— Слыхали, отцы? — обратился Лука Лукич к богатеям. — Вот он каков, наш богоданный внук. Он тут брехал, будто Флегонт хочет всех вас живьем сожрать. Сожрет ли вас Флегонт или не сожрет, на воде вилами писано, а уж этот волк шкуры с вас посдирает — дайте только ему волю. — Лука Лукич снял шапку и вытер вспотевшую от волнения плешь. — Точно, Флегонт в бегах, и где он теперь, я не знаю. Одно скажу: как я весь век за вас, мир, стоял, так и Флегонт за мирское дело стоит.
Гул одобрения прервал на минуту речь Луки Лукича.
— Отцы, пустил ли Флегонт кого-нибудь по миру? Нажил ли он богатство? Заставлял ли кого работать за грош в день до потери памяти, как то делал, к примеру сказать, Петр на своей каменоломне? — Лука Лукич возвысил голос. — Да разве в прошлом году Флегонт поднял вас на Улусова, а не ваша злая доля?
— Она, она! — То шумела беднота, среди которой особенно старался Андрей Андреевич.
— Флегонта не касайся! — солидно добавил Фрол.
Старик Зорин хотел было что-то сказать, но народ не захотел его слушать.
— Нахалам, братцы, — возопил Андрей Андреевич, — такие, как Флегонт Лукич, поперек естества, потому как он за нас стоит. Он наш друг сердечный, Флегонт-то Лукич! Он за нас в Сибири кандалы носил, — приврал Андрей Андреевич от избытка чувств.
— Старики, народ! — просипел Данила Наумович, воспользовавшись минутной тишиной. — Флегонт заведомый бунтовщик. Насчет него распоряжение имеется: в случае ежели объявится — тем же часом вязать и в губернию.
На старосту разом цыкнули десятки людей. Туголуковы, Акулинины и Зорин помалкивали, понимая, что лучше не раздражать народ.
