Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Ой, подруженька моя,
В городу бывала ле?
Двадцатипятиэтажны
Домики видала ле?
— Во дает! — закричал Макин. — Ну, тетка Марья, ты как молодая.
— А чо, Егорко, ноне пензию дают, жить можно, дак помирать не хотца, — нашлась что сказать та в ответ.
Про «пензию» старухи заговорили охотно. Начали вздыхать: кабы весь-то стаж засчитали, а то по двадцать пять лет в колхозе отбухали, никто не записал. Уж городской только стаж зачелся да совхозный. А разве не было работано в колхозе? Ох-ох-ох! Было, было ломано, работано: как на лесозаготовках-то бревна ворочали, как лен околачивали ночь напролет.
Егор ушел есть селянку, пляска приостановилась.
Нинка снова принялась обносить водкой. Аркаша обнимал Степана и на этот раз уже со слезами говорил о том, что любит братана пуще всех.
«Оно и вправду может так быть», — растроганно думал Степан, потому что в сорок седьмом кто как не он увез худого белобрысого Аркашку в город. Тихий, испуганный, он не хотел никак оставаться в ремесленном училище. Вцепился в рукав Степановой гимнастерки, глаза слезны:
— Возьми меня обратно, Степан, возьми!
Тот погладил братана по голове, вздохнул:
— Оставайся, Аркаш, голодно дома-то, а тут карточки, сыт будешь, одет, да и специальность получишь. Оставайся, милой.
Аркашка всхлипнул и побрел в общежитие.
— Вовсе ведь ты тогда худущой был, — сказал Степан Аркашке. — А теперь вон какой тушистый. По Сибири ты больно тосковал.
— А я и теперь свою деревню люблю, — обняв Степана, говорил Аркаша. — На октябрь отпуск выпал, а я все дни собрал и катнул к вам: два донорские — свою кровь сдавал, один — в дружине дежурил! И всегда езжу. Одежа у меня городская, а душа деревенская.
И вправду все время приезжал Аркадий в деревню: вначале ремесленником в черной матерчатой рубахе, подпоясанной ремнем, на котором блестела пряжка с буквами «РУ», потом, после армии, в солдатском бушлате, а теперь является в галстуке и шляпе. Настоящий городской житель. Подолгу гостил — пил, рыбу ловил, сено для коровы косил. А теперь вон с каким шиком прикатил. Мастер смены в цехе. Уважаемый человек Аркаша Семаков.
И оттого, что вот из заморенного парнишки вырос такой солидный мужик, вдруг оборвалось что-то у Степана в груди, полились сами собой слезы.
— Чо это ты, дядь Степ? — подлетела Нинка.
Он беспомощно замахал рукой.
— Да так я, жалко мне всех, — выговорил с трудом Степан, не в силах остановить ни слез, ни дрожащих губ.
— Да не реви ты, — крикнула на него Нинка, — на-ко выпей лучше.
— Не могу не реветь, жалко! — простонал Степан и зажал ладонью лицо.
Аркаша обнял его еще крепче и сам заревел. Так они и сидели, пока не увели их спать в клеть. Степан смотрел в потолок, через щели которого пробивалась старая серая куделя. Ему стыдно было самого себя, оттого что не сдержался, заревел, как ребенок, и по-прежнему жалко всех. Он заплакал опять. Уже сам для себя.
Женщины были живучее. Протряслись в пляске и запели нескладно, но старательно. Каждая уводила голос в свою сторону. И не могли они никак сплести свои голоса в единый лад. Невозможное это было дело.
Когда Степан пришел в себя, в проеме дверей стоял Афоня Манухин. В укоризненном его взгляде прочел Степан жалость: «Чо же ты, Степан Никитич? Трава не кошена». Но ничего бригадир не сказал. Степан отвернулся к стене, теребнул из паза засохший мох. «А, пропади все. Назло Манухину это я», — объяснил он себе, но от этого ему легче не стало.
Увидев Афоню, Аркадий вскочил, будто кто шилом его кольнул:
— Нин, вина!
Как Афоня ни упирался, мужики и бабы усадили его общими силами за стол. Как ни увертывался Манухин, как ни ссылался на то, что идет силосование, пришлось выпить. Разве устоишь, когда все на одного. Тот просто уговаривал, другой упрекал, что раньше был Манухин лучше, а теперь загордился. Такое мало кто выдерживает. А посидел он, и вроде не таким уж срочным делом стало силосование. Отмяк.
Сидел Афоня голова к голове с Аркадием и Петей. Наперебой вспоминали, как они, военные парни, ездили в извоз, как ходили плясать, когда Макину выменяла мать гармонь, как воровали горох, пекли картошку в поскотине.
Но, видно, имелся у Афони свой тормоз: из очередного стакана выпил он вовсе немного.
— Не могу, хоть режьте, — и пошел к мотоциклу, — горожане на помощь приезжают, двадцать человек. Встретить надо.
Может, погнались бы за ним, да горожане — вон они: грузовик с девчатами подкатил к бригадной конторе, те вовсю глазеют, как пируют у тетки Марьи гости. Деловитый старшой в белой фуражке и брюках-галифе шагает прямо к Афоне. Остановился, пожевал губами, недружелюбно покосился на поющих баб и сказал с врединкой в голосе:
— А говорят, что народу у вас мало.
— От вас же, из города, это гости, — торопливо объяснил ему Афоня и повез горожан устраиваться на другой край деревни.
Когда Степан спустился из клети в ограду, женщины уже не пели, а говорили. Егор, то и дело суясь головой, выводил что-то заунывное. Нинка показывала бабам желтый купальник с пряжкой и приставляла его к платью. Разговор шел про отдых и про юг.
В дверях ограды толкались ребятишки. Среди макинских парней увидел Степан своего внука Алика, и ему стало не по себе. И Ольга оказалась тут. Подошла к нему.
— Ну, дед, внук-то тебя ишшо эдаким не видал. Выйди-ко, полюбуется.
Степан сумрачно растеребил пятерней свои седеющие лохмы и пошел умываться. Тут его опять увидели и усадили за стол.
На другое утро Степан, еще не открыв глаза, понял, что и сегодня косить не судьба. На крыше, в лопухах за стеной шумел дождь. Чувствуя себя виноватым за то, что прогулял вчера, стал Степан вспоминать, не натворил ли еще чего, не наговорил ли кому с дурной башки. Нет, вроде все было ладно, и все равно тревожно. Уж то, что пировал, нехорошо. Вон сдержался же Манухин.
Ольга со Степаном не разговаривала. Провинился. Уж темно было, когда домой прибрел. Поскальзываясь на размокшей глине, Степан сам направился в это утро к тетке Марье. В карманах нес он свой пай, две бутылки, а то издержались мужики, хоть пусть и денежный Петя сахалинский. В избе тетки Марьи ребятишки еще спали, а Клавдя, Августа и Петина жена толкались около печи, пекли оладьи, вспоминали про городские газовые плиты, которых
