Мечты сбываются - Лев Маркович Вайсенберг
Баджи, услышав, с сомнением покачала головой:
— Не верю я этому хамелеону!
А Гамид добавил:
— Про таких людей туркмены говорят: он только переставил своему коню подковы, задом наперед, чтоб замести следы, а сам движется по старому пути!
ЧТО ПРИНЕСУТ ГОДЫ?
Вот вновь летят птицы с севера!
Низко над берегом проносятся чайки, утки, кулики. Высоко в небе кричат журавли. Летят, летят птицы с севера, где осень и непогода, а здесь, на Апшероне, небо все еще синее и ласково светит солнце.
Быстро летят птицы, и так же быстро летят годы. Что несут они древней земле Азербайджана?
Вечным сном спит в этой земле Дадаш, страж чужого добра, и его жена, красавица Сара, и четверо их дочерей. Но что несут годы их друзьям?
Говорят, Газанфар получает высокий пост в Совете Народных Комиссаров. Держись, Газанфар, не зазнавайся, не стань чинушей, каких немало на высоких постах!
Помни, каким ты был, когда юношей смело вступился за своего односельчанина Гулама и как повел затем его сыновей в бой за советскую власть. Помни, каким ты был, когда лежал на земле, связанный по рукам и ногам, а Мурсель-паша угощал тебя по лицу каблуком турецкого сапога. Помни, как тебя, избитого, окровавленного, приютили, рискуя жизнью, товарищи апшеронцы в потайной каморке в глубине «казармы для бессемейных мусульман». Помни все это, друг Газанфар, не забывай!
И еще: крепко люби свою жену Ругя — она заслужила это, добрая, жизнелюбивая, с чистым сердцем. Она — родная мять Балы, ставшего тебе сыном, и названная мать Ильяса, бывшего рассыльного паренька из «Скупки ковров», а ныне антиквара. Лет твоей жене уже за сорок, но как много в ней сохранилось от широколицей девушки-толстушки, которую любил Шамси, но которую пришлось отдать тебе…
Есть о чем напомнить и тебе, Шамси!
Многое ты уже увидел и понял в нашем новом мире, но многое еще осталось для тебя закрытым.
Годы назад ты впервые уезжал на пароходе в Закаспий — скупать ковры. Было ясное утро, дул ветерок. Ты стоял на палубе, опершись о фальшборт, и наблюдал, как удаляются от тебя фруктовые лавки на набережной, дома, стены старой Крепости, минареты мечетей.
Нечто подобное происходит с тобой и теперь. Все что занимало тебя в молодые и зрелые годы, постепенно удаляется, ты будто снова стоишь на палубе корабля, плывущего к новой, неведомой земле, и незаметно теряешь из виду все, что привязывает тебя к родному берегу. И лишь одно остается неизменным: все так же тянется твое сердце к красоте ковра, к его узорам и краскам…
А жена твоя Ана-ханум совсем состарилась, хотя годами она много моложе тебя. Даже стряпня перестала ее интересовать. Быть может, исчезла в этой стряпне та сила, какой она долгие годы держала тебя в плену?..
Летят, летят годы…
Вот сидит Баджи у себя за столом в кругу друзей, в идет у них разговор о театре.
Много перемен прошло с той поры, как Хабибуллу убрали с поста директора. Разобрались, в конце концов, в его делах! Есть немало людей, которые знают и могут подробно рассказать, как все это произошло. Теперь обязанности директора исполняет Гамид.
— Что ж, остается мне спокойно вернуться на родину, в Тверь! — говорит Виктор Иванович. — Засиделся я здесь, в Баку, — всем, наверно, успел надоесть!
В таком духе Виктор Иванович высказывается не впервые вот уже в течение трех десятков лет, и никто не придает этим словам серьезного значения.
Но Баджи настораживается:
— На родину? — переспрашивает она. — А знаете, что говорил о вас ваш земляк Михаил Иванович Калинин? Он, собственно, говорил об узбекских крестьянах, но это все равно… Помните нашу Халиму? Так вот, она рассказывала, как к ним в Узбекистан приезжал Калинин… — И Баджи пересказывает услышанное от Халимы о Калинине и заключает: — Вы, Виктор Иванович, хотя родом из Твери, но должны считать своей родиной и наш Азербайджан.
— Так-то оно так, но…
— Может быть, вы не согласны с Калининым?
— В известном смысле Михаил Иванович, конечно, прав…
— Не в известном смысле, а полностью!.. — Неожиданно меняя тон, Баджи с наивным видом спрашивает: — Я слышала, что вам предоставили здесь новую квартиру, чтоб вы поменяли ее на тверскую. Верно это?
Виктор Иванович приперт к стенке.
— Конечно, работы для нашего брата и здесь непочатый край, — признает он. — Задачи, стоящие перед нами, перед советским театром, что в Баку, что в Твери, в конечном счете, одинаковые.
В разговор вступает Али-Сатар:
— Не так-то просто будет тебе отсюда уехать, дорогой Виктор Иванович! — говорит он с лукавой улыбкой.
— Почему же не просто? — удивляется Виктор Иванович.
— А потому, что Гамид как директор театра выдаст тебе такую характеристику, что тебя с ней ни в один другой театр на порог не пустят! Верно я говорю, товарищ директор?
Гамид охотно подхватывает шутку:
— Я, правда, не Хабибулла-бек, но для пользы дела могу дать оценку нашему худруку в духе Хабибуллы!
Ну, как при этом не рассмеяться? Баджи наливает Виктору Ивановичу бокал вина и с чувством говорит:
— Никуда мы вас, Виктор Иванович, не отпустим! — Она ждет, пока он опорожнит бокал, и с уверенностью добавляет: — Да и сами вы никуда от нас не уедете, никуда!..
Летят, летят годы…
А как живут Натэлла Георгиевна и Кюбра-хала?
У них новость: с неделю назад поселилась у них молоденькая девушка из района, приехавшая в Баку учиться в театральном техникуме.
— Ее обещали устроить в общежитие, а пока мы с Кюброй-халой решили приютить ее у себя, — говорит Натэлла Георгиевна, в в голосе ее звучат виноватые нотки.
Ах, Натэлла, славная! Кому ж, как
