Атланты и кариатиды (Сборник) - Шамякин Иван Петрович
XI
У знакомого полицая Ольга спросила на рынке, где живет Друтька. Тот часа через два принес ей адрес домой, чтобы получить за это угощение. Чуть ли не силком выпихнув пьяноватого полицая, Ольга пошла к Друтьке.
Он жил на Пролетарской в трехэтажном доме. Если полицая не будет дома, рассчитывала оставить ему письмо — пригласить к себе, не сомневалась, что придет. Но Друтька сам открыл ей, хотя Ольга не сразу узнала его, не сразу даже разобралась, кто перед ней, мужчина или женщина. В длинном цветастом халате, в черной шапочке, в полосатых пижамных штанах, человек этот будто сошел в темноватый коридор с экрана немецкой кинокартины, которую она недавно смотрела; так посоветовал Захар Петрович, чтобы она ходила в кино и рассказывала ему, что там видела.
Узнала Друтьку — не удержалась, расхохоталась:
— А-а, Федорка, чтоб ты так жил! На кого ты похож?
Полицай немного сконфузился, застеснялся и минуту раздумывал, стоит ли такую гостью приглашать в комнату. Но тут же рожа его расплылась в искусительной улыбке, и он гостеприимно поклонился, как в кино, руками развел:
— Прошу, прошу, дорогая гостья!..
Из коридора вошли в светлую, с двумя окнами, комнату, и Ольга остановилась, пораженная.
Комната была загромождена, забита вещами. За всю свою жизнь мать и сама Ольга, работая, как каторжные, на огороде, таская выращенный урожай на рынок и без конца покупая одежду, вещи, не накопили и половины того, что находилось в полицейской квартире. Два стола, два дивана, мягкие кресла, комод из красного дерева, шкаф зеркальный — куда до этого ее шкафу, которым так гордилась старая Леновичиха!
Но больше всего бросались в глаза ковры на стенах, два огромных персидских, как их называли, с удивительными узорами ковра. Ольга на такие давно заглядывалась, мечтала купить, как только сама стала хозяйкой.
Этим не позавидовала, тут лее подумала, что все это не нажито честно, а награблено, может, у убитых им людей — вспомнила слова Олеся про Друтьку, за что ему вынесли приговор. А еще подумала по-своему, по-комаровски: «Вот хапуга, все на дармовщинку старается выпить и закусить, а сам столько добра натаскал; таким уж теленком прикидывался».
Ему сказала:
— Ну, Федор, живешь ты как князь!
Он довольно хихикнул.
— А чем мы хуже князей? Буду и я князем. Хочешь, и тебя княгиней сделаю?
— Куда мне, комаровской бабе! Мне только редиску продавать.
— Да тебя если приодеть, красивее любой княгини будешь. Видел я княгинь!
«Где ты их видел?» — хотела спросить, но подумала, что не стоит дразнить его: еще мать когда-то учила — дураку лучше поддакивать.
Друтька, не особенно прячась за шкафом, переодевался.
Чтобы не видеть, как он переодевается, Ольга отвернулась и сделала вид, что рассматривает ковер и замысловатое, с нарезным прикладом, охотничье ружье, повешенное на лосиные рога. Но в действительности ее заинтересовала картина над ковром: молодая, очень красивая женщина читала детям книгу, детей было человек семь, разного возраста, похожих друг на друга, празднично одетых: девочки в длинных платьях, с лентами в волосах, а мальчики в коротких штанишках, в белых рубашках, в разных по цвету курточках.
— Что это у тебя Гитлера нет? — спросила Ольга.
— Как нет? А вон на столе стоит освободитель наш!
— Ты смотри, а я и не заметила.
И похвалила портрет:
— Красивый. Усики мне его нравятся. И челочка.
— Ольга! — строго сказал хозяин, одним тоном дав понять, что обсуждать фюрера подобным образом не позволено.
Друтька вышел из-за шкафа, он натянул черные штаны, полицейские, обул сапоги, сбросил нелепую шапочку, но остался в халате, только расстегнул его, выставив грязноватую коричневую рубашку.
— Чем же угостить мне такую дорогую гостью? — с хозяйской озабоченностью произнес Друтька, почесав макушку.
Около стола Ольге ударил в нос нечистый запах мужского жилья, на полу в углу стояли грязные кастрюли и тарелки. Подумала, что ее могут угощать чем-то из таких вот тарелок, и стало гадко, хотя брезгливой не была — чистила любой хлев, могла перевязать гнойную рану.
— После угостимся, — сказала она. — Нет у меня сегодня времени. Собаку ноги кормят, так и меня. Я к тебе, Федор, по делу.
Друтька перестал убирать со стола, посмотрел на нее, заинтересованный.
— Ты приглашал поехать с тобой в село, на родину твою. Так я согласна. Подумала и решила: кто-кто, а Федор не обидит, человек свой. Я барахла накупила, нужно поменять, а то есть уже нечего.
— Так я и поверил, что у тебя есть нечего! Может, кормишь кого?
— А как же! Дивизию солдат кормлю!
Друтька засмеялся и, ободренный, осторожно, неслышно, как кот к мыши, ступил к ней.
— Когда поедем?
— Если бы завтра...
Он остановился, недовольно сморщился, задумался, усомнился:
— Не отпустит начальник.
— Тебя? — удивилась Ольга.
И это прояснило вдруг что-то в Друтькиной памяти.
Он осклабился, хлопнул ладонью по столу.
— Есть у меня козырь! Отпустит!
— Я же знала, что у тебя одни козыри, — усмехнулась Ольга и дотронулась рукой до его плеча, ласково посмотрела в глаза. — Только у меня, Федя, еще одна просьба. Заедем по дороге к моему дядьке под Руденском.
— Ничего себе по дороге! Такой крюк!
— Федечка, передали, что тетя заболела, лекарство просит. Что значит на хорошем коне какие-то лишние двадцать верст!
— Ну ладно! С тобой куда хочешь поедешь. Ты любого уговоришь. Награда будет?
— Будет. — Она игриво засмеялась.
Друтька попробовал обнять ее, но она проворно увернулась и погрозила пальцем.
— Э-э, сначала нужно заработать! — отступая к дверям, сказала она. — Так я жду тебя завтра, Федор. Когда приедешь?
— На рассвете. Лучше раньше, дорога-то не близкая,
В коридоре похвалился, показывая на две другие двери:
— Большевистский начальник жил из горкома. А теперь — мы. В тех комнатах по двое, а я один.
...От Друтьки она пошла к Захару Петровичу. Старый инвалид не очень понравился ей в тот день. Обычно он вел себя так, будто ничего в мире не случилось и величайшее событие в его одинокой и тоскливой жизни — ее, Ольгин, приход. Радость его всегда была естественной и искренней. А тут как будто не обрадовался ее появлению, был чем-то озабочен, хотя и старался спрятать свое настроение за привычными шутками. Но Ольга почувствовала — что-то случилось. Заколебалась: стоит ли начинать разговор? Значительную часть дела она сделала сама, может сделать и все остальное. Нет, не может. Ей теперь нужно это разрешение, без него она не имеет права везти туда полицая.
Обычно она раздевалась и сразу становилась хозяйкой в доме, и это особенно тешило старика. В этот раз она села около стола, как гостья, даже не раздевшись. И хозяин сел напротив: так садятся, когда стараются, оставаясь вежливыми, быстрее выпроводить непрошеного гостя. Захар Петрович был в ватнике, облезлой шапке. Ничего удивительного, он почти всегда так одет, когда не сапожничает. Но. Ольга почувствовала, что в доме холодно, утром не топилась печь; это особенно обеспокоило: значит, в самом деле случилось что-то необычное. Но рассудила, что тем более нужно сказать, зачем пришла. Иначе что старик подумает: пришла, посидела и ушла...
— Один полицай приглашает меня поехать с ним на мену. Он едет к родным туда куда-то... в нашу зону. Так я подумала: не нужно ли что передать Марьяну? Полицаю скажу, что это дядька мой. Я же и раньше ходила как племянница.
Захар Петрович навалился грудью на стол и внимательно заглянул ей в глаза, так внимательно и проникновенно, что Ольге стало неловко и она едва выдержала его взгляд: ей показалось — старик понял, что говорит она не всю правду, полуправду.
— Как фамилия полицая?
Неужели подумал о Друтьке? Знает же, конечно, что тот осужден. Да и странно было бы ему не знать. Ей не однажды казалось, что не Андрей, а он, безногий, главный командир подполья, — во всяком случае, нитей к нему тянется немало. Придется обмануть. В жизни она делала это часто и просто. А тут почувствовала, как нелегко обмануть этого человека, тем более что потом придется рассказывать правду.
