Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

— Посмотрите, что делается с травой.

Валентина совсем отвернулась от реки, напряженно-внимательным взглядом окинула берег. Легкий ветер колебал перед ней целый лес сухих травяных кустов, блекло-желтых, серебристых, коричнево-бурых. Солнце холодно, ярко освещало их до самых корней. Женщина смотрела, не понимая, уже раздосадованная, пока новая красота не открылась ее рассеянному сознанию: сухие травы покачивали головками, венчиками, прозрачными зонтиками, метелками, колосьями, и каждый венчик, каждая метелка поднимали над землей полные пригоршни созревших семян. Мудрой и прекрасной казалась каждая травинка, щедро рассевавшая их на ветру. Вся поляна, осыпанная с краю серой крупой отцветшего курослепа, справляла праздник осеннего плодородия. С легкой улыбкой на полуоткрытых губах Саенко взглянула на Ветлугина.

«Я поняла, — сказала ему ее улыбка. — Но, — продолжали чуть сдвинутые брови, — меня это совсем не трогает».

— Пожалуйста… — Валентина встала, отряхнулась, — поднимемся на гору.

И она первая, сначала тихо, потом все быстрее пошла через колеблемые в осеннем цветении травы, через молодой лиственничный лес, пустой и светлый на желтой от осыпавшейся хвои земле.

— Вы испортите туфли! — крикнул Ветлугин, догоняя ее у каменной россыпи.

— Подумаешь, важность какая!

— Хотите: я на руках унесу вас наверх?

— Вы всюду готовы жертвовать собой, — насмешливо упрекнула Валентина.

— Думаете, трудно?

— Конечно, трудно. А главное — совсем не нужно. Вот если я упаду и сломаю ногу, тогда я сама попрошусь к вам на ручки.

Они поднимались по каменистому склону, поросшему редкими кустами кедрового стланца. Справа открывалась перед ними долина прииска, слева, из-за волнистого косогора, росли навстречу вершины других неведомых хребтов.

— Выше! Еще выше! — звала Валентина, задыхаясь от быстрого подъема.

Неожиданно за горой с левой стороны раздалось два выстрела, и несколько диких коз выскочило из-за каменного развала. Серо-желтые, белесоватые, как осенние травы, они замерли на миг, обратив к людям узкие на высоких шеях мордочки… Блестели пугливо их черные яркие глаза, вздрагивали большие уши. Прыжок… полет… Тонкие ноги, как стальные пружины, еле коснулись земли — и снова прыжок. Только замигали сзади белые пуховки.

— Бежим! Посмотрим! — крикнула Валентина и ринулась туда, где прогремели выстрелы.

Ветлугин бежал чуть в стороне, боясь налететь на нее.

В зарослях багульника, в узкой, еще зеленой лощине, стоял Андрей. В нескольких шагах от него билась подстреленная коза. Она вся дрожала еще, порывалась встать, выгибала шею, взрывала землю тонкими, точеными ножками. Кровь хлестала из ее раны, пятнала густую светлую шерсть, дымилась на примятой траве.

Немного не добежав, Валентина споткнулась и остановилась, подхваченная Ветлугиным. Андрей обернулся, взглянул на них. Суровое лицо его еще более посуровело. Он молча кивнул им, осторожно шагнул и наступил сапогом на запрокинутую шею козы. Тихий, почти человеческий стон замер в холодном воздухе, напоенном терпким запахом осени.

Валентина подошла к умирающему животному. Взгляд его широко открытых глаз поразил ее осмысленным страданием.

— Как вам не стыдно?! — Валентина с гневом, даже с отвращением посмотрела на Андрея. — Как вам не жаль!

— Не подходите близко, — нахмурясь, сказал Андрей. — Она еще может ударить и сломать вам ноги. Я выслеживал их с самого рассвета, — добавил он, обращаясь к Ветлугину.

— И вам не жаль? — повторил тот слова Валентины, страдая от жалости к ней самой.

— Жаль, жаль! — угрюмо буркнул Андрей. — Если бы была «жаль», тогда и охоты бы не было!..

— Пойдемте, я не хочу смотреть на это! — крикнула Валентина Ветлугину, истолковывая по-своему ответ Андрея, резко отвернулась и, не оглядываясь, пошла прочь.

Треугольник света мотался над застывшей грязью улицы, падая из-под невидимого в мелкой пороше абажура.

«Какая тоска! — подумала Валентина. — Не хватает только собачьего воя!»

На углу переулка она столкнулась с Клавдией, хотела было пройти мимо, но хитрая старуха сама остановила ее.

— Вы совсем нас забыли, — ехидно запела она, пытливо вглядываясь в лицо врача своими глазками проныры. — Что-то и не бываете и не заходите…

— Некогда. Работаю, — машинально ответила Валентина, и все в ней дрогнуло больно и горячо. «Работа! Работа!» Ведь это Андрей сказал ей такие слова и так же, наверное, солгал.

— А у нас все по-старому… — продолжала наговаривать Клавдия с невинным видом. — Только Анна Сергеевна полнеть начали… Как же, поди-ка, уж на четвертом месяце! Прибавится семейство. — Старая дева выжидательно помолчала и сразу отметила, довольная, что Саенко стояла «камушком». — Андрею-то Никитичу сына бы надо. Уж так любит он с детишками возиться, так-то любит. Вы уж к нам заходите, у нас вам всегда рады, — зачастила, запуская шпильки, Клавдия, видя, что Валентина собирается идти дальше.

Листья на деревьях в парке, не успевшие облететь, стеклянно звенели: они покрылись льдом, и все было покрыто льдом, и грузно провисли между столбами оттянутые необычайной тяжестью, обледеневшие провода, мутно отсвечивавшие от уличных фонарей. Какие-то мерзлые кисточки задевали по лицу и плечам Валентины. Косо летевшая изморозь хлестала ей в глаза. Саенко бесцельно брела по заколдованной ледяной роще, и ей казалось, что тускло-белые, как скелеты, скрипевшие сучьями деревья приплясывали от холода. Садовые скамейки тоже обледенели.

«Работа! Работа! — Валентина ударила кулаком по скамейке. — Разве он не мог сказать мне, что он просто пожалел беременную жену? Почему он не жалел ее раньше?»

Она медленно вышла из парка, тяжело ступая по хрустевшей дорожке, и опять пошла бродить по улицам, подталкиваемая пронизывающим ветром.

Окна, мутные во мгле непогоды, обрисовывали контуры домов, заполненных теплом и светом. Над домами текла растворенная во тьме бескрайняя громада холодного воздуха. Если бы сжатое тепло со взрывчатой силой раздвинуло стены, если бы свет, лишенный стремительности, тоже вырвался, тогда они сразу взлетели бы и смешались с тем, что кружилось и неслось над землей в могучем, стихийном движении. Так Валентина представляла свою жизнь… Жизнь, как свет, рвалась улететь, но, сгорая, она разрушала свою хрупкую оболочку, и во сто крат скорее разрушала она ее в таком вот напряженном до предела горении.

Валентина потеряла перчатки, одежда ее вся поседела от мокрого снега. Спрятав руки в карманы, непривычно сутулясь, она тихо шла домой… И вдруг встретила Ветлугина.

Он был в кожаном пальто. Пальто блестело и скрипело на нем, — оно и не могло быть иным в такую ледяную ночь.

— Вы… Вы ко мне заходили?

— Нет, я не заходил. Я люблю даже просто проходить мимо вашего дома. Пройти близко-близко, может быть, по вашим недавним следам…

— Идемте ко мне… Я боюсь сейчас быть одна.

— Что с вами? — обеспокоился Ветлугин, вглядываясь в ее лицо.

— Ничего. Все работа, работа… Голова кругом идет… — Взбегая по ступенькам, Валентина добавила: — Вся жизнь кругом идет…

— Мы будем пить чай… с коньяком! — заявила она, входя в комнату. — Меня знобило вчера, и я купила бутылку коньяку. Нет, мы выпьем его с лимоном. У меня есть лимоны. Да, я забыла, что это вы принесли их мне! Вы знаете, где печенье, конфеты? Поставьте стол к дивану. Чайник сейчас… — Валентина говорила негромко, быстро, весело, пока Ветлугин снимал с нее пальто. Лицо ее лихорадочно горело.

— Вам лучше бы в постель, а я разожгу примус и напою вас чаем.

— Нет, нет! Я здорова, — сказала Валентина, прикалывая гребенкой намокшую прядь волос. — Я совсем здорова.

В черной юбке и светлой блузке, с озябшими, красными руками, она походила на девушку.

Разжигая примус на кухне, обожгла пальцы и долго дула на них, глядя на рыжий венчик огня, дрожавший над горелкой. Вспомнился костер, разведенный Анной на острове, их разговоры там, Пан-Ковба, золотой ободок, блестевший из-под темного круга новорожденной луны. Как давно это было! Как чисто и радостно все это было!

От коньяка перехватило дыхание. Валентина взяла ломтик лимона, посыпанный сахаром. Ей сразу стало тепло.

— Я хочу напиться сегодня, — с мрачной веселостью заявила она.

— Не надо. У вас будет болеть голова, а завтра рабочий день.

— Работа? Ой, как у меня кольнуло в сердце! Нет, ничего, это нервное. Давайте выпьем, и, пожалуйста, бросьте свои мамины охи. Мне от них скучно делается, честное слово! «Будет болеть голова»! Ну, что за пустяки, когда душа расстается с телом!

Она выпила одну за другой две рюмки и, блестя глазами, посмотрела в лицо Ветлугина. Он был очень бледен.