Евгений Воробьев - Незабудка
— Жаль, не уродилась я раньше. Лет на пятнадцать опоздала, — сказала Сабина раздумчиво. — Я бы в час войны тоже за пулеметом лежала. Обок татуся. — Она крепко сжала кулаки. — Мины выставляла бы. Чтобы фашисты чаще спотыкались на польской земле! — Сабина горько вздохнула. — Наверно, и незнаемый жених мой в той пуще воевал. Гвардия Людова... Ах, пан Тадеуш, как я припозднилась! А если некому было перевязать раны жолнежам? Вот лежит мой неведомый коханый разом с татусем. Свентокшиские горы... Мы там с мамусей братскую могилу искали...
И Сабина вновь пристально вгляделась куда-то далеко-далеко, намного дальше Катовиц, дальше задымленного горизонта.
18
Тесно, ох, как тесно стоят дома на этом косогоре! Да, здесь дорог каждый клочок земли, здесь не разгуляться строителю, архитектору, садовнику, огороднику.
Дома, все, как один, в красных черепичных картузах. Стоят они длинными шеренгами и так тесно, что, если разбежаться, можно перепрыгнуть с крыши на крышу.
Но так только кажется издали. Каждый дом окружен маленьким садиком. Дома едва проглядывают сквозь зелень — они укрыты плющом, диким виноградом, кустарником, яблонями, вишнями.
На улочках, круто сбегающих вниз, кое-где валяются камни, их приволокло с горы во время недавних ливней.
Через поселок размашисто шагают высоченные столбы подвесной канатной дороги, и над головами жителей, высоко в небе, ползут вагонетки. И никак не понять — вагонетки на самом деле маленькие или сильно уменьшены расстоянием.
Свой последний воскресный день я хотел провести с Сабиной. Правда, в планетарии воскресенье — самый суетливый, шумный день. Об отлучке из просмотрового зала или с площадки, на которой установлены телескопы, и речи быть не может. Что же, я согласен прослушать подряд все лекции, просмотреть все сеансы, пусть у меня совсем одеревенеет шея...
И однако же вместо планетария я поехал в поселок, где жил машинист комбайна Кулеша. Ну, просто из приличия полагалось хотя бы на прощанье его проведать. Конечно, не очень-то весело слушать стоны и вздохи, когда ничем не в состоянии помочь.
Встретил меня Кулеша с шумной радостью, и едва я уселся у кровати, заверил:
— Я здоров как рыба!
Безусое лицо его, шея и грудь казались совсем темными на подушке, при расстегнутой рубахе. Лицо и шею покрывала сетка морщин, но темные глаза совсем не состарились.
Нога у Кулеша была в гипсе и покоилась на возвышении из двух подушек.
Лежал он недвижимо, но при этом был полон такой неистощимой энергии, так живо на все реагировал, так тяготился покоем, что могло показаться — все время находится в движении.
Он сообщил мне шепотом, что «Донбасс» — первоклассная машина. Ну, а что касается травмы, то комбайн здесь совершенно ни при чем: никогда не нужно путать мякину с зерном или варить капусту вместе с горохом... Несчастье случилось только потому, что в забое было очень тесно — «еще меньше места, чем каждый получает на погосте. Но зато шумнее...».
У изголовья стоял телефон. Кулеша с важностью сообщил, что телефон ему установили, когда он работал в спасательной команде. Он может в любое время суток осведомиться, как дела под землей. Его будят среди ночи, когда хотят получить от него срочный совет. Не кто иной, как Люциан Янович позвонил ему из шахты и сообщил, что сибирский инженер заменил его, Кулешу, на комбайне.
И затем, в продолжение всей беседы, хозяин нет-нет и посматривал на телефон; он забыл, что сегодня воскресенье и шахта не работает, он явно жалел, что никто к нему сейчас не звонит. Не пришлось показать гостю из Сибири, какой он большой начальник, как трудно всем приходится без него!
Так как телефон не звонил, а похвалиться чем-нибудь очень хотелось, Кулеша ткнул темным, по-стариковски узловатым пальцем в фотографию на стене. На снимке изображен был острый момент футбольного матча.
— У старушека Ирениуша Кулеши три сынуся — два разумных, а третий — футболист. — Он смотрел на фотографию счастливыми глазами, а говорил сварливым тоном: — Все люди мозгами шевелят. А мой бьет мозгами по мячу!
Нетрудно было догадаться, что это Кулеша-младший, с цифрой «11» на спине, в высоком прыжке бьет по мячу головой.
Кулеше пришлось на время прервать рассказ о других своих детях, потому что явилась сестра милосердия из госпиталя эльжбетанок: время делать укол. Монахиня поискала глазами распятие в углу комнаты, но там висела только парадная шахтерская шапка — подобие черного цилиндра, с кокардой и султаном из красных перьев. Может, праздничный головной убор потому такой высокий, что в будни шахтер слишком часто ходит согнувшись в три погибели, боясь удариться головой о крепь, о кровлю?
Не найдя распятия, монахиня обиженно обдернула крахмальный чепец с огромными открылками и, все такая же недовольная, занялась своим делом.
Уходя, она снова кинула взгляд на угол, будто там за это время могло каким-то чудом появиться распятие.
Сестра милосердия ушла, Кулеша оживился и сообщил, что он — старый безбожник. Не молился даже в молодости, когда работал на соляных копях Велички. Там очень придирались к горнякам, которые не знали дороги в костел или в подземную часовню. А пани Кулеша — очень набожная и в том же духе воспитала детей, он один во всем доме безбожник. С каким ужасом жена услышала от него вскоре после свадьбы: «Ты почитай за меня «Отче наш», а я лягу спать. По мне хоть задом наперед читай все молитвы». Если он и начинал разговаривать с богом, то жена с ужасом слышала: «Ну, как это в самом деле случилось, отче наш? Зачем ты опять допустил обвал в шахте? Ай-яй-яй, как нехорошо!.. Если бы ты, отче наш, обижал только божьего раба Ирениуша — я человек грешный, — было бы еще понятно. А то ведь добрых католиков заставляешь мучиться, вот что несправедливо!» До женитьбы, когда Кулеша был кавалером, он всегда так усердно молился святой Барбаре, покровительнице горняков. Почему же она не хотела внять его мольбам? Почему достаток, или, по-польски говоря, добробыт, никак не решался переступить через порог дома, а нужда не хотела этот дом покинуть?!
А когда его теперь начинают упрекать в том, что он безбожник и плохой католик, Кулеша не упускает случая напомнить, что Гитлер тоже был католиком...
Старший сын Стефан едва не стал жертвой Гитлера. Он неосторожно высказал вслух сочувствие повстанцам Варшавы, его схватили эсэсманы и отправили в лагерь Хайлигенбайль. Русские танки вызволили Стефана из-за колючей проволоки, можно сказать — с того света.
Много лет подряд Кулеша ощущал вкус соли на губах. Вся одежда его была просолена, как сельдяная бочка. Ему приходилось работать до седьмого пота, так что рубаха прилипала к телу, и крупинки соли, пропитавшей рубаху изнутри, смешивались с солью, которая осыпала рубаху снаружи.
В этом месте рассказа мне показалось, что не седина белеет на висках у Кулеши, что это проступила давняя соль.
Может быть, Кулеша всю жизнь проработал бы на копях Велички, если бы не обыски, которые ввели при Пилсудском. Килограмм соли стоил жалких двадцать грошей, но горняков тем не менее обыскивали — не украл ли кто несколько горстей соли? Стражники вывертывали карманы, шарили за пазухой, залезали в голенища сапог, заставляли унизительно раздеваться и разуваться. Кулеша с этим не мог примириться. Он уехал из Велички, два года батрачил в поместье Доннерсмарков. Тогда граф строил себе охотничий замок за Люблинцом. Такое красивое дерево — тис! Замок деревянный, а стоит в сказочном лесу, чуть ли не за сто километров от дыма! Ну, а позже Кулеша нагружал в вагонетки уголь в шахте графа Доннерсмарка-младшего. Не потому ли Кулеша с такой нежностью относится к угольному комбайну, что долгие годы не выпускал обушок из рук, покрытых кровавыми мозолями?
Значит, Кулеша работает на шахте с давних времен. Кстати, не знавал ли он машиниста насоса по имени Стась?
Кулеша прилежно наморщил лоб, беспокойно заворочал головой на подушке, но никакого Стася припомнить не мог...
Когда я шел к Кулеше, то дал себе слово долго не засиживаться, не утомлять больного и ни в коем случае не заводить деловых разговоров. Куда там! Мысленно мы оба уже давно спустились в шахту...
В последнюю смену комбайн Кулеши прошел за четыре часа семьдесят метров — половину лавы. Здорово!!! Правда, перед тем как в первый раз нажать на кнопки, Кулеша полчаса потратил на технический осмотр. Но это время окупилось с лихвой! Кулеша повел «Донбасс» не на второй, как это делалось прежде, а на четвертой скорости. За ним не поспевал подземный транспорт, не хватало пустой «посуды» под уголь. Вот ведь, оказывается, и в Польше горняки так называют порожняк.
Мы согласились на том, что самые большие потери времени связаны с передвижениями комбайна — здесь конструкторы должны принять серьезный упрек. Кабель у «Донбасса» очень длинный, триста пятьдесят метров. При переноске его приходилось свертывать в большой, тяжелый моток, выносить в штрек, затем вновь развертывать, чтобы протянуть кабель по новому пути. Кулеша разделил кабель на две части и соединил их специальной муфтой. Теперь на переноску кабеля уходило времени вдвое меньше.
