Светись своим светом - Михаил Абрамович Гатчинский
Первые лучи весеннего солнца, не очень горячего, но яркого, пробились сквозь редкие сучья единственного в Нижнебатуринске городского сада. Пробились и легли на узкие аллеи, покрытые слежавшимися за зиму листьями. На деревьях почки уже открыли свои клейкие клювики и выбросили наружу зеленые язычки. Вчера еще ветки были голы, а сейчас напоены душистой влагой и вот-вот зашелестят.
В здешних краях все по-честному: лето так лето — пыль да жарища, осенью — грязь непролазная, зимой — вьюги да высокие снега, ну а весной, как ныне, — все неудержимо звенит.
Незаметно приблизилась пасха. Последняя предпасхальная неделя. Кастелянша, попечению которой со времени приезда в Нижнебатуринск отдал себя Зборовский, вовсю орудует в его квартире. Сняты чехлы, скатерти, содраны с карнизов занавески. Комнаты с оголенными окнами, неуютны, будто нежилые. Сергей Сергеевич слонялся по дому, не зная куда себя деть, не находя вещей на привычных местах.
И вот наконец наступил день, когда в квартире дыши не надышишься: свежесть, белизна, праздничный стол, куличи, крашеные яйца.
Родной дом — о нем в это время думалось. Родной, но далекий не только тысячами верст, а чем-то гораздо большим. Там в делах хозяйственных для отца незыблемым оставался авторитет матери, но и она никогда не вмешивалась в сферу интересов адвокатской конторы на Невском проспекте. О судебном «процессе семи» пишут сейчас все петербургские газеты. Судя по последним сообщениям, этому событию действительно придан политический колорит. Отец все-таки добился свидания с теми… в «Крестах». Неужели сам, лично, будет защищать их?
Завтра, как и всегда, в пасхальные дни к родителям приедут гости. И Верочка, конечно. Жизнь в Нижнебатуринске отодвинула ее куда-то в сторону. Но все же Петербурга иначе и не представлял: мосты, дворцы, туман и… Верочка.
Сбросив осточертевшую за зиму шубу, Зборовский шел с непокрытой головой, подставляя ласковому солнцу большой, с выпуклыми висками, лоб.
Поржавевшая железная ограда обегает городской сад с трех сторон и обрывается на берегу. В аллее шуршит метлой сторож. Кедров не заставил себя долго ждать: как условились, подошел к воротам точно к одиннадцати. Еще издали махнул ему светлой широкополой шляпой:
— Я здесь, милейший эскулап!
На главную, Рождественскую улицу высыпали все, кому не лень. Гуще на солнечной стороне, а та, которая в тени, пустует.
К величайшему своему изумлению, горожане сегодня прочли развешанные на улицах, на вокзале, в парикмахерских и даже рядом с вывеской «Кабинет врачебной косметики: удаление прыщей, угрей, перхоти» крупные печатные объявления о предстоящем выходе еженедельной общедоступной популярной газеты «Будильник». Явление доселе небывалое.
Зборовский усмехнулся:
— Экий размах!
— Но факт: местная куцая типография, ничего не печатавшая, кроме мелких бланков, откуплена Арстакьяном. Начаты работы по ее расширению. — Кедров приостановился и испытующе глянул в лицо: — Вас это не интересует, Сергей Сергеевич? Нет?
— Ничуть.
— А если призадуматься?
— Над чем?
— Ну хотя бы над тем… над тем… — запнулся, потом вдруг указал вперед рукой и засмеялся: — Хотя бы над тем, чтобы не прозевать…
У тротуарной тумбы, в распахнутом сиреневом жакете, стоит Бэллочка. Как и все, смотрит на витрину. Возле магазина Ельцова толкучка. По фасаду — на белом полотне — крупные синие буквы: «Получен большой выбор весенних товаров». И в скобках: «Цены без запроса». В окне — головки манекенов, светлые платья, костюмы, шляпы в цветочках и лентах.
Прихватив Бэллочку, они свернули втроем за угол на Драгунскую. Спустились к реке. Перешли мост. С холма — самой высокой части Нижнебатуринска — чудеснейший вид. Солнце золотит реку; у Козьего вала — крутого, неровного обрыва — пестро чередуются до самого низа песчаные слои, чернозем и глина. А там, внизу, тянется улочка с домами-крохотушками. Там тоже кто-то живет. Но за свои семнадцать лет Бэллочка ни разу туда не заглядывала. Доверчивая и наивная, она, в сущности, далека от всего, что творится за стенами родительского крова.
Маленькая кокетка первый год на французских каблучках. То вынет ногу из туфли, то всунет обратно. От наблюдательного взора следователя не ускользнуло ее нетерпеливое желание спровадить его. Да, да, он совсем забыл: ему ведь надо сейчас забежать ненадолго к одному знакомому, тут, близехонько.
Оставшись вдвоем со Зборовским, Бэллочка обрадовалась: так хотелось поговорить с ним. Давно он обходит их дом. Почему?
— Вы не обиделись на нас за что-нибудь, Сергей Сергеевич? Мы все в недоумении.
— Кто именно, Бэллочка?
— Мама, папа, ну и, конечно, я. — Говорит, глядя в сторону, будто обращается к кому-то третьему.
— И ваш папа — Борис Маркович?
— Да…
Смотрит на нее в упор: ничего она не знает. Не дав себе времени одуматься, выпалил:
— Мне, Бэллочка, запрещено бывать у вас.
— Кто? Кто запретил?
Следовало бы умолчать, а он:
— Запрет исходит от… провизора Лемперта. От вашего папаши.
— Почему запрет? При чем тут папа? Ну договаривайте, прошу вас.
Он вынул из кармана пиджака конверт и подал ей. Очень не хотелось, чтобы сейчас вернулся Кедров.
Узнала почерк. Пробежать письмо — дело секунд. Напуганный отец в самых изысканных выражениях просил «снизойти… быть джентльменом… не кружить голову бедной девочке…» Подпись: «Преданный вам Б. Лемперт».
Лицо у нее детски растерянное.
— Что ж, я… я знала о письме.
Теперь еще больше уверен: ничего не знала. На минуту любопытство взяло было верх над жалостью, потом жалость — над любопытством.
— Что касается этого, — снял пальцем с ее щеки слезу, — то скоро все у вас пройдет. Увидите — пройдет!
Позднее, по дороге домой, Зборовский поведал Кедрову о своем разговоре с Бэллочкой.
— Фу-ты, — Кедров вернул ему конверт, — и вы эту цидулю дали прочесть ей?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы все встало на свое место.
— Зачем же так грубо? Поймите: ее с детства растили, как говорится, в вате. В головке у нее сумбурная начинка жантильных правил для «девушек из порядочного дома». А вы?.. Ох сгорит, сгорит порхунок.
В праздничные дни Соколов, как правило, лично обходил все палаты. Поздравлял больных, сестриц и хожалок. Заглядывал в кухонные котлы — чем угощаете? Проверял запасы лекарств в аптечных шкафах, запас белья.
Столкнувшись со Зборовским, потянул его за собой:
— Как нельзя кстати!
Зайдя в кабинет, кивнул на стул.
— Земская медицина, дружок мой, не зря создавалась. Думаете, от нас требуется только глубокая медицинская ученость? Не-ет, лапушка, этого мало. Мы люди особой породы, с особенным сердцем. Чеховский Дымов — вот образец служения народу. И уж если врач однажды полечил мужиков и баб, то, кем бы он впоследствии ни стал, — профессором или академиком, смею вас заверить: годы земства ему запомнятся навсегда. На каждом шагу пригодятся… Вы мне очень, Сергей Сергеевич,
