Вечные хлопоты. Книга первая - Евгений Васильевич Кутузов
— А наши не ломаются, — сказал Антипов и положил ее на стол.
— У нас много разных моделей, эта не самая лучшая. Возьмите на память.
— Спасибо, — засовывая вставочку в карман, сказал Антипов. — Вот у меня с собой ничего нет...
— Пусть это вас не волнует. Мне было очень приятно познакомиться с вами. Верьте слову. Я всегда симпатизировал России.
— Какой России? — строго спросил Антипов.
— Вашей, Советской России. Я долго жил в Петербурге, теперь это Ленинград, что весьма символично... Если позволите, я еще хотел бы спросить вас про детей...
— Ладно.
— Кем они будут, ваши дети, когда вырастут? У вас, наверное, есть какая-то мечта?
— Есть. Сын, само собой, тоже в кузницу пойдет, чтоб не нарушать традиции. А дочка... Затрудняюсь сказать. Не знаю, кем она станет. Да не в том дело, кем! А главное, я так понимаю, чтобы дети выросли честными, трудолюбивыми. Остальное образуется.
— Из всего нашего разговора, господин Антипов, я вынес впечатление, что вы вполне счастливый человек...
— Ну, до полного счастья мы, пожалуй, еще не дошли. Это при коммунизме будет. А вообще пожаловаться грех. Сыты все, одеты-обуты, работу имеем, дети устроены. Возьмите прежде. Как жили?.. Рабочий люд ютился кое-как, одно слово — посад. Пьянки, драки. А нынче по-другому живем. Вот и нам недавно комнату дали большую, светлую. Удобства все, какие придумать можно. Хоть и в баню не ходи — тут тебе ванна кафелем обложена, по потолку узоры, полы из паркета. Разве отец мой посмел бы мечтать о таком?.. Никогда! А вы, господин... — Тут только Антипов спохватился, что корреспондент не представился ему.
— Белопольский... Да, именно Белопольский. Аркадий Петрович. Увы, такова судьба многих русских. — Он вздохнул с сожалением.
— Вы, стало быть, из тех, которые...
— Мне было четырнадцать лет, когда родители эмигрировали.
— Сбежали от революции? — уточнил Антипов.
— Если хотите, сбежали. — Он встал и, горько усмехнувшись, сказал: — Но это уже похоже на то, что вы интервьюируете меня, а не я вас.
Странное дело, однако Захару Михалычу почему-то стало жалко корреспондента. Он подумал, как это трудно и невыносимо жить вдали от Родины, от земли, где жили твои предки.
— А вы не поезжайте назад, — посоветовал он, не мудрствуя.
— Что значит «не поезжайте»?
— Оставайтесь здесь!
— Вы, я вижу, искренний и честный человек. Благодарю вас. Но это наивно, господин Антипов. Наивно и невозможно.
— Почему невозможно? Идите, куда там нужно пойти, объясните, что вас увезли мальчишкой. Скажите: так, мол, и так, желаю остаться на своей Родине...
— Нет у меня родины. Была — и нет. К тому же, за границей меня ждет старенькая мама. Каждому свое, как вы сказали. А вам я желаю всех благ и... полного счастья! Прощайте.
ГЛАВА IV
«Пошли третьи сутки, как мы расстались с тобой. Фронт уже совсем близко. Если бы ты видела, что здесь делается! Сплошная разруха. Страшно подумать, не только описать. Мы долго стояли на одной станции, так от нее буквально ничего не осталось, сплошные развалины, искореженная арматура... Зачем лукавить: всем нам война представлялась не такой, и кто бы мог подумать, что она будет на нашей земле. А она — рядом, мы слышим канонаду. Но, значит, нам суждено пройти через это, и мы пройдем. Пройдем и победим, а как же иначе, родная?..»
«Ты обещал писать каждый день и не выполняешь обещания. Вот уже четвертый день нет писем. Как же тебе не стыдно, милый! Я без конца перечитываю твое последнее письмо и жду нового. Пиши скорее! Устроилась я здесь очень хорошо, ты не волнуйся. Захар Михайлович вовсе не такой строгий и суровый, как ты рассказывал мне. Видел бы ты, как он ухаживает за мной! Даже совестно, честное слово. Ничего не разрешает делать дома, чтобы я не надорвалась. А с Клавочкой мы сразу подружились, она такая замечательная, что ты и не представляешь. И на работе (на службе, ясно тебе, товарищ лейтенант?) у меня тоже все хорошо. Правда, пока я работаю не хирургической сестрой, а палатной, но главный врач обещал, что скоро переведет. До чего же он смешной, наш главный врач! Знаешь, прежде чем войти в палату, всегда постучится и разрешения спросит. Мы его прозвали Константа, потому что он высокий, худой и зовут его Константин Танеевич. Ведь правда смешно?..»
«Иногда бывает как-то не по себе, зябко... Вот если бы рядом была ты, тогда другое дело. Мне все никак не верится, что все это было наяву, что ты теперь и навсегда моя. Ты — моя! Моя!! Моя!!! На каждой станции, на каждом разъезде полно эшелонов. Я никогда еще не видел так много мужчин. Не может быть в мире силы, которая смогла бы одолеть столько мужчин, взявших в руки оружие. И думать нечего: мы скоро победим, и мужчины вернутся домой. Наверно, не все — война... Но ты верь, верь, родная моя, что я вернусь к тебе! Нет той пули или снаряда, которыми убило бы меня, потому что это значило бы убить нашу любовь. А разве можно убить любовь? Если есть на свете что-нибудь вечное — это любовь!..»
«Все-таки трудно без тебя, милый. Сегодня я вспоминала, как мы с тобой стояли на крыше и ждали, когда взойдет солнце, а оно долго-долго не всходило, и ты ворчал, что мы зря только мерзнем на ветру, потому что всегда был холодным прагматиком. А потом взял и поцеловал меня, а солнце как раз в этот момент и поднялось. Это было страшно красиво и здорово, верно?.. Это так прекрасно, господи, когда всходит солнце! (Видишь, я уже переняла от Галины Ивановны ее словечки.) Вот ты подумай, подумай: ведь солнце всходит каждый-прекаждый день, всходит для всех людей на земле, чтобы людям было светло и уютно жить. Зачем же воевать?! Глупости говорю — воевать нужно, чтобы навсегда уничтожить проклятый фашизм, чтобы после войны солнце освещало и согревало не кровь и страдания, не смерть, а только человеческое счастье и вечную, не имеющую конца
