Иван Гавриленко - Меж колосьев и трав
— Дай-ка спалю еще одну…
Они закурили. Ветер шелестел листьями, капли продолжали капать.
— Ну как там? — поинтересовался Гришка.
— Все так же, операцию делают.
— А-а…
И снова, как дым папиросы, закружились Тришкины мысли.
На обратном пути застиг его в дороге дождь. Был он летний, местами. Едешь, едешь по сухому, вдруг пойдет непролазная грязь, а там снова сухо. Встречные машины шли тяжело, теряя ошметки грязи. Гришка поговорил с одним из шоферов, высунувшись из кабины.
— Далеко намочило?
— Не знаю, — ответил шофер. — У Войкова льет… Похоже, и дальше не лучше. Всю тучу сюда свалило.
Гришке очень не хотелось забираться на проселок.
— Как думаешь, — спросил он у шофера. — Еще не польет?
— Да кто его знает…
Гришка подумал и свернул.
Мужик ждал его на условленном месте.
— Чего так долго? Я уж думал, и не приедешь…
На ток попали к вечеру. На другой стороне пруда, мутного от дождя, стояли дома. Там возились бабы во дворах и дымили самовары. Хорошо было в деревне!
Мужика ждали. Один из ожидавших, в короткополом пиджаке, спросил, кивнув на Гришку:
— Откуда?.
— Не наш, — успокоил его мужик. — Из Казахстана…
Все сошло благополучно. Правда, в одно время Гришке послышался как будто какой-то шум в весовой будочке. Хотя… Стой! У Гришки словно стало поворачиваться что-то внутри…
— А это далеко? — спросил он милиционера.
— Кто?
— Да ток этот, где избили.
— Ток? Нет, километров пятнадцать отсюда. А что?
— Да ничего, так. Спросил только.
— Они его, наверное, и убивать не собирались. Может, просто припугнуть хотели, а может, и просто в спешке — под горячую руку попался — стукнули. Ч-черт, потухла, — милиционер, втягивая щеки, попытался раскурить папиросу. — Там у них пруд еще такой… Бывал, может?
Милиционер швырнул окурок в лужу и, с трудом вытаскивая ноги из грязи, направился к освещенной двери.
Первой Гришкиной мыслью было: бежать!
Еще можно было, как прежде, разом покончить со всем — уйти, уехать, снова махнуть куда-нибудь за тысячу верст, в какой-нибудь леспромхоз — мало ли глухих, никому не известных на свете? Но тут же и понял: не сделает он этого, духу у него не хватит. Устал он: устал от барачных дощатых стенок общежитий, от случайных ненадежных товарищей, от ночевок, когда спишь в незнакомом доме, на заплеванном полу, подложив под голову только собственный ватник, а на дворе идет дождь, и когда кончится, неизвестно, устал от тоски по собственному спокойному углу.
Ему вспомнился отец, детство. Стукнув по принесенному куску дерева пальцем, отец говорил:
— Вот никто не верит, а оно главный матерьял…
— А железо, — пытался с ним спорить Гришка.
— Железо! — усмехнулся отец. — Ты послушай, что из древесины делают.
Действительно, получалось много: корабельные мачты и шпалы, телеграфные столбы и скипидар, бочарные клепки и фанера, веревки и посуда, музыкальные инструменты и канифоль. Кроме того, каждое дерево оказывалось по-своему целебным — то в качестве потогонного, то как противоцинготное, то как витаминное сырье.
«Господи, да о чем это я?» — спохватился Гришка.
Он посидел, упершись лбом в баранку. А может, и не нужно предпринимать ничего? Может, это все — только пустые страхи, только приснилось все, а на самом деле ничего и не было? Черта с два приснится такое, вспомнил он о своем попутчике. Вот из-за таких и мучаются все, и Стеша… «Господи, Стеша!» — вспомнил он и похолодел. Как же это он о ней-то забыл! Вот уж за кого можно было испугаться по-настоящему: будет смотреть виноватыми глазами и ничего не скажет. За столько лет впервые потянулась за счастьем — и на тебе! Гришка даже застонал в бессильной ярости. «Ах ты гад! — обругал он мужика. — Добреньким прикидывался, шкура поганая! А сам?»
Что же теперь делать? Признаваться? Упекут года на три, не меньше. А этого он не мог допустить. Он жить хотел, жить! И потянуло же его на эти проклятые деньги! Нужны они очень были ему!
Отец еще в детстве не раз его предупреждал:
— Играешься ты жизнью, Гришка. Все хиханьки да хаханьки на уме. Не доведет это тебя до добра.
После то же самое говорил и автобазовский инженер. Да и сам понимал это, задумывал иногда даже вести себя по-другому, да все не получалось как-то! Профессия, что ли, тому мешала: дойдет до нитки, останется в кармане всего рубля два, возьмет и те спустит — знал, все равно завтра где-нибудь заработает, урвет свое.
А про себя думалось: это я в мелочах такой, а придет, пора, не хуже других буду.
Даже похвалялся этим. Как-то подобрал в дороге пассажира, стоящего обочь дороги с мешком. За шоферские годы насмотрелся Гришка всякого народу, а этот был из простых, из работяг, — с такого даже денег не берут.
— Тебе куда? — спросил его Гришка.
— Да ты что, не узнаешь меня, что ли?! — возмутился пассажир, — Седьмой «А» помнишь?
Гришка присмотрелся. Действительно, был у них когда-то в седьмом «А» такой беленький мальчик, похожий на этого.
— Смирнов? Генка?
— Ну…
— Ты что же, по вербовке, что ли, где-нибудь вкалывал?
— Если бы! — усмехнулся Генка. — В заключении семь лет, как один день отсидел.
— За что?
— Надо думать, за дело. Дурак был.
По пути они посидели в райцентровской чайной, выпили вина.
— Теперь куда? — спросил Гришка. — Домой?
— Из дому. Думал, приеду, хозяйство навострю. А жена за другого вышла… Вот теперь еду. К знакомой одной. Если она не примет, опять на Север подамся: там в последнее время работа подходящая была… Знаешь что, Гришка, — сказал он, помолчав. — Не мое это, конечно, дело, но только будь поосторожнее. Шоферская работа, она много соблазнов дает. Так ты уж смотри…
— Да ты что? — возмутился Гришка. — На молоке обжегся, хочешь, чтобы другие на воду дули? Мы, брат, сами с усами.
Расстались они холодно. А вот теперь…
«Да что я раньше времени в тюрьму сажусь? — остановил себя Гришка. — Они ли еще этого сторожа разукрасили? И когда бы они успели это сделать — на транспортировку избитого сюда тоже немало времени нужно».
А потом решил: они. И времени прошло предостаточно. Пока зерно разгружали, пока на шоссе выбирался — они ведь нарочно его кружным путем послали. А потом еще дождь… Конечно, они.
Хорошо. Пусть даже так! Он-то тут при чем? Мало ли прудов и токов на свете! А кто, собственно, узнает, что Гришка там был? И что о нем знает милиция? Что ехал не с той стороны? Так он выбирал дорогу получше: какой шофер в такой дождик раз десять не съезжает на обочину! А сколько их, машин, и посейчас стоит на проселочных дорогах передом и задом друг к другу. Они и завтра еще так будут стоять. И мужик со своими дружками тоже, чай, не дураки, перед другими выставляться, успели следы замести. Так чего же ему тогда? А?
Несколько успокоенный такими мыслями, Гришка попробовал заснуть. Он долго ворочался в кабине — все было жестко и неудобно как-то, но все же уснул, правда, и во сне стараясь забыться и не просыпаться.
Разбудили его толчком в плечо: в приоткрытую дверцу кабины заглядывал милиционер.
— Вставай, друг, — сказал он. — Поедем.
Гришка вырулил на дорогу.
Он все больше приходил в себя, словно трезвел.
Желтый сноп фар выхватывал из темноты лужи и грязь вокруг них. Иногда в полутьме проплывали мимо кузова застрявших машин. Они стояли по кюветам, заляпанные после выматывающей душу буксовки, бессильные после бесконечного взаимного тягания на лопающихся тросах.
Гришка закурил, посмотрел на милиционера.
— Да, наделал он делов, — сказал он о дожде.
Тот, насупленный, промолчал.
На станцию приехали утром. Милиционер выпрыгнул из машины и пошел к подъезду, над которым забыли выключить лампочку.
— А я? — спросил Гришка.
— А ты езжай, — досадливо сказал милиционер, махнув рукой. — Все уже.
— Эй! — закричал Гришка, высовываясь. — А этот как, раненый?
— Да ничего, — отмахнулся милиционер. — Умер он.
— Умер?!
Гришку словно ветром откинуло на холодную спинку сиденья: «Все! Доигрался, — подумал он. — Доигрался все-таки!»
В этот день его видели в станционном буфете. Брезентовую, похожую на купол цирка, — полотнище над железными угольничками — крышу вздувало, крылья ее хлопали. Он сидел в компании за сдвинутыми столиками и что-то рассказывал, навалившись на столешницу и расплескивая пиво. С брезента каплями скатывались остатки вчерашнего дождя и разбивались в брызги о холодное пластмассовое покрытие столиков.
ПИВО ДЛЯ ПРАЗДНИКА
IМашина была готова в дорогу: протекторы схвачены цепями, товары в кузове надежно уложены, прикрыты брезентом и перевиты веревками, размочаленные концы которых ниже бортов раскачивало ветром. Морозило. По площади метался снег. Солнце проглянуло сквозь тучи уже далеко за полдень и снова скрылось. Надо было ехать.
