Иван Рахилло - Лётчики
Притащили стол и лампу. Чикладзе снял стекло, подышал внутрь, аккуратно протёр скрученной бумагой и, посмотрев стекло на свет, надел его на лампу. «Аптекарь. Этот до всего докопается», — подумал Андрей, следя, как высыхает от огня запотевшее стекло.
Секретарь ячейки поднял руку и, как показалось Андрею, угрожающе доложил:
— На повестке дня один вопрос: авария товарища Волка. Слово имеет комиссар отряда.
— За такой короткий срок два крупнейших события постигли наш отряд: автомобильная катастрофа и авария самолёта… Случаи, на первый взгляд, разные, но если разобраться и присмотреться к ним поближе, они имеют общую подоплеку. Это — порочный метод командования. Партийное руководство отряда позорно проморгало. Огромная вина во всём этом падает и на меня, но одному уследить за всем трудно. Тут дело в общей атмосфере работы. Вы оглядитесь вокруг и вдумайтесь, до чего мы докатились. Уже перевалило за середину лета, и мы израсходовали около восьмидесяти процентов моторесурсов летнего периода. А выполнено по диаграмме, ну, дай боже, двадцать пять — тридцать. Голый налёт… Каждый без толку утюжит облака… Две машины поднимаются в воздух, летят полчаса до полигона, выпускают для стрельбы рукав, и тут выясняется, что летнаб забыл на земле магазины с патронами… Возвращайся назад не солоно хлебавши… А командир отряда отделывался шуточками. И, главное, в отряде такая атмосфера, что приведённый случай прошёл почти незамеченным. Это уже стало обыкновением…
Говоря это, комиссар недовольно следил за чёрной бабочкой, летавшей вокруг лампы.
— А стрельба?.. До чего нужно опуститься, чтобы просить другие отряды показать правила стрельбы?.. Стыдно! Командир звена накладывает взыскание, а командир отряда, ради того чтобы прослыть за «своего», наказание отменяет. И ошибка командиров подразделений заключалась в том, что они замалчивали эти случаи и не сигнализировали вышестоящим. Сегодняшний случай воздушного хулиганства должен мобилизовать наше внимание. Вместо того чтобы по плану возить на ориентировку стажёров, командир отряда сажает своего «приближенного» техника, догоняет поезд и на виду у всех откалывает такие номера, аж волосы дыбом! Что же остаётся делать подчиненным, когда сам командир показывает возмутительнейший пример недисциплинированности?..
Комиссар прихлопнул, наконец, ладонями беспокойную бабочку и сел. Андрей с возмущением жевал сорванную под сапогом травинку. Выступление комиссара он считал лицемерным. «Когда Волк был в отряде, так он молчал, а за глаза обливает помоями». Андрей подходил к командиру с личной, приятельской точки зрения. «Я стою за справедливость, а они хотят его опорочить, чтобы спасти свой авторитет». Особенно возмутили его выступления стажёров. Каждый из них приводил факты недисциплинированности, халатности и авиационного чванства.
— Правда, — говорил секретарь, держа по-кавалерийски носки сапог внутрь, — это не во всех отрядах. Я беседовал с нашими хлопцами, прикомандированными в штурмовую и в тяжёлую эскадрилью, там того нема. Есть, правда, непорядки, но не в такой форме, как у нас. Наш отряд, как паршивая овца. Стреляют плохо, плана не сполняють, общественной работы, чорт-ма!.. Главной пружиной непорядков был товарищ Волк. Он отравлял сознание своих подчиненных летчиков, культивируя панибратство. Каждый с нас испытал это на своём горбу. Мы должны пресечь авиачванство и пренебрежение лётного состава к приходящим товарищам из армии. Через год-полтора и мы навесим на рукав авиационный трафарет и вступим в строй. Вы тоже не родились с крылами. И заноситься тут нечего… «Мы, мол, ангелы, аристократы, а вы — так, черепашки». Товарищу Волку, я думаю, дадут по заслугам, а наше дело — вырвать из-под его влияния молодых лётчиков, подпавших под его романтизм, и развеять легенду воздушного богования!..
Андрей вышел к столу. Мерцающий огонь лампы отразился в его жёстких глазах.
— Тут все набрасываются на командира отряда. Но разве мог один человек уследить за всеми погрешностями в отрядной работе? Выступавший тут комиссар признал свою вину в том, что проморгал… Командир отряда — старый, отличный летчик, у которого очень многому можно научиться. Сознаюсь откровенно, что я ему завидую… А стажёры, которые в авиации без году неделя, лезут в чужой монастырь со своим уставом. Надо сперва полетать, выработать лётную психологию, а потом и соваться. Рассуждать со стороны легко, а поставить вас на место командира отряда, интересно, что бы вы запели!
Андрей сознавал, что говорит бледно, на язык подворачивались совсем ненужные, невыразительные слова: хотелось сказать о том, что так привлекало в Волке — об его отваге, спокойствии, приятном высокомерии, благородстве, искренности, риске, душе… Да разве можно здесь говорить о душе, когда к человеку подходят с формальной, казённой точки зрения! Андрей так увлекся, что не заметил, как от штаба подошёл командир части Мартынов, хмурый, с заложенными за спину руками, и молча стал позади него.
— Разбирают тут действия командира отряда, как преступника, не зная ещё как следует подробностей. В чем его вина? В том, что разбил машину? Но разве каждый из нас гарантирован от того, что завтра же с ним не случится авария? Я говорю, конечно, с летчиками, а не с теми, которые не понимают в этом деле ни уха ни рыла.
— Правильно! — крикнул Гаврик.
— Я предлагаю прекратить обсуждение и до прихода в часть самого товарища Волка не выносить никаких резолюций. Никто из вас не знает существа дела. Человек, может быть, умирает, а вы тут каркаете…
— Уже знают, товарищ младший летчик Клинков, — громко из-за спины произнес Мартынов.
Андрей вздрогнул, но не обернулся.
— За преступное опоздание на сегодняшние полеты отправляйтесь сию же минуту на гарнизонную гауптвахту. Доложите, что на двадцать суток… А там мы ещё посмотрим!..
Андрей взял под козырёк и слишком отчетливо, глухим голосом повторил приказание.
— Можете идти. Да не забудьте застегнуть ворот! — распаляясь, крикнул вслед Мартынов.
Уже выходя, Андрей услышал начало его выступления:
— Вчера вечером была попойка. От одного из участников нам удалось узнать некоторые подробности…
16
Встретив на гауптвахте Голубчика, Андрей сразу догадался, кто выдал их командованию…
Голубчик приветствовал его как самого закадычного друга. Лицо у него было опухшим, а нос и лоб расцарапаны. Он одиноко сидел за шахматной доской.
— Здорово, страдалец за правду!..
Андрей промолчал.
— В шахматы играешь?
— Играю, но сейчас не хочется.
Андрей снял сапоги и устало прилёг на койку. Ему совсем не хотелось разговаривать.
— Ты что, в первый раз? Не огорчайся. Это, брат, каждому на роду написано… Всё это — дым, дуй ветер…
Голубчик вызывал в Андрее чувство раздражения и злости, все ему не нравилось в этом человеке: и распухшее лицо, и белесые, поросячьи ресницы, и манера передвигать шахматные фигуры — средним и указательным пальцем — и его самоуверенность. Хотелось поступать во всём наперекор ему.
— Разве теперь гауптвахта?.. Просто дом отдыха… И чай, и обед, — передвигая пешку, позёвывал Голубчик.
— А общественное мнение, по-твоему, тоже дым? — не удержался Андрей.
— Общественное мнение? Знаешь, друг, на это я отвечу тебе одним примером с охотником и львом. Один английский охотник высчитал, что на четыре убитых льва приходится одна человеческая жизнь. «Слишком дорого это обходится», — подумал охотник и решил ловить львов новым методом. Накупил он собак и надрессировал их: как поднимет руку, так они выть начинают. Поехал он с собаками в пустыню. Окружили они логово льва, подал он сигнал, и завыли собаки, так завыли, что чертям тошно стало… От воя деваться некуда.
— Ну, а лев?
— А лев, брат, подох. От гордости… Он считал ниже собственного достоинства реагировать на завыванье каких-то там дворняг.
— Значит, ты нашу общественность сравниваешь…
— Не совсем сравниваю, но какая-то в этом мораль скрыта, — зевая, ответил Голубчик.
Впервые за всё время Андрея охватило чувство жгучего стыда. «Подумать, до чего докатился!.. Ну, а если слух дойдёт до поселка? Отец узнает, мать, ребята, Маруся…» Одна мысль об этом заставила его покраснеть. Он накрылся с головой и постарался отодвинуть от себя неприятные мысли. Он вспомнил свой отъезд из поселка. Обещания отвечать на письма. Собственно, на что же ему отвечать? Никто не пишет. Ну ладно, ребята, старики ещё туда-сюда, но Маруся… В чём там, интересно, задержка? Наверно, на почте теряют. А может, адрес неточен? Было неприятно думать, что Маруся могла ему не писать. Не могло этого быть, чтобы она забыла его. «Лев», — тут же подумал, горько усмехнувшись про себя, и рывком сбросил с головы одеяло.
На столе лежала стопка книг. Поймав его взгляд, Голубчик подмигнул:
