Владимир Христофоров - Деньги за путину
Развели костер и в хорошем настроении продолжили вечер. Закуски под рукой не оказалось. «Братва, еды — море!» — воскликнул Витек и полез наверх. За ним — остальные.
На двери кухни висел замочек, но кто-то уже с профессиональной ловкостью прытко вынул оконную раму — оттуда показалась разъяренная морда Эрета. Захлебываясь лаем, он норовил выпрыгнуть наружу. Один замахнулся палкой, но другой протянул псу конфету — Эрет приутих. Витек с опаской оглянулся на палатку, в которой спал Бенедикт, и подумал о том, что им здорово повезло с глухим поваром. Брать много не стали — пару банок и булку хлеба.
Веселье продолжалось. К рассвету, забыв про обещанные мешки с рыбой, компания соблазнилась другой идеей Витька. Он нарисовал гостям такую необыкновенную картину о женском рае на рыббазе, что все тут же, не сговариваясь, попрыгали в лодку. Силясь разглядеть сквозь предрассветную хмарь огоньки «женского рая», гости неловко налегли на один борт, и лодка тотчас перевернулась. К счастью, вода в том месте еле доходила до колен.
На рыббазе все женское население спало взаперти. На стук из форточки показалась голова в бигуди и молча указала на телеграфный столб, добавив: «Прямой провод с милицией». Это отрезвило. По приливу они благополучно возвратились. Витек попрощался с приятелями, с грустью оглядел свой «выгребной» костюм и прямо в нем полез на нары.
Рыбаки явились на рассвете и потребовали есть. Бенедикт, несколько торжественный и загадочный, расставлял тарелки и молчал. Как правило, раздачу пищи он сопровождал нескончаемым потоком мелких оскорблений персонально по адресу каждого, исключая лишь бригадира и его зама — тех он поносил за глаза. Обычно начиналось так:
— Завтрак бюргеров! Тьфу! — И вздыхал. — Чего рыло воротишь? Ему каша, видите ли, не нравится! Подавай им семена лотоса, молодые побеги бамбука.
— Сам Баобаб Бамбукович, — огрызался. Витек.
— Зажрались! Прислуживай тут перед вами, молокососами. Да уж лучше горошину четыре километра… — И сам себе причитал: — Вот дурень-то! На старости лет соблазнился в рыбаки. Тьфу! Бездельники тут, а не рыбаки.
Шелегеда не выдерживал и кричал в ухо Бенедикту:
— Рыба, рыба скоро пойдет. День и ночь будем работать. День и ночь! На твоей улице праздник будет. На твоей. Как понял?
— Да понять-то понял, Григорий Степанович. Я тоже не боюсь физической работы. Ты думаешь, я не смогу на переборки ходить? Еще как! Ты не смотри, что я толстый — сила есть, ума не надо. А поварство я это в гробу видал… Вон гляди, — Бенедикт показывал на Витька, — сел, называется, молодой человек за стол. На руки его посмотри, на харю. Да он не умывался уже неделю, а лапой туда же, в общую кастрюлю… А этому чего на неводе делать, который в очках-то? Дистрофик, он и есть дистрофик. Сидел бы себе да перекладывал бумажки или щелкал фотоаппаратиком. А этот бугай! Только и потеет всю дорогу. — Бенедикт сверлил деформированными глазками краснеющего Антонишина. — Интеллигент, видите ли, нашелся, — кивал он на Тома Корецкого. — Ему в ателье мод, а не на путину. На шее цветной шарфик, поди, у бабы косынку содрал и напялил, Любовь, как же… Тьфу!
Реагировали по-разному. Витек за словом в карман не лез — отвечал тем же. Савелий краснел и, смущенно покашливая, тщательно протирал стекла очков. Антонишин свирепо вращал белками глаз, потея, огрызался всегда одной и той же фразой: «Эт, черт! Что за человек?» Корецкий взрывался. Срываясь на фальцет, поносил повара всякими словами, но, спохватившись, махал рукой: мол, чего с него взять.
Ну, а в это утро Бенедикт Бенедиктович молча расставил тарелки, молча разложил кашу.
— Не заболел ли, Бенедиктыч? — участливо заорал бригадир. Повар от неожиданности вздрогнул.
— Ну, да как сказать, Григорий Степанович. Не спал, почитай, всю ночь. Голова болит, напряжение какое-то нервное…
— А чего не спал-то?
— Ночник писал, ночник.
— Чего?
— Ночник, говорю. После завтрака прошу никого не расходиться, будем читать ночник. Так сказать, производственное собрание с персональным делом.
— С каким это еще персональным? Что случилось? — Все повернулись к Витьку и только тут обратили внимание на его испачканный и мятый костюм.
Витек пожал плечами, уткнулся в тарелку.
— Все зафиксировано в ночнике. — Бенедикт Бенедиктович запустил руку за пазуху и извлек толстую записную тетрадь в коленкоровом переплете, потряс над столом. — Тут все есть. Меня голыми руками не возьмешь. Как говорится, не первый год замужем.
Установилось недоброе молчание.
— Дневник, что ли, ведешь? — спросил бригадир.
— Ночник. Потому что пишу ночью — днем некогда, — уточнил повар. — Документальное, так сказать, жизнеописание наших быстротекущих трудовых будней. Не запрещено, учтите.
— Ну, давай, читай, как это там у тебя — про быстротекущее…
— Значит, так. Кхе, кхе! — он прокашлялся, высморкался, раз чихнул. — Значит, так. В семь ноль-ноль, ну может быть, с копейками, — повар пошевелил туда-сюда пальчиками. — Плюс-минус десять минут. Время, правда, не засекал, потому как часы остановились. Барахлить что-то стали. Да и не мудрено. Ведь тут вода соленая. Кстати, дежурный должен мыть посуду! Хватит! До каких это пор будет такое продолжаться? Совесть надо иметь. Да… — Бенедикт строго посмотрел на сидящих. — Так вот. — Он снова уткнулся в тетрадь и забубнил: — За… залез в палатку, ну, погонял минут двадцать комаров, а сам на… надя… Подожди, какая Надя? Надеюсь? Вишь, темно было, писал огрызком на колене. Так. А сам на… на… А, наблюдаю сквозь марлю за дежурным. Он исчез. Я долго сидел на корточках, никого не было, думал уснул. Спать посчитал пред… под… судно… А-а, предосудительным. Но вскоре задремал. — Бенедикт Бенедиктович вытер пот со лба и перевернул лист.
Кто-то уже начинал хихикать.
— Да ты своими словами, Бенедиктыч.
— Проснулся — было темно. Дежурный с компанией незнакомых хулиганов орал во всю глотку. — Повар спохватился: — Не думайте: я плохо слышу, но хорошо вижу. У меня бинокль с цейсовской оптикой. Таких сейчас не выпускают. Эти, что в магазине по пятьдесят три рубля, — дрянь, а не бинокль. Да, так вот. Смотрю, полезли на кухню. Тот, что был без шапки, кудрявый, замахнулся на Эрета палкой, а второй дал ему поесть. — Бенедикт посмотрел поверх очков на рыбаков и серьезно добавил: — Видно, добрый человек попался. Потом, пьяные, они сели в лодку и чуть ее не утопили, так как опрокинулись вместе с ней в воду. А если бы шторм? — И он опять задумчиво оглядел всех. — Поплыли. Откуда-то взялись комары. Ну, я опять погонял немного, задремал. Ружье при мне. Мало ли что… Вернулись — светло уж было. Понял — на рыббазе, значит, прели… прелесть… Тьфу! Прилебодествовали, значит. Я сам был молодой, не думайте. Помнится, одна была, а-а-а… — Бенедикт закатил глаза, но вовремя опомнился. — Невод — это не игрушка. А если б что случилось? А дежурный где? — он возмущенно взмахнул рукой и задел очки — они звякнули об пол.
Омельчук поднял их.
— Спасибо! — поблагодарил его Бенедикт.
— Видно, добрый человек попался, — не к месту добавил Витек.
Палатка колыхнулась от дикого рева.
— Ржете? — грустно проговорил Бенедикт Бенедиктович. — Ржите, ржите. Посмотрим в конце путины, кто будет ржать, а кто плакать. Дорого я возьму за эту тетрадочку…
Шелегеда хлопнул ладонью по столу.
— Ладно, хватит! Виктору Варфоломееву — предупреждение: еще раз подобное случится — тут же наверх, в гору. И — до свиданья! Я дважды одно и то же не повторяю. Как понял?
— Слышимость отличная, понял все хорошо, — отрапортовал Витек.
— То-то. А теперь — всем на строительство рамы. Лишняя не помешает.
Однако ни у кого из головы не выходила записная тетрадь в коленкоровом переплете.
Бенедикт Бенедиктович
Вся его жизнь проходила где-то посередине между физическим и умственным трудом. Владея рабочей профессией столяра-краснодеревщика, Пастухов, однако, толкался постоянно возле людей искусства, ученых. Долгое время работал столяром в институте им. Лесгафта, потом занимался реставрационными работами в музее, немного преподавал труд в школе, а перед Чукоткой специализировался в основном на частных заказах: кому модную стенку под орех, кому дачу оборудовать в стиле русской избы, кому секретер, встроенный бар или камин. Заработок шел солидный, но когда время подошло к пенсии, оказалось, что начислять ее по сути не с чего — выходили гроши. Спасти могла только Чукотка. Но Север в профессии краснодеревщика высокого класса пока не нуждался, требовались просто плотники. Бенедикт Бенедиктович на стройку не пошел и устроился художником-оформителем в краеведческий музей — все легче! На путину Пастухов пошел исключительно с единственной целью — заготовить перед отъездом на «материк» рыбы и икры. Откуда ему было знать, что должность повара в рыболовецких бригадах одна из самых трудных и неблагодарных?
