Виктор Шкловский - Энергия заблуждения. Книга о сюжете
Книга новелл Боккаччо показывает множественность нравственностей, существующих в одно время.
Толстой, составляя список действующих лиц «Войны и мира», говорит про Наташу Ростову, что она не удостаивает быть умной, она выше ума, она любит постель.
В разговоре с матерью она по-детски спрашивает: можно ли быть женой двух?
Она неожиданно для себя хочет убежать с Анатолем Курагиным, хотя она любит Андрея Болконского; Андрей Болконский прекрасная партия.
Вот это положение, можно ли любить двух, конечно, спорно, но Толстой его понимал. Кити Щербацкая отказывает Левину словами: «Этого не может быть». Это странный ответ. Она его любит, но любит и Вронского. Любит двоих.
Женские роли в романах построены на одном положении. Женщина лишена права выбора. Выбирает мужчина.
Это положение не утверждает женскую неверность; оно колеблет верность.
В новелле Боккаччо мадонна Филиппа, героиня из маленького города Прато, это недалеко от Флоренции, не признает укоров закона, потому что эти законы утверждались без участия женщины.
Это седьмая новелла шестого дня; она рассказывает о речи мадонны Филиппы, произнесенной на суде.
Рассказчик мужчина.
Он говорит: «В городе Прато был когда-то закон… повелевающий предавать сожжению как женщину, захваченную мужем в прелюбодеянии с любовником, так и ту, которую нашли бы отдавшейся кому-нибудь за деньги».
Мадонна Филиппа была захвачена мужем в его комнате в объятиях прекрасного и благородного юноши.
Муж никого не убил, но подал на жену в суд.
Друзья советуют женщине бежать. Мадонна Филиппа явилась в суд и сказала: она признает, что действительно обвинение правильно.
Но, добавляет она, «законы должны быть общие, постановленные с согласия тех, которых они касаются, что не оправдывается этим законом, ибо он связывает бедных женщин, которые гораздо более, чем мужчины, были бы в состоянии удовлетворить многих, почему он по справедливости может быть назван злостным. Если вы хотите, в ущерб моего тела и своей души, быть его исполнителем, это ваше дело; но прежде чем вы приступите к какому-либо решению…» Тут я несколько сокращу ее речь.
Женщина обращается к подеста. – «Итак, я спрашиваю, мессер подеста; если он всегда брал с меня все, что ему было надобно и нравилось, что мне-то было и приходилось делать с тем, что у меня в излишке? Собакам, что ли, бросить?»
Зал расхохотался, и закон был отменен.
Женщины четыреста лет тому назад требовали в любовных делах – и во всех других делах – равенства с мужчинами.
Они требовали признания, что мораль для женщин и для мужчин должна быть одинакова.
Иначе происходит великое зло.
Вот эта тема, так поднятая, то легко, то с трагической нагрузкой, многократно проявляется в «Декамероне», черпая силы в новой нравственности.
Кампания эта не удалась.
То, что говорилось в Прато, там недоговорилось.
То, что там не было постановлено, – не постановлено нигде.
Существуют как бы две нравственности.
Мужская и женская, с разными запретами.
История в том, что женщину судят мужчины по другому кодексу.
Я уже сравнивал две новеллы четвертого дня «Декамерона». Они возвратили нас к истории Анны Карениной. В обоих случаях говорится не о сердце, вырванном из груди. В обоих случаях говорится о трагическом обряде венчания после смерти любовников.
Анна не была прощена своим обществом.
Эта тема разности мужской и женской верности, она в романах подспудна, так как романы писались для читателя определенного круга морали, законов, разрешений и запретов.
Но неожиданность измен, как и возможность измен неоправдываемых, они составляют как бы подпочву многих романов.
В рыцарском романе прекрасная жена великого короля Артура изменила своему мужу с рыцарем Ланцелотом.
Рыцарь старается это скрыть.
Вот это колебание мужской верности и неверности, оно много раз встречается во французском романе.
Это тема «Мадам Бовари» Флобера.
В английском романе женщина верна. В «Домби и сыне» жена Домби из мести к нему распускает слух, что она изменила мужу с его главным служащим. На этом мнимом преступлении основана половина романа. Ничего подобного не было. В конце романа читатель успокаивается в нравственности героини.
Давным-давно изобретен был насос. В Англии его начали применять для откачки воды из шахт. Потом придумали огненные машины, в которых жар горящих углей изгонял из закрытой трубы воду. Потом закрывался кран, и давление воздуха загоняло поршень вниз. Поршень имел коромысло, соединенное с поршнем насоса. Потом охлаждали трубу, и давление атмосферы загоняло воду в трубу. Закрывали кран. Поднятая вода выливалась. Это была огненная машина. Потом изобрели «паровую» машину. В этой паровой машине был отдельный паровой котел, пар из которого загонял поршни. Это был рабочий ход. Это и было паровой машиной. В это время уже существовала телега. На телегу поставили паровую машину. Качалось коромысло машины, и через кривошип, который мы сейчас называем коленчатым валом, прямое движение превращалось во вращающееся. Потом на эту же телегу ставили другие машины и ездили. Когда возник электродвигатель, то это было всего лишь обновлением сущности применения задач движения. Ничего не исчезает, но все переосмысливается.
Женщины всегда изменяли мужьям. Такого случая не было только во времена Адама, и то, вероятно, потому, что он был единственным мужчиной.
Вопрос об измене оценивался по-разному.
Во время, близкое нам, и в начале «нашей эры» за измену женщину побивали камнями.
Измены мужчин не расценивались.
Существовало две системы – мужская нравственность и женская нравственность.
С разными оценками событий.
Но уже во времена нашего летосчисления поступок женщины, изменившей мужчине, был нарушением прав мужчины, его права собственности. Я не буду усложнять этот вопрос теми упоминаниями, что существовала система многоженства и кое-где, например, на Тибете, существовала полиандрия – многомужество. В обществе считалось, невеста должна быть по возможности девственной. Это не оспаривалось рассказчицами «Декамерона».
Но служанки рассказывали, что в их деревнях не было случая, чтобы при заключении брака женщина оказывалась девственной.
Это как бы первая новелла. Ее весело рассказывает служанка дома. Это заставка произведения.
Мы заканчиваем предисловие разговора об Анне Карениной.
Толстой любил настаивать на том, что у мужчин мало что изменилось. Изменился только тулуп. Появились две пуговицы на спине.
Он с удовольствием выписывал у Олеария, что князь дома живет как мужик.
Толстой хотел жить в прошлом.
Проживал в настоящем.
Должен был жить в будущем.
Он пережил Чехова.
Настоящее – только гребень кровли.
В общем мы все живем в будущем; хотя по осторожности требования, которые мы к себе прилагаем, идут из прошлого.
Звук человеческой жизни расстраивается – дребезжит.
Лев Николаевич пахал сохой, которой теперь почти не пашут.
Но интересовался породами японских поросят.
Хотел создать новую породу коней.
Он для себя хотел бы жить в будущем, отрешившись от желаний человека.
Он мечтал о безбрачной жизни. Я решусь, однако, сказать, он ревновал всех красивых женщин.
В романе «Анна Каренина» Толстой в первых вариантах задумывает женщину привлекательную, нравящуюся мужчинам, но как бы несовершенную. Она не умеет одеваться, у нее плохие манеры, но в то же время она похожа на обожаемого Пушкина, во всяком случае на дочь его, которую Толстой видел.
Вот так Толстой любил женщину, у которой были черты будущего.
4. Вкратце – о завязках, началах вещей и концах вещей – произведений
I
Лет сорок тому назад ехал я, как журналист, через степи, мимо Алма-Аты к Семипалатинску. Дело шло об определении уже окончательного маршрута к будущей железной дороге Турксиб.
Ехать мы должны были, как я ждал, пустыней. А пустыни не оказалось. Оказалась степь, в которой была дороговизна и рабочие жаловались, что баран в шкуре стоит три рубля и куда же девать шкуру? В Семипалатинске я хотел купить яблоки. Яблоки продавались с возов. Я спросил: почем яблоки? Мне сказали – три рубля. Я, как заправский журналист, вынул из кармана авоську, и начал надо мной хохотать город и хохотал несколько минут. Воз яблок, из которого каждое яблоко трудно было удержать в руке, стоит три рубля. А груз телеги не влезет в авоську. Рассказывали мне, что когда в горах поспевают яблоки-дички и падают яблоки в речки, то речки эти запружаются.
В горах я не побывал, а отары овец видел, и мясо было нипочем. Ехали мы дальше, попадали не в аулы, а в лагеря юрт. Юрты стояли не кучно, чтобы не пропадала свежесть травы, и как только земля затаптывалась, кочевье меняло место.
Вечером загорались звезды. Загорались они в траве, потому что от звезд до глаз не было никакой преграды, а горы были очень далеко.
