Ион Чобану - Мосты
Подумать только — недавно еще мать учила Никэ, втолковывала, когда утро, когда полдень и когда вечер. Хорошо помню, как однажды Никэ, еле переводя дух, пригнал овец домой… Мать схватилась за голову.
— Ты что, Никэ? Зачем привел овец с пастбища?
— Ведь уже вечер! Не видишь, солнце спряталось?
— Экий ты непонятливый! Солнце спряталось за тучей, а ты…
Не успела мать толком вразумить сына, как солнце проглянуло из-за облаков. Никэ смотрел на него, как на чудо. А потом взял колокольчик, трайсту с малаем и повел стадо на пастбище. Но ненадолго. Через часок-другой снова вернулся домой, решив что уже полдень — пора доить овец.
Изрядно намучилась бедная мама! Ставила колокольчик на землю, объясняла, какой длины должна быть тень от его рукоятки в полдень — только тогда и надо приводить стадо домой. Но поучения не шли впрок. Да и какой спрос с глупого малыша, который зимой приносил в комнату лед и клал сушить его на печку!
Мы тогда нарезали сечку для лошадей возле гумна и наткнулись на толстый слой льда. Георге Негарэ для смеха предложил:
— Слушай, Никэ, возьми пару кусков да посуши на печи. Где ты потом, летом, найдешь такой хороший лед?
И сейчас словно вижу: грязная вода кривыми струйками сбегает с печи. Хохочут мужики, резавшие сечку. Хнычет Никэ, мама сердится… Никэ тогда сильно обиделся на Георге Негарэ.
Бывало, раньше, только завидит его, сразу хватается за винную бадейку, тянет отцу: «Э-э-э…» До пяти лет только это и умел произнести!
Однажды Никэ увидел, что отец беседует с Негарэ, держа в руке бадейку для вина. Отец, видно, заговорился, перекладывал бадейку из руки в руку, не спешил в погреб. И думаете, что сделал малыш? Поднялся на лавку, взял жестяную форму, в которой мать только что пекла калачи, и надел отцу на голову: «Э-э-э». Наверно, показалось, что отец не может найти шапку, потому и не идет за вином.
Но после происшествия со льдом Никэ охладел к Негарэ. Когда тот приходил к нам, смотрел на него недоверчиво, а то и просто прятался за печь.
Понятное дело, теперь подрос. Это заметно и по брюкам, купленным ему перед пасхой: за лето им стало не хватать вершка до полной длины, и по тому, как он болезненно переживал, когда мама ходила беременной.
— Ну, что ты скажешь? Опять набухла, будто копна… И лицо блестит и шелушится!
Чего греха таить, мне тоже не очень приятно было видеть мать с седыми висками и животом до подбородка. Дочери, наверно, переживают это гораздо меньше. Бывает, мать и дочь почти одновременно рожают, выкармливают младенца, заменяя друг друга во время болезни.
А я и Никэ со стыда готовы были провалиться сквозь землю. Ни за что не хотели ходить по селу рядом с матерью. Я вырывался вперед, стараясь никому не попадаться на глаза. И почему так? Вон, Ирина Негарэ вроде тех же лет, что наша мать, а с животом не ходит. Везет же мне как утопленнику!
Мы росли — и росли холмики на погосте против нашего дома: наши родственники, братья и сестры.
— О чем задумался? О воробьях на стрехе? Ступай, посмотри, на кого там собака лает! — сказал отец Никэ.
Тот вынул из лохани ноги и побежал смотреть, кого бог принес. Вернулся быстро, запыхавшись:
— Дядя Афтене пришел.
— Ну, угомони собак. А ты, — отец повернулся ко мне, — принеси кувшин вина.
Я помчался как угорелый: как бы не пропустить умное слово косноязычного Афтене.
Когда я вернулся с вином, маленький хилый человек мямлил что-то под нос, повторяя без конца: «Зима не лето, пройдет и это». Он так вытянул шею, что на ней набухли синие жилы. Казалось, сейчас отдаст богу душу. Был, видно, очень рад чему-то, взволнован и оттого говорил еще невнятней, чем обычно. Возбуждение его улеглось, когда увидел, как мать насыпает кукурузную муку в казанок и варит твердую и круглую мамалыгу — хоть перекатывай ее, как мяч. После этого заговорил разборчиво, правда, все так же повторяя: «Зима не лето…»
— Уф, избавился! Гора с плеч! Все на меня показывали пальцем — земля у тебя есть, а даже собак не прокормишь. Наконец-то перестанут глумиться, пройдет и это… Прости меня, Костаке, но продал я свою землю. Думаю: господь бог надоумит тебя, возьмешь в аренду землю у кого-нибудь, село большое, не расстраивайся. А я отмучился. Будто мельничный жернов скинул с сердца.
Отец молчал. Земля Афтене едва начала давать хорошие урожаи. Поначалу, когда мы только вскопали пустошь, рожала она плохо.
— Твоя воля, Афтене, — проговорил отец. — Земля твоя, и правда твоя… Пусть будет все в добром согласии.
— Потому я и пришел, чтобы в мире и согласии… Кажется, кто-то идет! Зима не лето…
Во дворе надрывались собаки. Цыган Илие исступленно играл на скрипке такое, что ноги сами рвались в пляс. Сынишка Илие, школьник, что есть силы бил в барабан, словно хотел разорвать его на куски.
Все они вертелись вокруг буренки, смотревшей испуганно и слезливо. Корову держала за поводок Ирина Негарэ. В другой руке у нее был пузатый штоф искристого красного вина.
Георге Негарэ и жена косноязычного Афтене, сжимая в руке по бутылке такого же вина, приплясывали, держась за хвост буренки. Конечно, они были во хмелю. Лица горели, как пионы.
— Я так люблю детей… от собственного рта отрываю! — кричал Негарэ. — Будь свидетелем, сосед… Ты человек грамотный, толковый. — Он протянул отцу бутылку. — У детей своих отнял корову. И не жалею. Пусть, в добрый час…
— Святые ваши слова! — похвалила Негарэ жена Афтене.
Но не успел договорить Негарэ, наш двор заполнила толпа. Люди как раз вышли из церкви и шли домой: кто кладбищем, кто другими тропинками. А тут на тебе, пожалуйста, вино! Без гостей разве его разопьешь? Тем более что речь идет о купле-продаже. Говорят, одна бабка продала черту кочергу и то выпила в счет задатка. А тут Негарэ, покупавший целую делянку земли! Хоть вдоль ее измерь, хоть поперек — пять гектаров!
На пожелтевшей, тронутой осенней засухой траве кладбища из всей благочестивой паствы остались одни допризывники. Они тоже вышли с молитвы во главе с шефом поста, господином Виколом, и его помощником Горей Фырнаке. Наконец-то и Фырнаке нашел себе достойное занятие. Теперь у него было кем командовать, кому подчиняться и кому отдавать честь.
— Здравия желаю, господин сержант-инструктор! Допризывник… поминай как звали… Брат Беглеца, сват Огольца, из села Кукоара, коммуна — рукой подать, уезда — ни дать ни взять! — примерно так сказал бы дедушка, если бы не последовали события, о которых сейчас расскажу.
Фырнаке Горя два месяца учился в Оргееве на курсах при призывном пункте. Теперь он обучал военному искусству наших сельских парней. Каждое воскресенье — после того как батюшка отслужит молебен.
От полноты ощущений Фырнаке Горя словно помолодел, не узнаешь его. Бывают же люди: хлебом их не корми, дай только покомандовать. Вот и Горя такой. Расстался бы он со своей политикой — жил бы да поживал во благе. А так — одни неприятности.
Засушливая осень пришла в село, осень с крепким и пьянящим недобродом — тулбурелом. Много разных происшествий случается осенью, когда выпитое вино ударяет в голову и каждый стакан требует: ну-ка, ты, разум, подвинься, уступи мне местечко. И так до тех пор, пока разуму вовсе места не остается в голове и вино делается там полным хозяином и начинает такую пляску, что чертям тошно.
После того как врачи перевязали голову Горе, можно было с полным правом утверждать, что в Кукоару пришла осень, богатая и изобильная. Честно говоря, не она виновата, что у Гори голова перевязана. Попросту ездил человек на освящение партийных флагов в церковь села Кышля, и передрались там все двадцать с лишним политических партий между собой — не на живот, а на смерть. Вот и досталось Горе Фырнаке, он был самый высокий член партии кузистов во всем Оргеевском уезде, и все камни с майдана летели ему в голову.
Теперь Горе трудно командовать допризывниками. Стоит ему раскрыть рот и выкрикнуть команду — тут же хватается за виски. Должно быть, у него жар: каждый раз к нам заходит и просит напиться.
Разумеется, не стал он уклоняться и от стакана вина, предложенного Георге Негарэ в счет задатка.
Что касается шефа жандармского поста господина Викола, не могло быть и речи, чтобы он не пришел. Такое скопление народа, — сейчас, когда в Бессарабии введено военное положение, когда строятся оборонительные валы вдоль Днестра. Худо-бедно, а он, шеф, отвечает за общественный порядок и состояние умов в Кукоаре.
И надо же было случиться беде в самый разгар веселья. Грянул ружейный выстрел, и всех баб с нашего двора словно ветром сдуло. Забыв обо всем, они визжали и, задрав юбки, лезли через забор во все четыре стороны.
Допризывники без приказа Гори Фырнаке рухнули в мягкую траву кладбища и ошалело слушали, как сыплется дробь и опадают желтые листья орешника.
