Эдуард Кондратов - Тревожные ночи Самары
Провозившись часа три, Михаил начал писать информационную сводку.
«Бывший владелец Жигулевского завода Альфред Вакано во время революции выехал в Вену»… — Перо у Ягунина было новое, острое, оно цеплялось за бумагу, из которой торчали чуть ли не щепки, но Михаил писал быстро — все равно ведь придется перепечатывать. — «Уезжая за границу, он свое имущество и часть ценностей оставил для сохранения своим сыновьям Лотарю и Льву Вакано, которые остались в Самаре. Потом они все поделили и не вернули отцу, а тот просил.
Лотарь Вакано — это австрийский подданный, живет в Жигулевском заводе. По сведениям если судить, то человек он хитрый и гибкий. Женат на бывшей проститутке Ольге Константиновне Шаминой, баба она ловкая, взяла его в руки. Завод сейчас арендуют четыре человека — Боярский, Лотарь Вакано, Лев Вакано и Фабер. У Лотаря есть капитал за границей. В квартире у него живет брат жены его, с женой, с которой Лотарь живет….».
— Черт!
Ягунин наморщил лоб и еще раз прочитал последнее предложение: ну и нагородил — где чья жена, кто с кем живет? Махнул рукой: сойдет, не роман пишет.
«Бывает у них часто друг семьи доктор Тимофеев… Лев Вакано имеет высшее образование, женат на бывшей графине…».
Зазвонил телефон. Михаил положил ручку, подошел к стене и снял трубку.
— Алло, Ягунин у аппарата…
— Это опять я, Нюся, — раздалось в трубке.
Нахмурясь, он слушал, что говорит ему буфетчица из «Паласа», но постепенно лицо его прояснялось.
— Спасибочко, Нюся, — сказал он. — Еще раз повторите-ка, где?
Повесил трубку, дал отбой. Сел за стол и принялся быстро дописывать сводку, решив заключить ее изложением конфликта, который произошел недавно между Вакано и завкомом арендуемого ими завода. Завком знать не знал, что желающих работать сверхурочно запирали в цехе розлива на всю ночь, что было прямым беззаконием…
В комнату заходили сотрудники, здоровались, что-то спрашивали, звонили по телефону, но Ягунину было не до них. Закончив наконец сводку, он отдал ее Беловой печатать, а затем заскочил к Левкину.
— Исай, сызнова нужна рубаха, — выпалил он с порога.
— Это чтобы нравиться той девице? — тотчас среагировал начфинхоз. — Она таки придет?
— Мне по делу нужна рубаха, Левкин. — Ягунин сердито потряс головой. — К семи я ей сказал. Ты в семь-то будешь, Левкин? Я уйду…
— Иди, — со вздохом сказал Исай и подошел к одному из шкафов, что стояли вдоль стен. — Бери!
Михаил поймал рубаху из темно-синего сатина, прикинул на глазок — годится.
— Так ты ее не гони, Исай, — буркнул он. — Ниной Ковалевой зовут…
— Ниной так Ниной, — равнодушно ответил Левкин, запирая шкаф на блестящий замочек.
У себя Ягунин переоделся и совсем было собрался уйти, когда вошли двое — Гриша Чурсинов, секретарь комсомольской ячейки Самгубчека, и с ним тощий, наголо стриженный парень с очень серьезным лицом.
— Знакомься, Федор Гаврилович, — сказал бодро Гриша, — это Ягунин, парень-гвоздь.
— Попов, — сказал худой парень. — А вы комсомолец?
— Ага, — сказал Ягунин. — Был. А Федор Попов — это не тот Федор Попов?
Чурсинову не понравились эти шуточки.
— Товарищу Федору Попову поручено организовать Первый райком РКСМ в Самаре, — хмурясь, разъяснил Гриша. — А то у нас каждая ячейка болтается сама по себе. И наша, между прочим, тоже, — добавил он самокритично. — Мы должны помочь.
— Знаете что, — сказал Ягунин настолько вежливо, насколько смог, — мне позарез бечь надо…
— Всегда тебе некогда, — неодобрительно сказал Чурсинов. — Ты хоть в партбилете последний субботник отметил?
— Отметил, отметил, — пробормотал Ягунин, двигаясь к выходу, — меня, понимаешь, люди ждут…
— До встречи, — кивнул ему Попов. — А с бандитом Поповым мы даже не родственники.
Торопился Михаил не зря: часы в вестибюле показывали, что на ходьбу осталось от силы десять минут.
…Свернув за угол на Самарскую, он чуть было не попал в объятия веселой компании, занявшей тротуар.
— Тьфу, черти! — От неожиданности Ягунин попятился.
— Дядя, не трусь, мы не черти, — крикнула ему разбитная девушка в косынке, цепляясь за локоть. — Мы вон кто!
Она подбородком указала на транспарант, где от руки, коряво, но зато очень размашисто было выведено: «Даешь ключи в социализм!» Ниже, буквами поменьше, была другая надпись: «Все на вечер — смычку с героями деревенского ликбеза!»
Ягунин, улыбаясь и хмурясь, попытался обойти компанию, но девчата и парни дурачились, загораживали дорогу. Бормоча: «По делу, братва, тороплюсь…» — он наконец прорвался сквозь веселый заслон. За спиной у него внезапно рявкнула гармошка и зычный голосина завел было частушку:
За Самарой за рекой ходит парень холостой…
Закончить куплет ему, видимо, не дали.
Ягунин наддал, чуть не бегом перемахнул через улицу и сразу же отыскал взглядом облупленную кирпичную арку. Через нее был виден загаженный и захламленный двор — соседний с огромным двором «Паласа». С меньшей уверенностью он пробрался в конец двора. Пришлось лавировать между старыми бочками, штабелями ящиков, ларями для мусора. Ягунин догадался, что сюда выбрасывают всякую дрянь и отходы из «Паласа»: в глубине между дворами не было забора. Выбираясь из вонючего лабиринта, Михаил лицом к лицу столкнулся с Нюсей.
— Боже, наконец-то! — всплеснула она руками. — Идемте.
Она вывела Ягунина во двор «Паласа» и, приблизившись к зданию с тыла, толкнула малоприметную, наглухо забитую дверь. Доски с гвоздями оказались маскировкой, и вслед за буфетчицей Михаил шагнул в чернеющий проем.
— Давайте руку, — громко прошептала Нюся, и мягкие пальчики ухватили его ладонь.
Они прошли немного по коридорчику, темному и очень узкому, — Ягунин то и дело касался плечом стены.
— Здесь и ждите, — сказала Нюся, открывая дверь в кладовку. — Садитесь на этот ящик. Когда надо будет, приду за вами, хорошо?
Ягунин не ответил. Сел на пустой ящик. Ждать так ждать. Хоть окошко есть. Тусклое, грязное, но все же окошко.
…Не знал, не ведал Михаил Ягунин, что всего в двадцати метрах от него, а может и ближе, в непроницаемой чернильной тьме светились красные огоньки двух папирос. Курили и разговаривали вполголоса двое. Один из невидимых собеседников явно нервничал. Другой, напротив, говорил благодушно, елейничал.
Первый. А что я могу? Я в дурацком положении. Каждый шаг теперь с оглядкой. По рукам и ногам меня связал этот… краснозадый начальничек.
Второй. А ты развяжись, голубок. Возьми и развяжись. Тихонечко, без треска.
Первый. Убрать его, да? Переполошить всю Чеку? Это что, в наших интересах?
Второй. Наш интерес, голубок, чтоб дело шло. А так или эдак — уж вы сами сообразите.
Первый. Ничего, сообразим. Попробуем нынче ночью убить двух зайцев.
Второй (тихонько смеется). Ой, смотри, знаем, как за двумя зайцами гоняться… Не рано ль ты гоп сказал, голубок?
Первый. Не рано. Пронюхали. Я попробовал, ложный след им подкинул, как зайцы делают. Да вроде бы не вышло. Видно, не поверили.
Раздался негромкий, сложный стук: два удара, три быстрых, через паузу еще два. В освещенном прямоугольнике двери появилась Нюся.
— Наш воробушек в клетке, — сказала она шепотом и закрыла дверь.
— Пора, — сказал Первый.
Огоньки папирос одновременно погасли. Теперь хоть глаз выколи — темно…
8
В половине двенадцатого ночи возле дома, по счету третьего от угла Садовой и Симбирской улиц, возле этой ничем не примечательной двухэтажной кирпичной коробки с нелепой шпилястой башенкой на темени остановилась пролетка. Из нее выскочили двое, оба в кожаных фуражках и куртках, блестящих своими жесткими складочками в молочном свете луны. Легко перемахнув через ворота, они скрылись в глубине двора. Через некоторое время щелкнул запор калитки и двое в куртках вывели на улицу старушонку и долговязого лохмача в кальсонах и нижней рубахе. Тотчас из пролетки вылезли еще трое в коже. Один из них, плечистый и высокий, настоящий богатырь, поднялся на каменную приступку парадного и кулаком постучал. Гулкие удары раздробили тишину давно спящего квартала. Он постучал еще и еще. И вот внутри скрипнула половица и появилась полоса света.
Пожилой человек в халате, в шлепанцах, со свечой в дрожащей руке испуганно смотрел на дверь, сотрясающуюся от настойчивых ударов. В другой руке он держал охотничье ружье.
— Кто? Кто там? — срывающимся голосом спросил он.
— Откройте! ЧК! — донесся с улицы властный приказ.
— Господи, — прошептал старик. Пальцы его разжались, и ружье жестко стукнуло об пол. Шаркая, он просеменил к двери, открыл смотровой глазок и приник к нему. Дыру заслоняла грудь человека в кожаной тужурке.
