Валерий Барабашов - Жаркие перегоны
— Ишь ты! — хохотнул, развеселясь видно, Клипов. — Нежности какие!.. С тебя, братец ты мой, за одну дорогу спрашивают, а с нас — за все. Каково?
— Представляю, — посочувствовал Уржумов.
— Что ты там представляешь! — живо откликнулся Климов. Но не стал развивать эту мысль, перевел разговор на другое: — У тебя долг по погрузке какой?
— Четыре миллиона на утро было. С хвостиком.
— Что думаешь делать?
— Во-первых, грузить. А во-вторых, ходатайствовать перед правительством о выделении новых капитальных вложений на развитие нашей дороги.
— Вот как!.. Что — так вот через нашу голову и сиганешь в правительство?
— Мне бы не хотелось, Георгий Прокопьевич. Но я не вижу...
— Как это не видите, Константин Андреевич?! — Климов перешел на строго официальный тон. — Мы с вами не далее как позавчера говорили о развитии магистрали.
— Да, говорили. Но кроме приказа об ускорении оборота вагонов на сегодняшний день я ничего не имею.
— Ну, о вашем личном отношении к приказу мне известно. И чести это вам, Константин Андреевич, не делает. Магистраль, понимаешь, работает, люди поезда ведут, как это и было предусмотрено приказом, а начальник дороги недоволен. Да вы просто брюзга!.. Все вам кажется, что мы чего-то не учли, не продумали... Все мы учли и все предусмотрели!
Климов замолчал, пауза была длинной, и Уржумов подумал, что заместитель министра положил трубку. Но тот заговорил, без прежнего, правда, напора в голосе:
— Вы все-таки подумайте над своим поведением, Константин Андреевич. Один из опытнейших командиров на сети, уважаемый человек, а рассуждаете иногда, как... — Климов не стал приводить сравнения, заговорил мягче: — Со смежниками надо как-то там договариваться. Разве мало у нас положительных примеров — одесситы, ленинградцы... С обкомом вашим общий язык нашел бы... А просить у правительства денег особого ума не требуется. Мы ведь только что говорили на эту тему, Константин Андреевич, неужели забыл?
— Да нет, не забыл, помню, — подумал вслух Уржумов, когда Климов положил трубку. — Не каждый день такие разговоры.
А поведение... что ж, не мальчик он, старик уже. Вроде и не с руки учить его, седоголового, пусть и заместителю министра. Требовать, разумеется, он вправе, без дисциплины нельзя, но почему Климов так болезненно, раздраженно реагирует на его замечания и предложения, в чем Уржумов не прав? В конце концов, дорога действительно работает на пределе, нужно срочно принимать меры для увеличения пропускной способности.
...После бурного заседания коллегии, где на него высыпали целый короб обвинений, Уржумовым овладело странное, незнакомое до сих пор состояние равнодушия и обиды. Состояние это родилось, пожалуй, от последней фразы Климова, который, выслушав объяснения Уржумова о делах на дороге, словно бы невзначай уронил в конце заседания:
— Мне думается, вы преувеличиваете сложности, Константин Андреевич. Это от усталости. — И, помедлив, прибавил вдруг: — Конечно, не каждый в ваши дни может тянуть дорогу, далеко не каждый.
Уржумов вспыхнул, хотел дерзко напомнить, что девятую, прошлую пятилетку Красногорская дорога закончила с хорошими показателями и министерство удостоило магистраль переходящего Красного знамени, а Климов сам же поздравлял их с наградой.
Вмешался министр, сказал примирительно:
— Не стоит об этом. Надо разобраться поглубже. Может, и мы в чем-то виноваты. Ни с того ни с сего целая дорога не захромает. Шутка сказать: полгода уже с планом не справляются. Тут что-то не так.
— Все так, Семен Николаевич! — запальчиво возразил Климов. — Я не постесняюсь присутствия Константина Андреевича, скажу: уровень руководства дорогой в последнее время значительно упал. Почему — не знаю, но упал, убежден в этом. Ослабли вожжи, по всему видно.
Министр мягко положил белые сухие руки на сукно стола.
— Мне нужны убедительные доказательства, Георгий Прокопьевич. Пока же я вижу, что Красногорской требуется помощь. Стоит нам подумать над транзитом (он говорил — «тра́нзитом»), локомотивный их парк пора обновить... Часть ваших просьб, Константин Андреевич, — министр повернул к Уржумову тяжелую, массивную голову, — мы рассмотрим. Но вот, к примеру, насчет вашей Сортировки в Красногорске... Стоит ли делать ее мощнее? А не построить ли нам новую? Где-нибудь в стороне от главного хода, чтоб не мешала, а?
— Да что это — будку для дежурного по переезду сколотить? — чуть ли не в крик сорвался Уржумов, и сидящие за огромным столом члены коллегии — заместители министра и начальники главков — удивленно подняли головы: не забывается ли начальник Красногорской, где он находится?!
Уржумов, смутившись и торопливо пробормотав: «Извините!», сгреб привезенные с собой бумаги, вышел. В приемной министра мелодично били в этот момент старинные, в резном деревянном корпусе часы. Кто-то знакомый (кажется, это был главный инженер Сибирской дороги) шагнул навстречу, но Уржумов ни с кем не хотел сейчас говорить — торопливо прошел мимо. Он быстро спустился по широкой мраморной лестнице вниз, в вечно прохладный вестибюль, мимоходом взял из рук гардеробщицы плащ, вышел на шумную, забитую транспортом улицу.
Моросил дождь; у самого горла клокотало невысказанное, горькое, но теперь надо было успокоиться, остыть. Тогда холодно и трезво можно будет оценить все, что было сказано на коллегии. Впрочем, вряд ли он забудет когда-нибудь обидные слова Климова — были они несправедливы по отношению к нему, Уржумову. Да, конечно, он постарел, годы идут, но не это главное. Сбой в работе Красногорской дороги — теперь это очевидно — закономерен. Еще три года назад Уржумов с расчетами всевозрастающих вагонопотоков стучался во многие кабинеты министерства; вместе с Бортниковым (тогда Виталий Николаевич работал вторым секретарем обкома партии) были они на приеме у министра.
Семен Николаевич, радушно поздоровавшись с вошедшими, быстро и внимательно глянул в лицо нового для него человека, Бортникова. Наверное, тот своей внешностью не произвел на министра должного впечатления, и во время разговора хозяин громадного, но довольно уютного кабинета почти все время обращался к Уржумову. Бортников же сидел тихо, молчаливо, изредка вставляя короткие замечания.
Уржумов говорил о том, что уже сейчас их дорога работает с большим напряжением, что пришла пора всерьез подумать о ее перспективе.
Министр слушал, катал в пальцах дорогую папиросу, стряхивая с зеленого сукна стола просыпавшиеся табачные крошки. Сдержанно улыбнулся, покачав массивной своей головой:
— Паникер ты, Константин Андреевич. Ваших пропускных способностей еще на две пятилетки хватит.
— Семен Николаевич, ведь...
— Погоди, не горячись. — Министр стал расхаживать по кабинету. — Ты говоришь, с напряжением работаете? А вся сеть? Прохлаждается, что ли? Не думай, что только Красногорской тяжело — все дороги с натугой работают. Однако, — он мельком глянул на внимательно слушающего Бортникова, — однако справились с планом перевозок. Так?.. Ну вот. Вытянем и эту пятилетку, дорогие товарищи! Надо вытянуть. Надо! Так что, Константин Андреевич, ты уж поднатужься, пожалуйста. Просить сейчас у правительства денег персонально на развитие твоей дороги я не стану — БАМ, Тюмень, сам понимаешь...
Уржумов порывисто повернулся к севшему в кресло Семену Николаевичу.
— Товарищ министр, вы хорошо знаете, какое значение имеет наша дорога для соседних, мы ведь как перевалочная база между востоком и западом страны!..
— Может, ты мне, Константин Андреевич, расскажешь, с какой стороны электровоз к вагонам цеплять, а? — министр усмехнулся, но глаза его были сухими и строгими. — В настоящее время я не вижу особых причин для беспокойства. Техническое развитие вашей магистрали вполне соответствует сегодняшнему дню, его потребностям... Вот закончим пятилетку...
— К концу пятилетки мы окончательно станем, Семен Николаевич!
— Не дадим, не надейтесь. — Министр потянулся за новой папиросой. — Я же не призываю вас, — добавил он уже с властными нотками в голосе, — не думать о перспективе — думайте! И развивайте магистраль. Но пока что из средств, отпущенных вам на эту пятилетку.
Настала неловкая, томительная для всех троих пауза. Гости должны были в этой ситуации встать и уйти — министр как бы предлагал им возникшим этим молчанием поступить именно так. Но Уржумов понимал, что, сказав дежурное: «Хорошо, Семен Николаевич, будем делать. До свидания», обречет себя на новый поединок с совестью. Уже за дверями какой-то другой Уржумов будет корить этого первого за мягкотелость и неумение отстоять интересы дороги, за беспомощность перед министерским аппаратом, сумевшим, вероятно, внушить министру, что дела на Красногорской магистрали не так уж и плохи. Но сам Семен Николаевич — опытнейший железнодорожник! — неужели он не понимает, не видит надвигающихся туч?
