Сергей Антонов - Овраги
Почему-то Мите почудилось, что этот человек все знает и идет рассказывать обо всем папе.
Митя в страхе прибежал домой и заперся на ключ. Ему иногда казалось, что папа следит за ним брезгливым, подозрительным взглядом. Его часто тянуло открыть правду, покаяться. А все-таки нанести отцу новый удар он не мог. Особенно после того, как папа принес рамку для фотографии. Вот если бы папа, узнав правду, убил его, Митя не колебался бы ни секунды. Но ведь не убьет. А тогда как жить дальше?
Однажды, вернувшись с работы, папа с мрачным злорадством сообщил:
— Поймали. Через неделю суд.
В ту ночь Митя почти не спал. На суде все выплывет наружу. И отец увидит, что его единственный сын не только виновник убийства матери, но и жалкий трусишка. И каяться поздно. Надо было раньше открыться. «Теперь поздно, поздно, мама, — шептал он, зарываясь под одеяло. — Что же делать? Что делать?» Мама, по обыкновению молчала. Зато какой-то чужой, серый голос отчетливо произнес: «Выпей бутылку чернил, и все твои беды кончатся».
Митя широко открыл глаза, приподнялся на локте. Была глубокая ночь. Наискосок, в противоположном углу безмятежно посапывал папа.
«Что за чушь? — Митя вздохнул. — Разве можно двенадцатилетнему пацану накладывать на себя руки? Где это написано?» Чем настойчивей он отгонял нелепое наваждение, тем назойливей оно бередило душу. «Почему Есенину можно, а мне нельзя? Я кончусь, и муки кончатся. — Он повернул подушку, укутался в одеяло и принялся обмозговывать. — Пить чернила, конечно, глупо. Это сколько надо выпить чернил, чтобы умереть? Может, с балкона прыгнуть? Ненадежно. Прыгнешь, а не помрешь. В прошлом году мальчишка из 6 „Б“ поехал на перилах и сверзился с третьего этажа. Не помер, только ногу сломал. А ребята смеялись».
Митя тоже жил на третьем этаже. Под балконом расстилался асфальтовый тротуар, а все-таки риск остаться в живых был. Ногу покалечишь, а толку не будет. И папе лишние хлопоты… И больно. Храбрый Митя очень страшился боли. Он дрожал, как девчонка, когда в школу приезжал врач делать прививку от оспы.
«А почему обязательно прыгать, — думал Митя, — можно повеситься, застрелиться. Впрочем, стреляться поздно. Папа сдал наган сразу, как вернулся из заградительного отряда. А вешаться негде. И веревки нет. Все это отговорки, — внезапно разозлился он на себя. — Просто ты трусишь, и больше ничего! Боишься, что больно будет… Маму угробил — это ничего, а самому так неохота!»
По пути в школу он решил меньше фантазировать, а быстрей приступить к делу. Прежде всего выбрать самый быстрый способ. Чтобы не чикаться. Обязательно написать прощальную записку. Вернуть «Воспоминания о Шерлоке Холмсе» в библиотеку. Но первым делом — записку. Чтобы не думали, что папа довел.
Устроившись на задней парте, он принялся набрасывать черновик.
Он считал, что любое самоубийство должно сопровождаться стихами, иначе оно недействительно. И после нескольких перечеркнутых страничек явились такие стооки:
До свиданья, папа, до свиданья.Верь ты мне, и все вообще поверьте.Нет мне никакого оправданья —Мою маму я довел до смерти.
Митя прочел это несколько раз и, чем больше читал, тем большее отвращение испытывал. Стихи получились не просто плохие, а смешные. И он никак не мог понять, почему.
Тщетно поломав голову, Митя вздохнул и попробовал думать о более приятных вещах. Он вообразил себя, как пишут в газетах, на смертном одре. Кладбище. Гроб. Ящик. В ящике лежит на спине мальчишка. Глаза зажмурены. Вокруг толпятся взрослые. Свояк Скавронов. Инженер Русаков. Лия Акимовна. Нюра. Сапожник Панкрат Данилыч. Папа. А Митя лежит, как правдашный, копирует законного мертвеца. Плюс к тому — рыжий, как рогожа. У изголовья папа читает записку — тоже рыжий, как рогожа. В общем:
Рыжи гости танцевали.Рыжи музыку играли.
Мотька подохла бы со смеху.
Стоп! Прежде чем отправляться на тот свет, надо зайти в парикмахерскую и остричься наголо.
— А ты почему не пишешь, Платонов? — донесся голос учителя.
Митя встал.
— Тебя что, на карточку снимают?
Митя машинально ответил:
— Да.
Учитель принял ответ за насмешку, пригрозил вызвать отца. Мите было все равно. Он вспомнил: на девятый день после маминой кончины, когда разговор вертелся возле бесплотных душ, свояк Скавронов рассказывал, что у свежего, парного покойника волосы растут шибче, чем у живого, даже на отрубленной голове… Еще не хватало. Митя лежит в гробу, а у него лезут рыжие волосы. Нет, так не пойдет. Лучше деньги не тратить на парикмахера, а купить пузырек китайской туши. Покрасить волосы в черный цвет и приступить к самоубийству… Опять засмеются: покрасил волосы и повесился.
Мите стало до того противно, что он тихонечко застонал. А на перемене ушел домой без разрешения. Запершись в комнате, сел поправлять записку. Помарал карандашом и бросил. Его бил озноб. И только прилег — вернулся папа. Велел переодевать рубаху и причесываться.
Оказывается, их обоих вызывает следователь.
Папа умылся, и они пошли.
Следователь, пожилой дяденька с печальными глазами, сидел у окна с решеткой за голым, заляпанным чернилами столиком. Он грустно посмотрел на Митю и спросил Романа Гавриловича:
— Он у вас всегда такой бледный?
Роман Гаврилович ответил, что не всегда. Горюет. В казанки перестал играть.
— Понятно. — Следователь достал линованные листы бумаги, пересчитал их тонкими пальцами и спросил Митю: — Пионер?
— Пионер. — Митя помедлил и добавил: — Звеньевой.
— Это несущественно. У меня к тебе просьба: изложи возможно детальней, как на тебя и на твою маму напали преступники. Говори всю правду и одну только правду. Ничего не утаивай. И не торопись. Я буду записывать. И, пожалуйста, не дрожи. Я не зубной врач. Итак: мама собралась менять материал на мясо. Продолжай.
Митя сглотнул слюну и стал вслух вспоминать, как мама собралась менять материал на мясо, как они ехали на паровозе, как шли пешком по степи.
Следователь слушал и ничего не писал.
Митя перевел дух и рассказал, что шел дождь, что они зашли к бабушке греться, а бабушка посоветовала идти в деревню Атамановку и что они случайно попали в дом, где живет милиционер.
Следователь печально смотрел на Митю и не записывал.
— Этак ты, сынок, до завтрева не кончишь! — сказал папа. — Излагай главное. Узловые моменты.
А Митя и тянул, потому что к узловым моментам приблизиться не решался. Главным моментом был разговор старика с мамой, и не весь разговор, а та часть разговора, где старик допытывался: «За что ваш муж мою сноху смертью казнил?» Эту часть надо обязательно утаить. А то, не дай бог, и папу притянут к ответу.
Глядя на цепкую руку следователя, на грязную школьную ручку, Митя осторожно рассказал, как выменяли барашка, как дочка милиционера Мотька свела их к реке и показала дорогу, как кричал и упирался барашек.
Следователь встрепенулся, обмакнул перо в чернильницу и стал быстро писать.
Пройдя опасную зону, Митя заговорил уверенней. Он рассказал, как наверху, на откосе, показались всадники — старик с сыном; как всадники поскакали вперед поверху, а вернулись низом, как загородили дорогу и стали интересоваться смычкой города с деревней.
— Кто вел барана? — спросил следователь.
— Я, — ответил Митя.
— И старик стал его отнимать?
— Да.
— А ты не отдавал?
— Не отдавал.
— А почему они стали бить твою маму?
— Они на нас кинулись, а мама столкнула меня в песок и навалилась сверху. Я старался вылезти, а старик лупил меня сапогом. Прямо в лицо. Если бы не ватная ушанка, голову бы проломил.
— Старика хорошо помнишь?
— Хорошо.
— Если бы увидел, узнал бы?
— Узнал.
Следователь позвонил. Милиционер ввел трех людей и велел им встать у стенки. Все они были бородатые. Третьим стоял старик с черными ноздрями.
— Который? — спросил следователь.
«Если признаю, — пронеслось в голове Мити, — он сейчас же примется позорить папу. Нет уж. Один раз болтанул — маму погубил, второй раз болтану — за папу возьмутся».
— Который? — монотонно повторил следователь и обмакнул перо в чернила. — Есть среди них тот, про которого ты говорил?
Митя безмолвно таращился на старика. Его била мелкая дрожь.
— Н-нет… — тихо проговорил он.
— Громче! Который?
— Что ты, Митя, — подстегнул отец. — Язык проглотил?
— Я… я не знаю.
— Посмотри внимательней.
— Я смотрю… — ему показалось, что за решеткой окна мелькнула шляпа с опущенными полями. — Я… я не знаю.
— Ну что ж. Ты не знаешь, — следователь положил ручку. — Увести.
Дверь хлопнула.
— Напрасно ты, мальчик, его боишься. Ты же его сразу узнал. Узнал с первой секунды. Других двух не замечал, словно их и не было, а с крайнего глаз не сводил. Курносый?
