Константин Паустовский - Родина (сборник)
Озера соединяли тонкие нити каналов. В шестидесятых годах прошлого века генерал Жилинский решил осушить мещорские болота и провел в них запутанную сеть глубоких каналов. Из этой затеи ничего не вышло: болота не обсохли, а каналы заросли тростником, лилиями и белокрыльником и стали приютом диких уток и бронзовых карасей и вьюнов.
К югу леса редели и за селом Солотчей сменялись неизмеримыми заливными лугами. То была пойма Оки, которую иные ученые не без основания сравнивают с дельтой Нила. В лугах сверкали цепи небольших поемных озер, протоков, стариц, прорв и заводей, а за ними среди широких белых пляжей, нагретых солнцем, струилась зеленоватая и тихая Ока.
За Окой начинались иные земли: рязанские – кудрявые яблочные сады, ржаные поля, рощи, дороги, где пыль, поднятая стадами, пахнет парным молоком. За Окой начинались места, обжитые тысячелетиями, богатые и спокойные.
«Чтение карты» заставило меня поехать в Мещорский край, и с тех пор он стал как бы второй моей родиной.
Черная вода
Чтобы попасть на озеро Сегден, надо доехать по узкоколейке до глухой станции Ласково. На поляне, пахнущей порубкой и простыми полевыми цветами, стоит бревенчатый сруб – станция и глубокий колодец. Станционный сторож – старик с растрепанной рыжей бородой, прозванный неизвестно кем «Лангбардом» – достанет из колодца ледяной воды. От нее потеют бутылки и ноют зубы. Белые облака лениво плывут над сухими лесами, и если задуматься, то слышно, как падают сосновые шишки и под землей в своих нагретых пещерах трещат медведки. Кузнечики сыплются градом в шершавую, выгоревшую к осени траву.
Дорога на Сегден идет лесами. Неподвижный воздух настаивается на сосновой коре, папоротнике и лекарственном запахе скипидара. Рыжие муравьи ползут полчищами через дорогу, перетаскивая в муравейники высохших золотых ос и шершней. Липкие маслюки вспучивают над землей бурые прошлогодние листья.
Жара дрожит над просеками, и если пристально посмотреть на небо, то видно, как уходят ввысь и растворяются в ее синеве розовые, как бы раскаленные облака.
Потом из лесу потянет сыростью и запахом водяных лилий – тем сложным и свежим запахом, который утоляет жажду, – и в просвете дороги блеснет как бы поставленное наискось синее зеркало – озеро Сегден.
На Сегдене живет сутулый ласковый мальчик Вася Зотов – будущий натуралист и следопыт.
Отец его, Кузьма Зотов, бывший портной из Рязани, кроткий и больной человек, рыбачит на озере на дырявом столетнем челне.
У Зотовых в избе живет прирученная дикая кошка. Она приносит в дом зайчат и глухарей, ловит рыбу и пренебрежительно зевает, поглядывая на редких городских гостей ленивыми зелеными глазами.
Вася Зотов знает Сегден и все соседние озера: Малое, Черненькое, Урженское, Черное и Ласковое. Он обегал все лесные тропы и мшары, осмотрел все глухариные гнезда и проследил медвежьи дороги. Любимая книга Васи – «Картины из жизни природы» Кайгородова. Он ее зачитал до дыр.
Зимой Вася Зотов обматывает ноги онучами – у него нет сапог – и бегает за восемь километров в солотчинскую школу.
Ночевать на Сегдене, как и на всех озерах, нужно под открытым небом. Можно, конечно, ночевать на сеновале у Зотовых, но тогда вы не увидите величавого зрелища лесной и озерной ночи, хотя одинокие звезды и будут светить сквозь дырявую крышу.
Кроме того, у Зотовых не дадут спать петух и корова. Оба они дряхлые старики, и, как всем старикам, им по ночам не спится и приходят в голову печальные мысли. Петух хрипло поет всю ночь безо времени, не соблюдая петушиных часов, и после каждого крика прислушивается, не отзовутся ли соседские петухи. Но вокруг спят черные леса, спит вода в озерах, и ни один петух не откликается даже за краем этой темной земли. Только сова бесшумно пролетит над крышей, да в озере спросонок ударит вялая щука. Петух прислушивается к лесному безмолвью, моргает красными глазами и снова кричит призывно и оглушительно, и в горле у него после каждого крика что-то долго ворчит и затихает.
Корова тяжело стонет всю ночь, и в ее шумных вздохах ясно слышны слова: «Ох, боже мой, боже мой!»
По ночам к озеру подходят волки. Они заунывно и коротко воют в березовых зарослях, и тогда петух громко хлопает крыльями, чтобы разбудить хозяев, а корова ворочается и грозно мычит. У нее нет телят – лупоглазых и тепломордых, но она по старой памяти тревожится за них и мотает рогами, готовясь защищать их от волка.
Ночевать нужно у костра на Холмище – песчаном бугре между Сегденом и Черненьким озером, около заросшего канала.
В Сегдене и в Черненьком озере вода, как говорят местные жители, «суровая», – торфяная, черного, глубокого цвета, но совершенно прозрачная. Днем белые водяные лилии лежат целыми созвездиями на этой воде. Ночью лилии закрываются, и в озере вместо них плавают отражения далеких настоящих созвездий: Ориона, Большой Медведицы, Кассиопеи и Стрельца. Но особенно ярко горит Юпитер, прорываясь сквозь заросли волчьей ягоды и кроны мачтовых сотен, а ближе к рассвету низко над горизонтом переливается в необыкновенной ясности воздуха прозрачная Венера.
К четырем часам ночи небо на востоке начинает зеленеть. Береговые заросли стоят на этом небе кущами каких-то пышных и небывалых садов.
Просыпаются птицы. На мшарах курлычут журавли, воркуют горлинки, с тяжелым свистом пролетают над головой дикие утки.
Костер гаснет. Его горький дым сливается с предрассветным туманом. Туман клубится от воды, плывет косматыми островами, подымается до верхушек ольхи и берез, и озеро превращается в море – берегов не видно.
В черной воде и тумане начинает играть рыба. Темные спины щук всплывают над водой и гонят к берегам широкие ленивые круги.
Начинается клев. Челн шуршит по листьям лилий и останавливается у края бездонной заводи. Слышно, как с веток ольхи падает в озеро роса. Вода неподвижно налита в берега, как черное стекло. Белый перяной поплавок стоит, как свеча, и кажется, что все вокруг мертво и неподвижно. Только зотовский петух все голосит в тумане, дожидаясь отклика.
Вдруг поплавок туго и медленно уходит вкось, в таинственные озерные глубины. Бамбуковое удилище гнется, леска режет воду, и видно, как под челном сверкает и извивается большой полосатый окунь.
Над зарослями, лесами и туманами подымается белый шар – восходит огромное летнее солнце. Медленно раскрываются лилии.
Уже просвечивает высокая голубизна неба, и первая волна нагретого лесного воздуха сдувает туман. Впереди яркий день, зной, купанье с песчаного берега и пляска белых поплавков в упругой воде.
Из Сегдена на Черненькое озеро ведет узкий канал. Мы с трудом перетаскивали по нему челн, путаясь в зарослях ежевики. Мох свисал с берегов мягкими пластами, и весь челн покрывался яркой зеленой пылью – спорами кукушкиного льна. Вася Зотов научил нас доставать из мха эту удивительную пыль, похожую на молотый изумруд. Она была спрятана в маленькой чашечке с легко отлетающей крышкой.
Мы пересыпали ее на ладонях и жалели о том, что до сих пор никто не нашел способа делать из этой пыли золеную краску. Ни на одной из картин великих мастеров я не видел такого насыщенного и блестящего зеленого цвета!
Обсыпанный зеленой пылью челн медленно вплывал в круглое Черненькое озеро. Там всегда стояла тишина, и черный блеск воды качался под ветхим днищем челна непроницаемой упругой массой.
Все было черным в этом озере: и вода, и илистое дно, и коряги, и окуни, как будто покрыты копотью. Только лилии сверкали, как снежные шары, в его спокойных заливах.
Однажды вечером на Черненьком озере нас захватила гроза. Приближалась осень. Косяки журавлей летели над мелколесьем к югу, откуда розовыми горами вздымались к зениту тяжелые и пышные облака. Зловещий свет шел от воды, и далеко за мшарами ворчал хмурый гром. Первая молния гигантской трещиной расколола озерную воду, и вздрогнули и тревожно заговорили сосны. Птицы низко летели к северу, уходя от грозы. Костер испуганно заметался под первыми ударами ветра.
Потом пришла грозовая ночь, вся в мутном розовом блеске, в громыханье дымного неба, в железном шуме дождя. Раскаты возникали в непроглядной дали, медленно катились по горизонту, сотрясая леса и болота, и глохли на востоке, где в серой волчьей мгле шумели свинцовым ночным прибоем безвестные лесные озера.
Ветер бил в лицо холодными каплями. Внутри каждой капли лопались пузырьки свежего воздуха. Ночь несла дикие запахи березовой листвы, грибов и гари, и свежесть входила в легкие с каждым порывом ночного веселого ветра.
Над нами проходила ночная гроза, обыкновенная гроза, но нас не оставляло чувство, что такую грозу мы видим впервые в жизни.
Из долгих скитаний по земле, из опыта всей жизни я знал, что ничто не повторяется, что нет одинаковых вещей и что каждый день и час этой жизни не похож на другие и наполнен только одному ему свойственными чертами.
