Анатолий Алексин - Действующие лица и исполнители
– Верочка, дай мне горчицу! – попросила Зина молодую артистку.
– У нас на столе есть горчица, – сказала Лера. – И неужели рядом с Патом в театре нет ни одного Паташона?
– В смысле роста?
– Нет… в другом смысле. Он ни с кем в театре не контактируется? Проще сказать, не дружит? Хотя я сама знаю, что нет.
– К нему многие относятся уважительно, – сказала Зина.
– Не грубят ему?
– Преклоняются перед его эрудицией. Но нельзя… Как бы это тебе объяснить? Нельзя читать футболистам лекции о пользе спорта, а на поле не выпускать!
– У меня нет папиной эрудиции, – сказала Лера. – И мне не с чем сравнивать ту сцену, которую я сегодня увидела. Только я поняла, что вы покажете не просто шекспировскую трагедию, а трагедию о юных и для юных.
– Это чувствуется?! – воскликнул Андрей, не отвлекавшийся до сих пор от еды. – Я бы расцеловал вас.
– Уже?! – сказала Лера. (Андрей уткнулся в тарелку.) – На сцене вы были гораздо решительней!
– Нет, действительно здорово, если уже сейчас чувствуется, что это будет для юных! – сказала Зина. – Надо знать своих зрителей. Понимаешь?
– Понимаю, – с неожиданной грустью ответила Лера. И, обратившись к Андрею, сказала: – А вам необходима диета.
На вечернюю репетицию она тоже осталась.
Это была репетиция, которую Зина называла «реставрацией». Репетировали тот спектакль, которым Андрей начал свое знакомство с ТЮЗом.
Он бегал по сцене и умолял актеров быть обаятельными.
– Поймите, Анна Гавриловна должна всех вас любить! Иначе нет никакой трагедии… Ну, перейдет в другую школу – и все. А она не может с вами расстаться! Как с родными детьми… Но тут есть разница! Родных детей любят все равно, какими бы они ни были. А учеников только тех, которые стоят любви. Вот к вам, например, она привязана потому, что вам тяжело: неизлечимо болен отец, маленькие брат и сестра – от вас раньше времени ушло детство… А вы ей необходимы, потому что она первая разглядела ваше математическое дарование. А вы очень добры ко всем, даже к тем, кто этого не заслуживает, – и потому она к вам тоже очень добра… Только я должен поверить в то, что от вас в самом деле раньше времени ушло детство, в то, что вы действительно будущий математик, а вы и правда очень добры… Верю же я, что Зина бросится на защиту учительницы математики, которая ставила ей одни только тройки! Я верю: она выскажет в глаза все, что думает, другой математичке и даже директору школы. И не послушает тех, кто будет советовать ей «не встревать». Простите меня, пожалуйста… Я знаю, что надоели эти режиссерские «верю», «не верю», «вижу», «не вижу». Но я сейчас не могу найти других слов.
Андрей улыбнулся так честно и безмятежно, что всем захотелось выполнить его просьбу.
Когда возвращались домой, Лера сказала:
– Люди искусства умнеют в работе… Я помню, у папы был знакомый драматург. За столом он не мог связать пяти слов, а после его пьесы я целую неделю думала. Или был еще один известный актер-комик. Я помню, его пригласили на Новый год, чтобы всем было весело. А он сказал за всю ночь только два слова: «Здравствуйте!», когда к нам пришел, и «До свиданья!», когда со всеми прощался… Андрей, что вы там шепчете? Что-то, кажется, про матерей, которые бросают детей своих?…
– Готовлюсь к репетиции с Ксенией Павловной.
– К третьей… за один сегодняшний день?
– Вы же говорите, что люди искусства умнеют во время работы. Вот я и стараюсь! К тому же нам с ней послезавтра показываться.
– Что-о?! Так скоро? – уставилась на него Зина.
– Мне кажется, не стоит тянуть. А то Ксения Павловна передумает. Я это чувствую.
– Она ужасно волнуется, – сказала Лера. – Отец не может понять, в чем дело. Если это получится…
– Получится! Я не сомневаюсь, – сказала Зина.
– Я всегда мечтала, что мама вернется на сцену. Я ведь жутко тщеславная! Вот, думала, тогда я приглашу в зал всю нашу школу. Устрою общественный просмотр! А потом мама придет к нам в школьный зал, чтобы рассказать о своих творческих замыслах. А уйдем мы с ней вместе у всех на глазах. И у Мишки Баранова…
– Кто это? – спросил Андрей.
– Я его уже разлюбила. Он остался на второй год в седьмом классе.
– А на спектакли, которые ставил Николай Николаевич, ты никого не приводила? – спросила Зина. – Он вообще ставил спектакли? Я давно хотела тебя спросить.
– Вообще ставил. Для взрослых, конечно. Но больше как бы… руководил театром. Преподавал в училище. В школу я его приводила. Он нравился старшеклассницам… Они даже не слышали, что именно он говорил: смотрели! И я этим очень гордилась. Но все же актриса совсем другое… Я жутко тщеславная. Это стыдно?
– Да нет… – с добродушной улыбкой заверил ее Андрей. – Может быть, вы сумеете привести на спектакль, в котором будет играть Ксения Павловна, весь медицинский институт.
– Я вас тогда расцелую! Но не раньше, – сказала Зина.
Андрей смущенно стал объяснять:
– Мы с Ксенией Павловной объединили две сцены: первый разговор Кручининой с Незнамовым и последний, когда она узнает, что он ее сын. Я думаю, нас простят…
– Простят. Я не сомневаюсь! – сказала Зина.
* * *Лера открыла отцу дверь. Но Николай Николаевич стремительными шагами прошел мимо нее. Заглянул в комнаты, на кухню и наконец спросил:
– А где мама?
– У Зины…
– Ну, разумеется! Утешения ищут у самых близких людей. А от чужих… от мужа, например, все держат в строжайшей тайне. Может быть, и наш Немирович-Данченко тоже там? – Николай Николаевич сделал многозначительную паузу, словно перед сюрпризом, который он собирался преподнести дочери. – Тебе известно, что его первая премьера сегодня уже провалилась?
– Это неправда, – сказала Лера. – Мама сама прервала их выступление… И ушла…
– А знаешь, что сказал по секрету своим приближенным директор драмтеатра?
– Откуда это тебе известно?
– Секреты доходят быстрее всего. А тут уж особенно поторопились мне доложить! Когда Кручинина с Незнамовым удалились, директор сказал: «Его-то мы взяли бы!»
– Не за мамин же счет Андрей хорошо играл?
– Терпеть не могу людей со множеством дарований. Это значит, что нет ни одного настоящего!
Лера задумалась. Опустила голову. И спросила:
– Не появляются ли у тебя, папа, кое-какие черты Сальери?
– Я вижу, что балабановщина успешно проникла и в нашу семью! Я терплю твои дерзости только потому, что терпеть – это удел отцов… Не забывай только, что я приехал в этот город из-за тебя!
– Это, наверно, было ошибкой.
Николай Николаевич вынул платок, стал медленно разворачивать его. Вытер лоб и глаза. Потом медленно свернул и опустил обратно в карман.
– А чтобы превратиться в Сальери, – так же медленно произнес он, – необходим рядом Моцарт, которого я пока что не вижу.
– Но боишься увидеть.
– Я боюсь за судьбу вверенного мне коллектива, который я постепенно стал превращать из ТЮЗа в театр!
– Этот город славился…
– Металлургическим заводом, курортом и ТЮЗом! Это строчка из туристского справочника, а не из театральной энциклопедии.
– Я слышала, как Иван Максимович сказал: «Мы – страна ТЮЗов». Мне понравились эти слова.
– Ты уже цитируешь Ивана Максимовича?
– Он добрый человек.
– «Добрый человек», «замечательный парень»… Этими словами притупили мою профессиональную бдительность. И я допустил самодеятельные репетиции в присутствии всей труппы. И знаменитые балабановские «реставрации»… Сегодняшний провал послужил для меня сигналом! Отныне с дилетантством будет покончено. Я – главный режиссер театра. И «замечательному парню» придется с этим считаться. Как бы Зина Балабанова ни выдвигала его в Моцарты! Кстати, у него с ней роман?
– У него с ней романа не может быть.
– Откуда ты знаешь?
– Потому что роман у него со мной.
Николай Николаевич испытующим взглядом проверил, не шутка ли это. Когда дочь изменяла своей полушутливой манере, он настораживался. Сейчас она была абсолютно серьезна.
Николай Николаевич поправил манжеты, которые были в полном порядке.
– Так вот почему ты присутствуешь на всех репетициях?
– На которых ты не был ни разу…
– Я уже подозревал, что ты собираешься участвовать в этом спектакле.
– Все мы участвуем в этом спектакле, – задумчиво и печально произнесла Лера. – И я, и мама, и ты… Только наше участие спектаклю не нужно. Мы напрасно сюда приехали.
– Почему же напрасно? Ты отыскала здесь своего Ромео! А ты знаешь, как нас с ним называют в театре?
– Монтекки и Капулетти… Но это, по-моему, поверхностное сравнение. Конфликт Монтекки и Капулетти был беспричинным!
– А здесь причина во мне! Ты это хочешь сказать? И даже мамин провал ты не ставишь ему в вину.
Лере показалось, что отец говорит об этом «провале» не с горечью, а с внутренним ликованием. И она резко ответила:
– Не он виноват в том, что мама перестала быть актрисой. Не он!..
