Владимир Корнилов - Семигорье

— Так, к слову… Ну, домой двинем? А то, гляжу, ты от дум дурнеешь… О чём думаешь? — вдруг спросил Красношеин.

— Да вот не могу понять, откуда у Севастьяныча из Филина новые стояки на воротах…

— А, ты вот о чём!.. — Красношеин нащупал под собой шишку, покидал её на ладони. — Тебя-то с какого боку это задевает?

Алёша рывком повернулся к леснику.

— А я ненавижу, когда лгут! Вы сами отдали брёвна мужикам. И прячете протокол! Вы играете передо мной, как базарный фигляр… Почему вы не отдали протокол лесничему? Я всё знаю…

На лице Красношеина ничего не изменилось. Полуприкрыв глаза, он разглядывал шишку, повёртывая её на толстых пальцах.

— Ни хрена ты не знаешь, Алексей! — спокойно сказал он. — Тут дремь, у нас медведь — хозяин. Наш мужик, чтобы шишку достать, дерево рубит. А ты протокол… — Он швырнул шишку за плечо, ленивым движением открыл планшет. — Вот протокол. Он самый. На, держи. Держи, держи! Бумажка эта что-нибудь да весит. Вот ты её и взвесь. А я погляжу, осилит ли твоя совесть бумажкой человека прихлопнуть… Ты вроде бы жалел того мужика. Вот и покажи, кто есть Алексей Полянин, что ему по сердцу: бумага либо мужик, живой, можно сказать, страдающий человек! Вот протокол. Сам и по ложь на стол батьке…

— И положу! — упрямо сказал Алёшка.

Красношеин застегнул планшет, откинул его на сторону, посмотрел на Алёшку равнодушным взглядом.

— Не положишь! — сказал он. — Нет у тебя интересу дружбу со мной терять. А бумагу спрячь. Походи. Подумай. Неволить не буду. А поглядеть погляжу. Интересно мне, как ты бумагой распорядишься! — Он лениво постукал пальцем по планшетке. — Только вот знай: от того поруба, что Севастьяныч допустил, отговориться — раз плюнуть. В крайности, в свой лес зачту, с весны у меня выписан. Так что учти, когда думать будешь.

Красношеин встал, сладко жмурясь, потянулся и вдруг воздел к небу свои тяжёлые руки.

— Эх, Лёха, замудрённый ты человек! Ты гляди, жизнь-то, вот она! Небо. Солнце. Земля. Все по земле, по этой вот самой, ходим. Все одного хотим: чтоб не зябко было, да сытно, да под охотку бабёночку сголубить. Вся она тут и мудрость недолга! Ну, подымайся. Айда к Красной Гриве! Там сегодня свиданьице сготовлено!

Алёшка видел, как среди стволов мелькает и приближается белое пятно кофты. Женщина легко и спокойно шла по тропке, на её согнутой руке покачивался кузовок. Она поглядывала вверх, на золотистые верхушки сосен, щурилась, улыбалась. Лесник предупреждающе поднял палец, спрятался за молодыми сосенками. Когда женщина поравнялась, он залихватски свистнул и встал.

— Здорово, Фенька!..

Белый платок упал на плечи. Алёшку ослепило полыхнувшим огнём волос. Женщина испуганно схватилась рукой за грудь.

— Ох, Леонид Иванович! — с тяжким вздохом сказала она, опуская от груди руку. — Разве так можно! Сердце зашлось!..

Красношеин хохотал.

— Лесник в лесу — молодкам покой! — крикнул он.

— Уж какой тут покой! — вздохнула женщина. Она была молода, чуть полновата в плечах. И чем-то непонятно влекла: Алёшка не сводил глаз с её рыжих волос и конопатин, рассыпанных по её лбу и щекам.

Женщина уже совладала с собой, повела обмякшими плечами, сбросила с руки на землю кузовок с дымчато краснеющей малиной. Одёрнула кофту спереди, с боков, перекинула руку к шее, но расстёгнутый ворот не застегнула, а неуловимым движением даже чуть раздвинула на груди. Алёшку она оглядывала насмешливым взглядом, поигрывая за щекой языком.

— Смену привёл, что ль? — вдруг спросила она с вызовом.

— А что, скажешь, плох парень? — Лесник подтолкнул Алёшку к Феньке. — Что смотришь? — сказал он. — Нового директора сынок…

— Ух ты! — сказала женщина и засмеялась. — Городские, говорят, слаще деревенских…

— Ну, ты не очень-то! — остудил её Красношеин. — Я ещё полномочий не сдал.

— Нет, Леонид Иванович! Сами вы свою волюшку узлом завязываете! Слышали мы о ваших ухаживаниях!.. — Фенька говорила, не тая обиды, и Алёшка видел, что леснику не в радость горькие её слова.

— Ладно, ладно, — сказал Красношеин. — Иди-ка, посиди с нами…

— Как же, только мне и сидеть… Солнце уж макушку греет! На полдни бежать надо!

Фенька подняла с земли кузовок, заглянула близко в Алёшкины глаза.

— Звать-то как? — спросила она.

— Алёшкой…

— Ласковое имя! — сказала Фенька. — Смелый, так заходи! Угощу. А может, и поцелую! — добавила она с вызовом и, вскинув голову, поглядела на лесника. Она сдвинула кузовок к локтю, пошла тропкой прочь.

— Фенька! — крикнул Красношеин.

Фенька остановилась, слегка повернула рыжую голову.

— Ты… это… не очень-то! — Лесник сердился.

Алёшка, замерев, ждал, что ответит Фенька. Фенька не ответила. Её белая кофточка среди солнечных, снизу подпаленных давним пожаром сосен то тускнела в густой, падающей на тропу тени, то ослепительно вспыхивала, когда Фенька выходила на солнце. Алёшка, не отрываясь, следил, как белая кофточка уплывала в лес.

Красношеин толкнул Алёшку плечом.

— Что, отца-мать забыл?.. Баба, скажу тебе, — во! Ушла, а в руках дрожь. Будто кур воровал. Севастьяныча сноха. Вдовая… Чёрт меня путает с Васёнкой!..

ЧУВСТВА

Уроки не шли Алёшке на ум. Открытая тетрадь и учебники лежали на столе, а мысли были далеко, где-то там, вокруг белой Фенькиной кофточки.

Берёзы перед окном, у ребристого заборчика, трогала осень, жёлтые листья падали в траву. А сосны за берёзами пылали в закатном солнце, вызывающе рыжели прямые, сильные стволы.

Алёшка смотрел на сосны, но видел один только рыжий, ослепляющий его свет. Казалось, там, в бору, само солнце и бор горит, и жарко от его огня.

Снова он повстречал Феньку. Бродил по лесным дорогам и тропам, пробитым из соседних деревень в Филино, в злой упрямой надежде стоял на Красной Гриве и дождался: среди стволов замелькала, как и в прошлый раз, кофта, потом появилась и сама Фенька, на это раз в белой кофте с горошками.

— Уж не меня ли ждёшь? — спросила Фенька.

Подошла, глядя рыжими жгучими глазами, её веснушчатое лицо так близко, что Алёшка спиной и руками прирос к сосне.

— Меня дожидался? Или другую на свиданку зазвал? — спрашивала Фенька певучим, чуть играющим голосом. Глаза её смеялись. — Я-то, дура, думала!..

Фенька вдруг вздохнула.

— Мне б молчать, а я всё туда же! Ладно, до лучших времён, кавалер! — Она сделала движение уйти, Алёшка испугался, что она уйдёт, и вскинул руки.

Он хотел удержать её, но Фенька как-то повернулась, что рука легла ей на грудь. Алёшка замер. Он ждал, что Фенька сейчас шлёпнет его и, разгневанная, уйдёт. Но Фенька чуть отстранилась, смотрела на него пристально каким-то странным, тревожным взглядом. Потом протянула руку, медленно провела по его щеке от подбородка к уху, и Алёшка почувствовал своей нежной кожей её жёсткую сильную ладонь. От руки пахло коровами и ещё чем-то незнакомым ему, и это её запах был для него как запах весенней земли. Алёшка почувствовал, что способен на дерзость. Он потянулся поцеловать Феньку, но Фенька пальцами сдавила ему губы, шутливо похлопала по щеке.

— Лё-ёшка-а! Не дури-и! — пропела она и, тихо смеясь, отошла, поправила волосы. — Приходи-ка лучше в гости. Придёшь?..

… Сосны пылали от закатного солнца, рыжий свет ослеплял Алёшку. Он сидел за столом, водил пером по бумаге, без мысли, без цели, не в силах заслонится от жаркого огня, — жар был внутри, он перекалял Алёшкино сердце. Читать учебник он не мог, но какой-то выход он должен найти! Лихорадочно перелистнув тетрадь со столбиками алгебраических примеров, Алёшка, торопясь, не справляясь с нахлынувшими чувствами, ёрзая на скрипучем стуле, вороша и спутывая на себе волосы, начал писать на последней странице исповедь про своё рыжее солнце.

Исповедь обнаружила Елена Васильевна. Алёшка почувствовал это вечером, за чаем. Мать была неспокойна, отец дважды с любопытством смотрел на него поверх газеты, назревал разговор. После третьей «баночки» чая отец сложил газету, бросил на край буфета. Некоторое время осматривал на своих руках ногти — он всегда так делал, когда затруднялся начать разговор, — и вдруг спросил:

— Сказку хочешь послушать? — он надел очки. — Ты, Ли, меня извини, — обратился он к Елене Васильевне, — но я скажу, что думаю… Словом, так. Где-то на земле, предположим, через нашу речку Чернушку, перекинут мост. Через этот мост ходит женщина, и встречаются с этой женщиной люди. Однажды женщину встретил старик. Глядит на красавицу, за спину держится, кряхтит: «Помогла бы, милая, через мосток перебраться!» Ну, женщина добрая, перевела старика. На другой день встретил женщину юнец, лет этак пятнадцати. Женщина ему улыбнулась. И юнец, конечно, вообразил, что перед ним — богиня!.. Пока юнец складывал оду, которой подобает говорить с небесами, его богиня того… ушла. Ничего поделаешь, и богини бывают нетерпеливы!.. Наконец ту красивую женщину встретил мужчина.