Николай Островский - Рожденные бурей
Андрий с огорчением увидел в ее глазах слезинки.
– Ну, пускай я осел, но зачем же ты плачешь? Я ж тебе ничего такого…
– Я плачу? Не хватало, чтобы я перед каждым мальчишкой еще плакала! Ветер глаза режет, а он… Тоже ухажер! Соплей к земле примерзает, а туда же… Скажи ты мне, какого ты черта сюда ходишь? Сколько раз говорила, что видеть тебя не хочу!
– Я что-то этого не слыхал.
– Уйди с глаз, противный.
Олеся отвернулась. Андрий не знал, как помириться с ней. Он чутьем понял, что Раймонд пришел сюда не на свиданье. Олеся тогда вела бы себя иначе.
– Закурить с горя, что ли? – грустно сказал он и полез в карман за табаком. Пальцы наткнулись на сложенную бумагу. Он вынул ее, развернул и еще раз прочел: «Приказ командующего вооруженными силами государства Польского на Волыни…»
– Ты не знаешь, Олеся, твой батька читал эту штуковину? Что он делает? Может, мне к нему пойти, раз тебе не по душе пришелся?
– К отцу нельзя – у него гости. Дай сюда! – Олеся взяла из его рук листок.
Приказ был напечатан по-польски и по-русски. Быстро просмотрев его, Олеся повернулась к Андрию:
– Не ходи за мной, я сейчас вернусь… – И побежала к дому.
Андрий повеселел. Дела, видимо, поправлялись. Повернувшись спиной к ветру, он на радостях стал крутить огромную цигарку.
В комнате напряженно слушали. Раевский медленно и раздельно читал:
– «Параграф первый. Волею польского народа с сегодняшнего дня вся власть в крае принадлежит штабу легионеров».
– Видали? Залез на Украину и командует именем польского народа! – возбужденно крикнул Остап Щабель, чернобровый красавец, молотобоец из депо.
– Интересно их спросить, когда они у польского народа спрашивались? – порывисто поднялся стройный Метельский, и в глазах его полыхнула ярость.
– «Параграф второй. Объявляю в городе осадное положение. Хождение по улицам после семи часов запрещается под страхом расстрела.
Параграф третий. Запрещаются всякие собрания, сходки, сборища без моего на то разрешения. Лиц, уличенных в агитации против командования и вновь организованной власти, приказываю расстреливать на месте».
– Ого!
– Сразу видать волчью хватку!
– Ничего себе «власть польского народа»!
– А этого самого польского народа боятся как черта!
– «Параграф четвертый. Предупреждаю, что каждый насильственный захват кем-либо личных владений граждан Польского государства или их имущества будет считаться грабежом, и с захватчиками будет поступлено, как с бандитами».
– Ага! Вот с этого бы и начинали!
– Народа что-то не видать, а вот помещичий арапник налицо, – прогудел Чобот.
– Про землю еще помалкивают, чтоб народ не бунтовать. Время терпит зима… – сказал Воробейко.
– А владения что, по-твоему? – обернулся к нему Щабель.
– Продолжаю читать:
– «Параграф пятый. Объявляю набор добровольцев-поляков во вновь формируемые части. Каждый доброволец полудает полное содержание, обмундирование и пятьдесят марок жалованья в месяц».
– А дальше что там? – не терпелось Ковалло.
– Дальше? «Командование будет вести беспощадную борьбу с большевиками, как с самыми опасными врагами государства Польского. Уличенных в принадлежности к большевистской партии приказываю немедленно предавать военно-полевому суду с разбором дела в двадцать четыре часа».
– Это уж для нас специально!
– У них недолго наживешь на белом свете!
Чобот свирепо забрался всей пятерней в свои густые волосы.
– Кто это у них такой скорый? – спросил он. Раевский посмотрел на подпись.
– Полковник Могельницкий.
На минуту в комнате стало тихо. Раевский положил приказ на стол.
– Я думаю, товарищи, что теперь все ясно?
Чобот угрюмо сопел, засмотревшись в окно. Раевский обвел взглядом всех пятерых и не нашел ни страха, ни растерянности в их глазах. «Хороший подобрался народ».
Серьезные рабочие лица. Немножко угрюмые. Щабель не по летам суров. Воробейко о чем-то грустно задумался. Щабель и Воробейко не знали, что Ковалло, Чобот и доктор Метельский являются членами ревкома. Для них только один Раевский был его представителем.
Раевский подошел к хозяину.
– Надо послать ребят в город проведать, что и как. Пусть Раймонд с твоей дочкой сходят.
– Добре, сейчас скажу.
– Теперь мы поговорим о том, что нам нужно делать, – предложил Раевский.
Олеся подбежала к Птахе.
– Идем, противный, в город! Погуляем, поглядим, что там делается.
Когда шли в гору, она сказала решительно:
– Ты с Раевским должен помириться, иначе я с тобой – никуда! Не был бы ты дурнем, рассказала бы, почему этот парень здесь.
И побежала к будке.
– Пойдемте в город, Раймонд. Батько сказал, надо посмотреть, что там творится. Ваш отец остался у нас, будет ждать. Сюда придет Воробейко. – И, пока подходил Андрий, добавила, волнуясь: – Птаха вам наговорил чепухи, но он все же парень хороший. Вы на него не сердитесь! Ну, пошли!
Птаха шел и разговаривал, как будто между ним и Раймондом ничего не произошло. На вокзале раздалось несколько выстрелов. Тревожно загудел паровоз, но как-то сразу смолк, и стало тихо.
– Андрий, ты был в городе? Что там творится? – тревожно спросила Олеся.
– А черт его знает! Видал отряд кавалеристов. Около городской управы кучка фендриков[10] с винтовками. Одного узнал – Сладкевича, адвоката сынок. Нацепляли себе белых орлов на шапки… Все больше гимназистики. Потеха!
На железнодорожных путях было безлюдно. Деповские ворота закрыты.
Что-то угрожающее было в этом безлюдье. За несколько шагов до выхода на мост, перекинутый над станцией, из-за угла товарного склада навстречу им шмыгнула какая-то фигура. Это был австрийский полицейский. Он шарахнулся было в сторону, но вид троих его успокоил. Задыхаясь и оглядываясь, он крикнул им на ломаном польском языке, махнув рукой на север:
– Вы там не видали вооруженных людей?
– Нет, – ответил Раймонд, единственный из троих говоривший по-польски.
Полицейский кинулся бежать к водокачке. Но Птаха вдруг подставил ему ножку, и солидный шуцман[11] со всего размаха плюхнулся на землю. С такой же быстротой Андрий оказался верхом не нем. Как ни барахтался тот, но выбраться из цепких рук парня не мог.
– Раймонд, тягни у него левольвер! Да живее!
Раймонд наклонился к полицейскому и, торопясь и волнуясь, расстегнул кобуру и вытащил из нее револьвер. Птаха быстро отскочил от полицейского, не забыв выхватить из ножен широкий тесак, и встал в оборонительную позу.
Раймонд вертел в руках отнятый маузер, не зная, что с ним делать.
Все произошло настолько быстро, что Олеся не успела опомниться. Полицейский вскочил на ноги. От испуга и бешенства его нижняя челюсть дрожала. Но решительный вид Птахи не позволял и думать о сопротивлении.
– Ну, а теперь тикай! Нажимай на пятки! – И Андрий выразительно махнул в воздухе тесаком по направлению на север. – Не понимаешь? Ну, как там по-вашему – махен драпис к чертовой матери!
Раймонд спрятал револьвер в карман. Тогда полицейский стал поспешно уходить от них, поминутно оглядываясь. Пройдя несколько шагов, он расстегнул пояс и бросил ненужные теперь кобуру и ножны. Андрий пошел и поднял их. Засунув в ножны тесак и, довольно улыбаясь, возвратился назад.
– Куда бы мне эту штуковину заткнуть?
– Ты что, с ума сошел? А если бы он нас всех перестрелял? – накинулась на него Олеся.
– Эх, если бы да кабы, выросли в носу грибы! На кой ему черт пистолет? Все равно лавочка кончилась! А мне он пригодится.
– Ну, а штык-то на что тебе? Брось его, пойдем!
– Ну да! Из него два ножа важнецкие сделать можно. Я его вот сюда, под ступеньку, примощу. Здесь не видать.
На мосту он их догнал.
– Слушай, Андрий, если ты думаешь еще что-нибудь выкинуть, то не ходи с нами. У нас важное дело, – сухо сказал Раймонд.
– Ну, чего пристали? Все же в порядке! Давно мне хотелось пистоль иметь, а тут, гляжу, из рук добро уходит… А здорово я полицая напугал! Поди, десятую версту отжимает! Потеха! – И Андрий захохотал так заразительно, что Раймонд и Олеся не могли не улыбнуться.
К Андрию вернулось хорошее настроение. По мосту он шел, слегка приплясывая и напевая:
Гоп, кумэ, нэ журыся,туды-сюды поверныся!
Так же вдруг ему пришла мысль завершить все благородным поступком.
– Знаешь что, Раймонд, дарю тебе пистоль! Бери! Знай мою дружбу! Я себе другой достану.
Олеся резко повернулась к нему.
– Ты что, опять думаешь на кого-нибудь накинуться? Не ходи с нами! Слышишь? Не ходи!
– Да нет же! Что ты мне сегодня настроение сбиваешь? Я от всей души, а она… Сказал, чудить не буду, чего же еще? Мало ли где я себе могу достать? Какое твое дело? На, Раймонд, кобуру и носи на здоровье… Что это бабье в военном деле понимает!
– Ты насчет бабья полегче!
