Евгений Поповкин - Семья Рубанюк
— Не легко тебе с ним будет, с Збандутой, это ты верно сказал. Когда я еще в экономии Тышкевича батрачил, а Збандуто управляющим у графа был, людям от него здорово доставалось. Сам в помещики хотел выбиться, драл по три шкуры с рабочих. Ну, при нашей, советской власти притих, служит вроде исправно. Специалист он в своем деле большой.
— Какой он специалист, не знаю, — прервал Петро, — а бюрократ редкостный. И попался же такой!
— Ты вот что, сынок, — пожевав ус, сказал Остап Григорьевич, — зайдем до Бутенко. Тот разберется.
— Кто это Бутенко? Ах, да! — вспомнил он. — Секретарь райкома.
В райкоме только что закончилось совещание, и Бутенко ушел домой обедать. Чтобы не терять времени, поехали на квартиру.
Бутенко сидел в садике и внимательно что-то разглядывал. Протянув руку Остапу Григорьевичу, затем Петру, он показал мотылька.
— Тьма таких развелось, — сказал он. — Совиноголовку могу отличить, древоточца, шелкопряда — тоже. А вот это что за зверюга?
Петро взял из его рук темно-бурую бабочку с белыми краями крылышек.
— Вишневая листовертка, — определил он.
— Ишь ты! — Бутенко поднял бровь. — Вредитель?
— Кроме шелкопряда, почти все мотыльки вредители, — пояснил Петро.
Бутенко задержал на нем взгляд, повернулся к Остапу Григорьевичу:
— Сынок?
— Так точно.
— В Москве учился, если не ошибаюсь? В Тимирязевке?
— Да.
Бутенко жестом пригласил сесть.
— Теперь куда?
— Вот в родные края отпросился.
— Молодец! Агрономы нам до зарезу нужны.
— И я так думал, пока не переговорил со Збандуто, — сказал Петро.
— Что произошло у вас с ним?
Петро рассказал.
— Ну, ничего, — успокоил Бутенко. — Нам и садоводы нужны. Даже очень. Уладим.
На веранде появилась низенькая полная женщина — жена Бутенко.
— Любовь Михайловна! — обратился к ней хозяин. — Дай-ка нам поесть сюда. Учти, нас трое.
— Напрасное беспокойство, Игнат Семенович, — смущенно стал отказываться Остап Григорьевич.
— Ты погоди с беспокойством, — Бутенко сделал энергичный жест рукой. — Беспокойство для тебя еще впереди…
Голубое небо с редкими облаками щедро лило ясный свет на поля, сады и хаты. Теплый ветерок занес с поля ароматы цветущей гречихи, меда. Петро, вздохнув полной грудью, вдруг вспомнил шумливое звено сестры, свое состязание с Нюсей Костюк. «А ведь я тогда загадал, любит ли Оксана, — мелькнула у него мысль. — Вышло, как загадал».
— Что-то академик наш невесел? — взглянув на его лицо, спросил Бутенко.
— Нет, почему же невесел? — смутившись, ответил Петро.
И, почувствовав, что Бутенко продолжает смотреть на него проницательным, изучающим взглядом, сказал:
— Я очень прошу, Игнат Семенович, о работе моей скорей решить. Не могу я слоняться без дела. Но пойду только по садоводству, никуда больше!
— Горячий. Это неплохо, — сказал Бутенко, улыбаясь. — Завтра у нас какой день?
— Воскресенье, — сказал Остап Григорьевич. — Завтра вы до нас на праздник пожалуйте, Игнат Семенович. По случаю окончания весенних полевых работ. Просим вас и вашу супругу.
— Спасибо. Обязательно буду. Ну вот и сообщу завтра, как порешим о молодом Рубанюке. Потерпите до завтра? — спросил он Петра.
— Это нетрудно.
— Любовь Михайловна тоже ведь агроном, — сказал Бутенко, кивнув в сторону жены, подходившей с посудой.
Она доброжелательно взглянула на Петра узкими черными глазами, усмехнулась.
— Рубанюковская порода.
— Из чего это видно? — спросил Петро.
— Глаза Ганны, брови матери.
— Вы их знаете? — обрадовался Петро.
— Я многих знаю в Чистой Кринице.
Она постелила на стол свежую скатерть, расставила стаканы и тарелки и ушла. Бутенко объяснил:
— Целыми днями пропадает в звене Ганны. Сестра ваша молодчага. Мы ее собираемся к ордену представить.
У Остапа Григорьевича перехватило дыхание. Он многозначительно посмотрел на Петра, счастливо улыбнулся.
— От старшего сына письмо на днях пришло, — сообщил он, поворачиваясь к секретарю райкома. — В подполковники его произвели.
— Поздравляю, поздравляю! — откликнулся Бутенко. — Такими сыновьями нужно гордиться.
Хозяйка принесла высокий прозрачный кувшин. Бутенко наполнил стаканы, поднял свой на свет. Золотисто-янтарная жидкость заискрилась на солнце.
— Ну что ж, — сказал он, — поздравим с приездом. А заодно с сыном-подполковником. И попрошу определить, что за винцо.
Остап Григорьевич тоже посмотрел свой стакан против света, понюхал, взял на язык.
— Это д-да! — крякнул он. — Ну, будем здоровы.
Выпив, он уставился на Бутенко:
— Не нашей местности?
Бутенко переглянулся с женой. Петро отхлебнул, подумал, сделал еще глоток.
— Хорошее вино, — похвалил он. — А вот из чего — не определю.
— Это наши сапуновские деды наловчились. Из розмарина, — с довольным видом сообщил хозяин.
На лице Остапа Григорьевича отразилось недоверие. Он смущенно поглядывал на кувшин.
— Неужели сапуновские?!
— Обскакали тебя, — поддразнил его Бутенко. — А? Знал секретарь, чем уязвить старика. До сих пор Рубанюк еще никому в районе не уступал первенства ни в чем, что касалось садоводства.
— В Сапуновке еще деды и прадеды этим занимались, — сказал Остап Григорьевич себе в оправдание. — Ну, я их еще не таким манером подсижу…
— Ну, ну, — смеялся Бутенко. — Я и угостил тебя, чтобы знал: сапуновские мозгами шевелят…
Уже за селом, когда отъехали версты три, старик сказал со вздохом:
— Угостил винцом, забодай его комар. Теперь и на улицу будет стыдно выйти. А сапуновские, глянь… бойкие дедуганы.
XVВ воскресенье с утра Петро расположился за хатой чинить рыболовные снасти. Сашко́ сидел рядом на земле.
— Петро ваш дома, Катерина Федосеевна? — послышался у калитки мужской голос.
Сквозь листву Петро увидел: высокий ладный парень в форме гражданского летчика заглядывал через плетень, нетерпеливо помахивая прутиком.
Петро с посветлевшим лицом выбежал к воротам.
— Гринько! Вот здорово! Откуда тебя принесло?
Оба бегло оглядели друг друга, звучно, по-мужски расцеловались.
— На денек завернул, — говорил Григорий, идя за Петром в хату. — Завтра дальше…
Приятели уселись за столом. Они давно не виделись и, не задерживаясь на подробностях, перекидывались торопливыми вопросами. Лишь спустя некоторое время Петро сказал:
— Мы с тобой, Грицько, так обрадовались встрече, что говорить друг другу не даем… Ты по порядку о себе выкладывай.
— Ты вот расскажи. Доволен своей судьбой?
— Я? Доволен.
Катерина Федосеевна внесла в хату и поставила на стол тарелку с жареными подсолнечными семечками. Подперев щеку рукой, она приветливо смотрела на Григория.
— Может, позавтракаешь у нас, Гриша? — предложила она.
— Давай, Грицько, — поддержал предложение Петро.
— Не откажусь.
Катерина Федосеевна с готовностью побежала на кухню. Давно уже не приходилось ей угощать товарищей сына.
— Во Львов посылают, — сказал Григорий. — Буду теперь там летать.
Петро подметил в манерах и жестах Григория тот особый лоск, который он наблюдал только у летчиков и моряков. Вскидывал ли Грицько ногу на ногу или поправлял твердый подворотничок под форменным кителем, движения его были точны и уверенны. И выбрит был он как-то особенно, до сизого блеска на коричнево-смуглых скуластых щеках. Это был уже не тот Гришка — смекалистый, но простоватый селянский парень, каким знал его Петро пять лет назад. Тогда Грицько мог часами сидеть с открытым ртом у тракторного мотора, дивясь его мудреному устройству.
— Интересную ты избрал профессию, — сказал Петро.
— На Дону уже надоело. Ползаешь от Ростова до Цымлы с запасными частями. Как извозчик.
— Чего же ты хочешь?
— Просился в школу истребителей.
— Ну?
— Говорят, полетай еще. Вот поработаю на Украине и перебазируюсь в Арктику. Там есть где развернуться.
— Тебе уж и в небе тесно?
— Ну, а твои планы?
— У меня планы, Гриша, земные. Профессия моя незаметная, спокойная.
— Ну, ну, скромничаешь! Когда это ты таким спокойным сделался?
— Правду говорю. Буду сады разводить. Питомники мичуринские в колхозах. Садки фруктовые во дворах.
— Помнишь, мы когда еще об этом толковали?
— Тогда только мечтали.
Катерина Федосеевна накрыла стол.
— Хозяйничай тут сам, — сказала она Петру, покрывая голову платком, — а я побегу, бабам надо помочь готовить к вечеру.
— Сегодня пир в колхозе, — сообщил Петро Григорию.
Он вдруг помрачнел. Когда мать вышла, спросил:
