Савелий Леонов - Молодость
Га! Мало крестил я вас, скаженних, шаблюкой! Зарубайти соби на носу…
Что именно должны белые зарубить у себя на носу, никто не узнал, так как раздраженный кавалерист повернул лицо к Степану и вдруг вскочил на ноги.
— Жердев… кориш, золотое серденько… жив! — удивленно и радостно пробасил Безбородко, забыв свои огорчения. Он кинулся на шею комиссару, обдал его щеки жарким дыханием, крепким запахом лошадиного пота и влажной изморозью с прокуренных усов. — Не бачил тысячу годин твои ясны очи!
Пожимая руку казака, Степан сказал:
— А я видел тебя, Макар…
— Ну? Зараз при деле чи раньше?
— Возле станции Кшень… Ты выбирался с алатырцами из окружения.
Безбородко обиделся.
— Бачил и не покликал мине, Степан Тимофеевич?
Степан рассказал, что видел его в напряженный момент конной атаки. Где уж там было кликать? Казак понимающе кивнул головой. Они стояли, беседуя о фронтовых новостях, вспоминали старых товарищей.
— Може, слыхал, Степан Тимофеевич, то ваши уездные хлопцы зробили куркулям на железной дорози остановку? — осведомился Безбородко. — Гарные хлопцы! Генеральский поезд взорвали!
— Поезд взорвали? — переспросил Степан, думая о Насте. — Откуда сведения, Макар!
— От пленных. Зараз белые возят раненых и боеприпасы круголем, бо на прямую нема ходу — мостяка шибко похилився. А партизаны подались до леса и держут линию пид обстрелом, шкодят ремонтерам, ночью забрасывают место работы гранатами.
Подъехал казак с запасной лошадью. Безбородко поднял уздечку и седло, снятые с убитого коня, и начал прощаться.
— Бувай здоров, друже! А про уездных хлопцев ще можешь опытать у того чоловика — вин посылав до них самолет. — И показал на военного, приближавшегося быстрой и легкой походкой, по которой Степан узнал Орджоникидзе.
Глава сорок шестая
— Наконец-то я вас разыскал! Мне очень хотелось увидеть друга Вани Быстрова, — говорил Орджоникидзе, душевно здороваясь со Степаном.
— Мне тоже, товарищ Серго… — У Жердева осекся голос. — Извините за вольное обращение, товарищ член Военного совета!
— Пожалуйста! Серго — моя партийная кличка с юношеских лет, и когда меня так называют, вспоминается пройденный путь — мечты, горячие дерзания, провалы и удачи… все то, из-за чего, безусловно, стоило жить. Ну, тревожитесь об участи своего полка?
— Сами посудите, отозвали в такой момент…
— Что делать? Не хватает активных штыков, не хватает боеприпасов, и не каждому политработнику довелось бы вернуть боевой дух надломленной поражением бригаде. Теперь нужен хороший удар по марковцам — с этой целью вы отправитесь на дмитровский участок!
— Я готов.
— До штаба седьмой дивизии поедем вместе. Не будем терять времени, товарищ Жердев, успех фронтового дня обеспечивается с ночи!
Они пошли через бугор, на котором дотлевал подожженный снарядом стог сена. Вокруг розоватого пепла быстро уплотнялась темнота, и даже липучий снегопад, освежая избитую, обезображенную землю, не мог разредить смолистую накипь мрака. Лишь иногда сверху робко процеживался сквозь облачную теснину молочно-синий свет, указывая место в океане студеного неба, где плыл легкий струг месяца.
Примолкли, сгинули в небытие затаенно лежащие неподалеку вражеские цепи. Устало и выжидающе-чутко коротали время солдаты революции. Выделенные стрелковыми взводами красноармейцы спешили за бугор к походным кухням и возвращались, придерживая на шомполах котелки с приварком и ржаные буханки под мышкой.
Ветер доносил негромкие слова:
— Эх… ребятки, озябли, поди…
— Кулешком погреются… На эдакой стуже и воробушке крошка силы придает!
«Да, силы нам еще потребуются», — мысленно отозвался Степан простым, верным людям, что сутками не ели в бою и тем острее чувствовали голод в минуты затишья.
Орджоникидзе ускорял свой легкий шаг, передавая подробности сражения у Воронежа, которое решительно меняло картину войны. Деникин приказал Шкуро двинуть против конного корпуса Буденного двенадцать кавалерийских полков и один пластунский. Волчья стая пьяных кубанцев и терцев сначала потеснила красные части, однако четвертая буденновская дивизия фланговой атакой опрокинула их, и те в панике метнулись к Воронежу, наводя ужас на другие части. Завязались уличные бои в городе. Кичливый и самонадеянный Шкуро, возглавив за отсутствием Мамонтова два лучших корпуса, надеялся численным превосходством удержать Воронеж. Но буденновцы, изрубив многие его сотни, создали угрозу окружения остальным, и он, бросив штабной поезд с двумя оркестрами, запасом вина и расфранченными шансонетками, подался в автомобиле на Кастор ну ю…
— Дорого обошелся Деникину этот отвлекающий маневр, — продолжал Орджоникидзе, спускаясь по обратному скату к дороге. — А что запоет верховный главнокомандующий Юга России, когда наша конница прорвется в тыл Доброволии? Придется ему выбросить заветные планы покорения страны и восшествия на престол!
— Неужели Деникин помышлял о царской короне?
— Не только помышлял! Он хитро и ловко вел борьбу с явными соперниками, оттирая их на задний план, подчас умышленно губил общее дело в личных интересах. Он отказал в просьбе Колчака прислать офицеров, хотя у себя от излишества формировал офицерские части, а сибирскими полками адмирала командовали унтера. Он держал в бездействии армию Врангеля на Волге… Зато церковный собор всероссийского духовенства, окопавшись в Ставрополе, прямо величал его царем Антоном!
У дороги стояла легковая машина. Шофер Найденов открыл дверцу, осведомился:
— В Семерку?
И начал выруливать на твердый грунт.
Желтые лучи фар вонзились в бездонную тьму, осветив белые рои летящей пороши. Слева тянулся встречный обоз; лошади испуганно косились и храпели, сверкая тонким хрусталем инея; слышались окрики ездовых.
— Есть, товарищ Жердев, совершенно необъяснимые вещи, — тихо промолвил Орджоникидзе, опустив голову и задумавшись. — Ежедневно смерть косит на моих глазах людей, а в гибель Быстрова я не верю. Он стоит передо мной, такой же, как в дни наших встреч, с умным, прицеливающимся взглядом.
— Трогаете старые раны, товарищ Серго…
— Старые раны помогают нам лучше постигать новые события. Расскажите о кем, о своей дружбе с этим близким мне человеком!
Степан начал издалека, скупо и осторожно перевертывая страницы скитаний по чужбине. Быстров не являлся для него только другом — он был источником света и знания. Он готовился в неволе кайзеровского плена сам и готовил молодого большевика из Черноземья к упорной и нещадной борьбе за счастливую Отчизну.
Потому-то, очутившись на родной земле, Быстров тотчас отдал себя в распоряжение партии. Голод, что душил Республику, отдалил встречу с истосковавшейся, семьей. Надо было выдержать эту первую битву за восьмушку хлеба для рабочего — битву за жизнь.
Рассказав о кулацком мятеже в уезде и предательстве Ефима Бритяка, Степан умолк, пораженный болью воспоминаний. Ветер кидал на ветровое стекло белый пух снежинок, беспечно свистел в радиаторе — он не знал людской скорби и непоправимой беды.
Долго в машине никто не нарушал тишины. Затем Орджоникидзе положил руку на плечо Жердеву:
— Вот какой ценой достается нам свобода! Об этом надо высечь на граните несмываемые временем письмена!
— Вы полагаете, что жертвы народа могут позабыться?
— Революция не всеми воспринимается одинаково: у одного она в сердце, у другого — на языке! Кроме явных врагов, у нас имеются враги тайные, с ними еще предстоит борьба.
Орджоникидзе отвернулся, думая о бесчисленных приказах и распоряжениях, составленных с преступной небрежностью и легкомыслием, за которые приходится платить кровью. А Степан вспомнил провокационный налет Енушкевича и резолюцию Троцкого на списке командиров и комиссаров: «Расстрелять!..» Он поведал об этом товарищу Серго, добавив:
— Я не испугался приговора, но представление о справедливости было у меня поколеблено. Если человека расстреливают за то, что он выполнил долг перед Родиной, где же наши завоевания?
— Владимир Ильич Ленин учит нас охранять завоевания, — с живостью возразил Орджоникидзе. — Охранять всюду и всегда, не спуская с них глаз! Да, товарищ Жердев, наши завоевания — драгоценные сокровища, которые могут соблазнить даже святого!
— Стало быть, на пути к социализму встретится еще достаточно препятствий?
— Не следует обманывать себя ни в малом, ни в большом. Социализм — желанная идея, взлелеянная возвышенной мечтой пролетариата. Но инженер, начиная возводить здание, отлично представляет его в законченном виде, со всевозможными удобствами, прочностью и красотой. Ведь он строил и раньше, и предшественники инженера строили. А мы приступаем к созданию нового общества впервые в истории. Как же тут обойтись без трудностей, ошибок и помех?
