Петр Северов - Сочинения в двух томах. Том второй
Странно, что и штурман, и Головнин, и матросы только посмеялись. Хлебников сказал:
— Пускай себе тешится немчик, все равно останется в дураках.
Мур отчетливо расслышал эту фразу, подхваченную общим смехом, вскочил с койки и хотел уже выйти из клетушки, чтобы посчитаться со штурманом, но вовремя спохватился, вспомнил, что Хлебников и ловок и силен.
Со все возрастающим нетерпением в течение трех, семи, двенадцати суток ждал мичман своего часа; главное, раньше караульных поднять тревогу: держите беглецов! Хорошо, если бы Головнин и его приятели вздумали сопротивляться, а караульные открыли огонь… С огорчением Мур ловил себя на бесплодных мечтаниях, и его терпение сменялось досадой: не было ни единого признака, чтобы шестеро собирались в путь. Будто стремясь еще сильнее обозлить мичмана, беспокойный Хлебников и тот переменился: он выпросил у караульных две иглы и хозяйственно занялся починкой одежды. Эти иглы часто ломались, но Хлебников точил их о камень и снова прилежно штопал.
Не догадался Мур, провели его, как мальчишку, с этой починкой одежды. Меньше всего штурмана интересовали новые заплаты. Он делал компас. Трением о камень он сообщил иглам магнитность; отыскал в старой оббивке пазов кусочек меди и соединил иглы медной планочкой; склеил разваренным рисом несколько листков бумаги и сделал футляр. Скрытная и усердная, кропотливая работа Хлебникова, которой он занимался несколько дней непрерывно то у себя в клетушке, то на заднем дворе, закончилась вполне успешно: маленький хрупкий компас словно ожил, — он почти точно указывал полярные страны.
Не дремали в эти дни и товарищи Хлебникова: Шкаев нашел огниво и сделал трут. Потом незаметно он раздобыл у японцев пару кремней, Васильев припрятал забытое плотниками острое долото, оно могло превратиться в наконечник копья. Постепенно увеличивались и запасы провизии: эти сэкономленные горсти риса и соли пленные постоянно носили с собой, привязав небольшие мешочки под мышками, припрятав за поясами… Вечером, возвратись с прогулки и проходя мимо кухни, матросы прихватили два ножа. Японцы должны были, конечно, заметить пропажу, но шестеро твердо решили, что время действовать пришло.
Около полуночи Михайло Шкаев и Дмитрий Симонов быстро, бесшумно выползли на темный двор. На крылечке они притаились, прислушались. Караульные разговаривали у ворот. Матросы соскользнули по ступенькам и спрятались под крыльцом.
В полночь патруль обошел двор и возвратился в свою будку. Шкаев и Симонов подождали еще некоторое время, подползли к ограде и начали рыть ножами проход. Беззвездная, черная ночь лежала над Мацмаем, и апрельский ветер доносил солоноватую свежесть моря.
* * *Пушки «Дианы» и «Зотика» были наведены на крепость. Рикорду стоило только взмахнуть рукой, и десятки ядер обрушились бы на этот пестрый балаган. Но Петр Рикорд медлил. Он помнил: подобная минута уже была, и теперь она словно возвратилась. Да, точно так же напряженно ждали его слова комендоры, и такая же яростная над шлюпом стояла тишина.
Он колебался: а вдруг комендант крепости солгал? Какие имеются у него, у Рикорда, доказательства, что Головнин и шестеро моряков убиты? Трудно ли коменданту, в случае расследования причин нападения русских на крепость, отказаться от своего слова и обвинить в обмане вот этого старого рыбака?
Он обернулся к японцу:
— Комендант сообщил о казни русских моряков письменно? Где это письмо?
Японец испуганно затряс головой:
— Нет… Он не дал мне письма.
— В таком случае, — окончательно решил Рикорд, — вы сейчас же возвратитесь на берег и привезете мне письменное сообщение коменданта. Скажите ему: я жду этот документ. И пусть не медлит. За последствия будет отвечать он.
Шлюпка доставила японца к отмели, он спрыгнул на галечник и бросился к воротам крепости бегом. Корабли находились в боевой готовности до самой ночи. Комендоры не отходили от пушек. Японец не возвратился. Это могло означать лишь одно: комендант не хотел присылать письменного подтверждения. Объяснить его молчаливый отказ было легко: он знал, что такой документ станет известен в Европе. Если последствия и не могли быть очень серьезными, то, по крайней мере, неприятными для него. Неспроста, конечно, он вел себя вызывающе. Возможно, он желал нападения русских, чтобы оправдать совершенное преступление? А если он лгал и Головнин с товарищами были живы, это нападение повлекло бы за собой самурайское возмездие: они могли казнить пленных.
Всю ночь Рикорд раздумывал над создавшимся положением: самое верное, пожалуй, действовать их же методами. Они захватили в плен семерых? Нужно захватить японцев в десять, в двадцать, в тридцать раз больше. Пусть самураи сами ищут возможности мирного соглашения. Если они вздумают драться на море — дать бой… За стенами — крепости они чувствуют себя уверенно. Будут ли они самоуверенны на своих фигурных байдарах в просторах океана?
Эта мысль приходила Рикорду и раньше, когда доставленные на Кунасири японцы один за другим исчезали в крепости и не возвращались. Но тогда он думал только об этих, спасенных и предназначенных для дружественного обмена рыбаках. Очевидно, соотечественники из простого народа нисколько не интересовали самураев. Что ж, моряки «Дианы» и «Зотика» добудут персон и поважней: Рикорд заставит самураев возвратить пленных или выдать письменное подтверждение казни.
Два корабля покинули залив Измены и, не отдаляясь от берега, двинулись к югу.
Океан был пустынен и хмур; маленькие черные курильские буревестники стремительно проносились у борта корабля, почти касаясь крылом волны. Кончики их крыльев были совсем белоснежны, и когда отважная птица, скользнув под самым гребнем, взмывала вверх, казалось, с крыла ее стекала белая пена… И русским, и японским морякам было известно; буревестники играли перед штормом. Быть может, потому, что близился шторм, дозорные не приметили в океане ни одного судна. Японцы не решались выходить из гаваней.
Уже под вечер, при высокой зыби, дозорный «Дианы» заметил неподалеку от берега большую байдару. Огибая прибрежные рифы, она быстро шла к заливу Измены.
С мостика «Дианы» послышалась команда капитана:
— Взять!..
Три шлюпки тотчас скользнули на волну и понеслись наперерез японскому судну.
Через полчаса группа японцев была доставлена к борту «Дианы». Они поднялись на палубу и словно по команде разом упали на колени, вопя и причитая на все лады. Грозный окрик капитана заставил их умолкнуть. Указывая в сторону крепости, Рикорд спросил:
— Вы уже бывали в этом заливе?
Взятый на судно в пути курилец-переводчик хотя и неважно говорил по-японски, но легко перевел этот вопрос.
Японцы почему-то встревожились еще сильнее. Старший из них осторожно оглянулся по сторонам и тихонько заплакал; вслед за ним громко заголосили и все остальные.
— Они не хотят отвечать? — спросил Рикорд.
— Да, они были в этом заливе, — сказал переводчик. — Вот старший плачет и повторяет: «Были… были…»
— Спроси: где пленные русские моряки?
Теперь поднялся такой крик, что капитан в сердцах только махнул рукой и отошел в сторону.
Сколько не бился переводчик, сколько не помогали ему офицеры и матросы — японцы повторяли одно и то же:
— Мы ничего не знаем… Мы хотим домой.
На том и закончился допрос крикливой компании, которой старший управлял получше, чем церковный регент: только вздох его — и уже все в слезы; только взгляд — и все в крик.
Рикорд приказал отправить крикунов в трюм, накормить, выдать постели. Уже темнело, и океан все выше вздымал беспокойную волну, а дозорные «Дианы» и «Зотика» по-прежнему пристально несли свою вахту. Ранним утром на подходе к заливу Измены с севера они заметили большой японский корабль. Если бы не темень ночи и не туман, они усмотрели бы его значительно раньше; судно шло на юг в сторону Хакодате или Мацмая и проскользнуло где-то близко от русских кораблей.
На этот раз Рикорд был доволен: он захватил в плен шестьдесят японцев, именно столько, сколько и намеревался захватить. Команда купеческого судна пыталась сопротивляться: у нее было и оружие, и боеприпасы. Но когда матросы «Дианы» ворвались со шлюпок на палубу «купца» и дело дошло до рукопашной, — схватка продолжалась недолго. Позже матросы называли этот бой «вежливым»: не отвечая огнем на стрельбу противника, они ворвались на палубу и действовали прикладами и кулаками.
Особенно доволен был Рикорд: среди шестидесяти японцев оказался богатый купчина, хозяин корабля, некий Такатай Кахи. Купец, как видно, собирался с визитом к начальнику японского гарнизона в заливе Измены и потому разоделся в самые дорогие шелка. Теперь, находясь в плену, он по-прежнему верил в могущество своего богатства. Он спросил капитана и, подойдя к Рикорду, произнес торжественно:
