Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.2. Повести и рассказы

— Не знаю, пайлот.

Мочалов задумался, потом слегка покосился на Митчелла и, засунув руку в карман, вытащил бутылку.

— Странно, — сказал он, подбрасывая бутылку на ладони, — одну я выбросил, а эту забыл.

Он повертел бутылку за горлышко и снова искоса взглянул на Митчелла.

— Она, кажется, откупорена, Митчелл?

— Да, пайлот.

— Что же с ней делать? Может быть, выпьем полстаканчика в вашу честь, Митчелл?

— Это не разрешается уставом, пайлот, — сурово ответил Пит, отведя глаза в сторону.

Мочалов вынул пробку и налил по четверти стакана себе и Митчеллу.

— Нет правил без исключения, — он пододвинул Митчеллу стакан, — это одно из положений диалектики, товарищ Митчелл.

— Я не знаю, что такое диалектика, — невозмутимо ответил Митчелл, принимая стакан, — но знаю, что это хороший ром, пайлот.

— За ваше будущее на большой земле, Митчелл! — Мочалов звякнул своим стаканом о стакан Митчелла.

— Тэнк ю, пайлот, за ваше также.

Самолеты низко пронеслись над Эгершельдом, держа курс на морскую обсерваторию. На бледно-голубом серпе Золотого Рога утюжками стояли военные и торговые корабли. Их было много, и они были по-парадному расцвечены флагами.

— Посмотри, — услыхал Мочалов в наушниках голос Саженко, — везде и повсюду флаги. Праздник, что ли?

— Какой? Первое мая три дня назад было.

Мочалов с недоумением разглядывал бухту, корабли, набережные, дома. И на домах, как на кораблях, красными бабочками отдыхали флаги.

«Непонятно, — подумал он, — может быть, новый какой-нибудь праздник объявили».

Корабли на рейде, шхуны, катера, баржи быстро отлетали назад. Из глубины бухты надвигались железо-стеклянные купола ангаров гидроавиации.

Площадка на берегу у ангаров казалась сверху огромным пестрым цветником, цветы которого передвигаются с места на место. Сделав два круга над ангарами, Мочалов повел самолет на снижение. По мере уменьшения высоты он разобрал, что возле ангаров скопилось огромное количество людей. Казалось, все население города собралось здесь. Проносясь над набережной, он сквозь грохот мотора услышал глухой гул выстрелов. Это было уже совсем непонятно.

— Ты погляди, какая толпища собралась, — снова услыхал он изумленный голос штурмана. — Показательные полеты какие-нибудь, что ли?

— Должно быть, — рассеянно ответил Мочалов, ведя самолет на посадку.

На узком каменном язычке волнолома стояла огромная группа людей, и там плавленым серебром блестели трубы оркестра. Теперь Мочалов уже ясно различал отдельные человеческие фигуры. Он выключил мотор. Встречным ветерком донесло обрывок марша. И вдруг, сажая машину, в минуту, когда поплавки, шипя, вспенили воду и навстречу мягко поплыла стенка набережной, Мочалов внезапно понял.

Это не праздник! Это встречают их! Его! Мочалова! Его звено! Самолет, подрагивая, приближался к стенке. Мочалов, обессилев, снял руки с руля, прислушиваясь к горячечному биению сердца. Оно металось все сильней и громче, казалось, сейчас разорвется, и Мочалов не сразу мог понять, что это не сердце грохочет так гулко и стремительно, а тарахтит мотором подходящий к самолету катер.

— Митя! — кричал уже откуда-то снаружи Саженко. — Ты что, прилип там, что ли? Наши здесь на катере. Иди же!

Мочалов с трудом встал. Жаркая слабость разливалась по телу. Он собрался с силой и направился к люку. В его овальном пролете качалась блестящая серебристая вода. Саженко стоял на плоскости и махал шлемом. В кресле у люка, жадно вытянув шею, сидел бледный как мел Блиц. Он посмотрел на Мочалова сумасшедшими от радости глазами.

— Мочалов! Что же это? Ведь это нас встречают… Я не могу… У меня сердце… лопнет.

— У меня тоже, — ответил Мочалов, крепко стискивая его руку, — что поделаешь. Крепись, Блиц! Наделали дел — отвечать надо.

— Да вылезай же, черт, — неистово орал Саженко с крыла, — товарищ Экк тебя спрашивает!

Мочалов высунулся. Под трапом колыхался катер, полный синими кителями с серебряными крылышками на рукавах. Среди многих знакомых смеющихся лиц Мочалов сразу увидел зоркие ястребиные зрачки Экка. Только сегодня в них совсем отсутствовал холодноватый стальной отблеск, так часто заставлявший опускать глаза проштрафившихся командиров.

— А ну, слезай сюда, сынок, — проворчал Экк, усмехаясь в стриженую сединку усов, — покажись, какой ты у меня вырос.

Мочалов спрыгнул на носовой настил катера. Десятки рук подхватили его и почти по воздуху перебросили Экку.

— Ну, здравствуй, — седая щетинка пощекотала губы Мочалова, — вот и вернулся в родное гнездо. Хвалить не стану. Старшие уже похвалили. Теперь в гору пойдешь, небось нас забудешь.

— Никогда, Роберт Федорович! — негодующе вскрикнул Мочалов.

— Ну, ну! Шучу! Саженко, слезай-ка с крыла. Плоскость продавишь, дьявол! — ласково прикрикнул Экк. — На берег пора. Там ждут не дождутся. Кто еще внутри, пусть выбираются. Самолет на буксир взять!

— Там Блиц, товарищ начальник школы, — доложил Мочалов, — ему помочь надо.

— А ну, командиры! Вынимай инвалида.

Но Блиц уже спускался по трапу, поддерживаемый за плечи Митчеллом. Его также передали с рук на руки на корму, и Экк осторожно обнял его. Последним совершил воздушное путешествие Митчелл.

— Бортмеханик Митчелл, — представил Мочалов, когда Пит опустился на ноги.

— Ну что ж, сынок. Рад и тебя видеть, — сказал Экк, стискивая механика.

Растерявшийся Митчелл вопросительно смотрел на Мочалова.

— Не унывайте, Митчелл! Думаю, что ваши кости сегодня порядком пострадают от дружеских объятий. — Мочалов ласково потрепал механика по плечу.

Катер дал ход. Мочалов вертелся во все стороны, пытаясь отвечать на вопросы. Они сыпались со всех сторон, и Мочалов мгновенно взмок. Из-под шлема ручейками пополз по лицу пот.

— Кожанку сбрось, — подсказал Экк. — Это тебе не полюс.

Мочалов сбросил пальто и шлем. Над катером нависла каменная стенка тяжелым гулом человеческой толпы. Мочалов поднял голову и в живой розовой изгороди лиц увидел смеющееся родное лицо, которое ждал увидеть. Катер прилип к стенке. Мочалов рванулся, выпрыгнул на стенку и схватил Катю за руку.

Улыбаясь потемневшими глазами, она смотрела на него как будто с удивлением.

Высвободила руку, провела ладонью по его щеке, и он услышал милый, воркующий Катин голос:

— Здравствуй, Митя! Я знала, что ты вернешься. И очень ждала тебя. Весело ждала. Ни разу не плакала, честное слово!

Он притянул к себе Катю, жадно ощущая ее родное тепло. Катина голова легла ему на плечо, щекоча ухо мягким пушком волос. И скорей не слухом, а чутьем уловил он ласковый Катин шепот, назначенный только ему:

— Знаешь, Мочалка, я думаю, что у нас будет сын.

Он еще крепче обнял ее.

— Да что ты, жена Мочалова! Вот это здорово! Это подарок!

— Ну, довольно, довольно, — Экк оттаскивал его за плечо, ворчливо приговаривая: — Успеешь нацеловаться. Там исполком ждет, командование.

Мочалов оторвался от Кати, подтянулся.

С подошедшего второго катера вылезли на стенку Марков и Доброславин.

— Становись, ребята, как следует, — командовал Экк.

Они построились. Мочалов впереди, за ним Марков и Блиц, штурманы и механики.

Сбитую человеческую массу перед ними раздвинули изнемогающие милиционеры. Оркестр грохнул маршем, и они двинулись, печатая шаг, узким проходом к трибуне.

Но дойти не удалось. На середине пути толпа прорвала цепь, подхватила их на руки, как драгоценный груз, и понесла.

Сперва испугавшийся натиска толпы и неожиданного взлета, Митчелл покорно плыл на плечах, смятенно улыбаясь многоголосому, непонятному гаму.

Но постепенно этот нестройный гомон стал складываться в правильную, незнакомую ему мелодию. Ее широкие звуки гремели бодро, звонко и мощно. Пела вся огромная толпа, и Пит, уловив мотив, попробовал подпевать. Но без слов выходило плохо. А желание петь было повелительно и непреодолимо, как желание жить. Тогда, поймав ускользающий ритм песни, Пит попытался уложить в него знакомые слова «Типперери». Это почти удалось. Он засмеялся. Он пьянел от солнца, от восторга толпы, от молодости, от никогда не испытанного счастья, размахивал руками и пел во все горло, изменив одно лишь слово старой и глупой песни:

It is short way to Tipperary.It is short way to go!..[49]

Ленинград,

Декабрь 1934 — март 1935 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Во второй том Собрания сочинений Б. А. Лавренева вошли повести и рассказы, написанные в 4927–1935 годах.

Повесть написана в декабре 1926 — апреле 1927 г. Впервые напечатана в журнале «Звезда», 1927, № 6. Отрывок из повести под названием «Базарная карусель» опубликован в журнале «Литературная неделя». Л., 1928, № 44.