Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
И даже огромный Юсси Мурто мелькнул где-то в отдалении на очень короткий миг, опять не успев раскрыть свой медлительный рот. И лицо его, обращенное к Ивану, тоже не успело выразить ничего иного, кроме свойственной ему угрюмости, хотя что-то новое затаилось в его ясных светло-голубых глазах. Но не мне было вникать в это новое — бог с ним. Гораздо проще было мне окунуться туда, где не требовалось ни вникать, ни думать.
61
И опять я поздно проснулся. Квадрат солнца, проникший в окно, успел наполовину сползти с голубых обоев на желтые крашеные половицы. Так изленился я за последнее время. От хорошей жизни, наверно, навязалась мне эта лень. Чем были заняты мои дни? Я ел, пил, спал и прогуливался. Так проходила здесь моя жизнь. А что еще мог пожелать человек?
Приведя себя в порядок во дворе и побрившись возле рукомойника, я съел целую сковородку жареной картошки со свининой и выпил стакан чая. Хозяйка, помня мой вчерашний аппетит, нарезала хлеба вдвое больше. Но и на этот раз я оставил от него самую малость, и то приличия ради. Покончив с этим, я сказал хозяйке «спасибо» и спросил ее насчет хозяина. Она ответила:
— Вы знаете, так неудобно получилось. Он вчера целую компанию привел — думали поговорить с вами. Но вы так крепко спали! Пожалели вас будить. А сегодня у нас футбольный матч на первенство района. И он играет там левого крайнего. Боялся опоздать и убежал. Так неудобно получилось. Он очень просил его извинить, но говорит: «До понедельника еще успеем познакомиться».
Такое примерно дала она объяснение относительно хозяина, эта молодая, быстрая в движениях женщина, прихватившая на этот раз русые пряди своих волос цветастой шелковой косынкой. Огорченная его уходом, она забыла сказать это мне по-русски. Но тем не менее я все очень хорошо понял — так похож был на русский ее язык. Не понял я только, почему она упомянула о понедельнике. Не собирался я проводить здесь еще целый день. На дорогу до Ленинграда намеревался я его затратить. И, помня об этом, я спросил хозяйку:
— А где ваш стадион?
Она ответила:
— То не стадион, а просто футбольное поле. Это если у почты свернуть влево, то прямо туда выйдете. А можно и отсюда пройти. Только надо выйти из деревни и потом обойти ее с этой стороны.
— Выйти по этой же дороге?
— Да.
— Спасибо.
После такого объяснения можно было уйти, конечно, однако, я помедлил немного. Что-то еще надо было сказать, пожалуй, для смягчения невежливости. Ведь она не знала, что я готовился уйти совсем. Белоголовый малютка гукнул что-то на своем собственном языке. Он так сладко спал накануне вечером, а теперь топтался голенький в своей кроватке, пытаясь поймать пухлыми ручонками проникшие сквозь веревочную сетку его загородки маленькие солнечные лучики. Я щелкнул перед ним пальцами, привлекая на себя его внимание, и сказал:
— Крепкий растет парень. Как его звать?
Хозяйка ответила:
— Ваней. Как и отца.
— Как и отца? А вас как звать?
— Маша.
Вот как обстояло дело. И, наклонясь к этому новому жителю Земли, я сказал:
— Разгуливаешь тут, Иван Иваныч? И пока вполне просторно тебе в твоей люльке. Так? А ведь придет время — и комнаты тебе будет мало, и всей деревни не хватит. Все дальше захочется тебе шагать, все дальше. Но ничего, шагай, Ваня, шагай! Чем дальше, тем лучше. Тебе можно. И для тебя очень многие с радостью откроют ворота.
Он что-то ответил мне на своем всемирном языке и тут же обо мне забыл, обратясь на этот раз к электрической лампочке, висевшей под потолком, и потянувшись к ней ручонками. Да, мог бы и у меня, конечно, давно уже родиться такой же веселый и жадный до жизни теплый комочек, если бы… Я обернулся к его юной, румянолицей матери, смотревшей на него счастливыми глазами, и, вспомнив, что вчера она зажигала керосиновую лампу, сказал, кивая на потолок:
— Не горят они у вас почему-то.
Она ответила:
— Да. Надеялись, что сегодня загорятся, но придется до понедельника подождать.
Опять она упомянула про понедельник. Но меня это не касалось. Я сказал, отступая понемногу к двери:
— Дом у вас новый, просторный. И все другие дома в деревне тоже новые. Почему это?
Она ответила:
— А как же! Наладили хозяйство и поднялись. Не навек же в землянках оставаться!
— Почему в землянках?
— А куда же было деваться, если ни одного дома не уцелело. Тут же немец прошел.
— А-а, понятно…
Она так и сказала: «Немец». Она могла сказать «фашист», или «гитлеровец», как это принято иногда говорить, чтобы не возлагать вину на весь немецкий народ. Но она, не задумываясь, попросту сказала: «Немец».
Да, Мария Егоровна была права, пожалуй, говоря, что не скоро смоется с этого имени все то зло, что с ним пришло в мир. Конечно, те страшные печи для сжигания народов придумал и соорудил гитлеровец, но говорил этот гитлеровец на немецком языке — не на русском и не на английском. И захватить силой земли других народов пытался в этом веке два раза не русский и не англичанин, а немец. В двадцатом веке пытался он это сделать, когда планета уже была окончательно распределена между народами и сами народы на ней повзрослели. И, конечно, ничего не получилось из его попыток, но десятки миллионов людей он все же загубил.
Я вышел на кухню и там еще раз обернулся к ней, тоже вышедшей, чтобы меня проводить. Ее губы еще сохраняли улыбку, унесенную от детской кроватки. Не зная, что еще сказать ей на прощание, я повторил, оглядывая кухню:
— Да, просторный дом. Три комнаты и кухня, Вы одни в нем живете или с родителями?
Улыбка оставила ее губы, и она ответила:
— У нас нет родителей.
— Как нет?
— Так… Погибли все. Его отец — на финском фронте, мой — на белорусском. Его мать от простуды умерла в войну, а мою немцы расстреляли как жену коммуниста-политрука.
Вот как обстояло дело. Да, надо было трогаться скорей в путь, пока не было этому особенной помехи.
С крыльца она показала мне, как обойти деревню и в каком направлении находилось футбольное поле. Я кивал, пока она мне это объясняла, и говорил «спасибо», но ушел своей дорогой.
И, уйдя своей дорогой, я шагал не по самой дороге, а рядом с ней, прикрываясь листвой кустарников, росших вдоль канавы. Шагал я быстро, то и дело оглядываясь и готовый в любую минуту нырнуть в зеленые волны ржи. Так я дошел до леса, который видел накануне только издали. Но и в лесу я не сбавлял шага, однако свертывал с дороги в хвойную чащу каждый раз, когда меня обгоняла машина или лошадь. От встречных я не пытался прятаться, только проходил мимо как можно быстрее, чтобы не дать повода для вступления в разговор.
Мне в это время надлежало быть на футбольном поле. Но что стал бы я там делать? Смотреть игру молодого белорусского Ивана? А как узнал бы я его среди других игроков? Ведь я даже не запомнил его лица. Что-то улыбчатое, русоволосое мелькало перед моими глазами, да взлетали над седлом, наподобие темных крыльев, полы расстегнутого пиджака. Зачем было мне повторять с ним встречу? Это был первый Иван, не пожелавший узнать, кого он впускает под свою крышу, И может быть, правильно он сделал, что не узнал?
Итак, они опять ошиблись и, вместо того чтобы убить меня, как я того заслуживал, накормили дважды и дали отдохнуть. Ну что ж. Теперь я опять мог шагать к Ленинграду по крайней мере два дня подряд. И я шагал. Часа полтора шел я по этому лесу и потом еще около часа — по пустошам, поросшим мелколесьем.
Солнце, подбираясь к зениту, припекало все сильнее. Но скоро на него наползла туча, и в воздухе повеяло прохладой. Это было хорошо, конечно. Я напился у ручья, пересекавшего дорогу, и после этого готов был идти без отдыха хоть весь день. Однако туча оказалась дождевой. Правда, свои главные запасы воды она пролила в стороне от меня, но и дорогу тоже слегка захватила краем, и захватила так основательно, что я стал высматривать, где бы укрыться.
К тому времени справа от дороги опять потянулись поля и луга, а слева, посреди мелкой еловой просеки, появились долговязые осины и березы. Но их редкая листва не могла укрыть меня от дождя. Приходилось мириться с ним. Хорошо еще, что был он мелкий и уходил вместе с тучей. А вслед за тучей опять открывалась полоса ясного неба, и, стало быть, имелась надежда снова обсохнуть.
Не убавляя шага, я провел расческой по влажным волосам, высматривая в то же время слева от дороги подходящую для укрытия елку. Но подходящей елки все не попадалось, а дождь не переставал. К тому же у тучи был довольно широкий хвост, от которого книзу тянулась подозрительная туманная пелена. И этому хвосту еще предстояло пройти над моей головой.
Перевалив через небольшой холм, я увидел впереди деревню. А на пути к этой деревне дорога дала ответвление влево. Я остановился в раздумье: по какой дороге идти? Прежняя моя дорога выглядела добротнее и была присыпана песком на выбоинах, а новая даже не была отмечена канавами. Зато она уходила прямо на север, а прежняя сильно отклонялась в востоку.
