Владимир Дудинцев - Белые одежды
— Так где же вы, Федор Иванович, все-таки пропадали четыре года?
— В Сибири, на родине, — солгал Федор Иванович, чтобы проверить, что же они знали о нем. — В Ачинске.
— Работали там, да? — спросил Киценко.
— Конечно. Земля... Картошка...
Киценко посмотрел на соседа и опять начал листать папку.
— Вот это я так и не понял: зачем же вы тогда так сразу и в подполье? В небытие, — поправился он. — Почему не обратиться к начальству? Не все начальство глупое...
— А я и не сразу, — сказал Федор Иванович. — С того и начинал. С обращения. Только начальники ведь не в ряд сидят, а один над другим. Так что есть и конец, вершина, где сидит один. За ним нет никого — бог, вселенная. И вот я хочу обратиться в конце концов к тому, к одному... А ему тоже черная собака примерещилась. Такая собака есть...
— Да, мы знакомы с этой вашей... аллегорией.
— И этот один тоже кричит: «Бей!». Сверху кричит. Это же закон для всех! А завтра, кто на его место придет, скажет: ошибка, ошибка была. Ошибались. Стоит ли старое ворошить? Хорошо, правда? Я ошибался, я и ворошить не даю. Так что мне прикажете делать в этих условиях? Если я уверен в своей правоте и если вдобавок, знаю, что вы ошибаетесь, преследуя меня. И если у меня есть объективный критерий, для этого... Я могу и скрыться, а? Чтоб у вас одним грехом было меньше на душе...
И все они коротко хохотнули, все трое.
— Смело, смело, — сказал Киценко, любуясь Федором Ивановичем.
— За побег из-под стражи... — начал его сосед.
— А я не был под стражей. Только догадывался, что должны... А к тому же у меня было на руках дите, за которое я нес ответственность. Перед народом.
— Рискованная была игра... — заметил сосед Киценко.
— Это была не игра.
— Но риск. Вы довольно смело действовали.
— Риск был равен нулю.
— Что-то новое...
— С того момента, как я узнал, что мною пристально заинтересовались ваши товарищи, риск перестал существовать. Гамлет узнал, что он оцарапан отравленной шпагой. И спешил использовать оставшиеся часы для доброго дела.
— И удалось это Гамлету? — спросил Киценко.
— Сначала думал, что удалось. Но, как оказалось недавно, не до конца. Может и рухнуть.
— Мы к этому вернемся. Скажите вот что... — Киценко тонкими, чуть дрожащими белыми пальцами отвернул страницу, заложенную полоской бумаги.
Федор Иванович заметил эту дрожь, и сразу ему стало трудно дышать.
— Вот такой есть вопрос, — продолжал Киценко, выждав паузу. — Когда вы пустились в бега... Когда вы сели в этот грузовик... Помните? У вас с собой было оружие. Где вы его взяли и где оно сейчас?
— Рука это была! Моя рука! — не слыша себя, закричал Федор Иванович. — Я ее держал за пазухой. Болело же отчаянно! Держал и посматривал на этого шофера. Боялся его. Как вы сейчас смотрите на меня... И он смотрел. Видно, передалось. И моя рука превратилась в страшный бесшумный пистолет. Вы же, наверно, когда допрашивали этого шофера... Спросили, наверно: было ли у мужика оружие?
Двое по ту сторону стола стесненно, коротко засмеялись.
— Не мы допрашивали, — сказал Киценко. — Но вы нас не убедили.
— Вот же, вот... — теперь Федора Ивановича почему-то охватывало, как тяжелый хмель, незнакомое раздражение, он сдерживался. — Вот же справка! — привстав, он выдернул из заднего кармана брюк жесткий конверт, достал сложенную бумажку. — Из больницы. Читайте, тут все сказано. Про оружие... Два месяца лежал. Ребра поломал, когда кувырком катился от ваших помощников. От добровольцев... Напичкали мозги врагами народа, шпионами и вредителями, схоластами всех мастей...
— Если и есть чья вина, то не нашего учреждения. Академики ваши трусливые напутали.
Оба замолчали, наклонились к бумажке. Рассматривали угловой штамп, дату. Потом посмотрели друг на друга.
— Вы отдаете нам эту справку? — спросил Киценко. Федор Иванович махнул рукой: берите. В нем горела досада, он рвался высказать им все.
— Говорите, академики... Академики! Неужели стыдно признаться? А вы, чего же вы... Решать научные споры... с помощью вашего карающего меча?
Оба внимательно на него смотрели. С того момента, как они прочитали больничную справку, что-то изменилось в них. Призрак шпионского оружия растаял, и они повеселели.
— Федор Иванович... Мы рекомендуем вам забыть эту главу в вашей жизни... — посоветовал Киценко. — Забудьте! Партия навсегда осудила эти вещи. Решительно отвергла подобные нарушения законности.
— Верните мне сначала жену, — прозвучал в ответ тихий, глухой голос с новыми, недобрыми нотками. — Хоть скажите, жива она или нет? Где она?
— Вот так, Федор Иванович... Рекомендуем забыть эту главу, — сказал второй. — И можете побриться.
— Разве вы женаты? — спросил Киценко.
— Моя жена, Елена Владимировна Блажко еще тогда... Со всеми...
— Свидетельство о браке, — сказал Киценко и протянул руку.
— Свидетельства нет.
— Вот так... Мы вам ничего не скажем. Недолго осталось ждать.
«Как же! Забыть главу!» — хотел закричать Федор Иванович, но вдруг вспомнил свою главную задачу. Даже не вспомнил, а просто эта задача совсем без участия мысли усмирила его, и он мгновенно изменился, стал тем задумчивым человеком, который многому научился и держал прямоту высказываний под строжайшим автоматическим контролем. Те двое заметили в нем эту перемену. Молчали. Дали завершиться превращению.
— Вот так, Федор Иванович... — сказал еще раз второй. А Киценко решил открыть новую тему.
— У вас на руках было чужое дите, как вы выразились...
— Да, было. Из него я там, в подполье, как вы говорите... Я вырастил там за это время вот такого юношу... — Федор Иванович достал из конверта и положил на стол подписанное Спартаком Петровичем письмо о приеме заявки на новый сорт. — Это один из лучших сортов в мире. Я бы даже так сказал: это не сорт, а человек. Он еще тогда тяжело болел. Боюсь, что его уже нет. Если так, он стал картошкой и будет своим телом кормить миллионы людей. Вы положите эту справку в те страницы, где показания Ивана Ильича Стригалева. Увидите, как строки нальются кровью...
Федора Ивановича опять клонило закричать, ударить кулаком по столу, и те двое по ту сторону, почувствовав это, подобрались.
— Лишили страну ученого, который давал сорта! Вредительство, между прочим. Чистейшее. Вот что надо было видеть!
— Эмоции, — сказал Киценко, глядя в сторону. — Эмоции.
— А почему в справке нет вашей фамилии? — поинтересовался второй.
— Моя роль тут не так велика. Когда вы его брали, сорт уже был...
— Где?
— У меня на хранении. Он уже чувствовал и передал мне...
— Брали его не мы... — сказал Киценко.
— Ну да, знаю. Ассикритов.
— Ассикритов, между прочим, в отставке.
— То есть, на генеральской пенсии, вы хотите сказать? — поправил его Федор Иванович. Второй развел руками:
— Генералу не дашь пенсию капитана. Мы хоть на пенсию проводили. А ваш академик...
— Не в наших стенах изобрели этот вейсманизм-морганизм, — перебил Киценко. — Вот над чем подумайте хорошенько. — И сразу остановил себя, замолчал.
— Значит, вы... — не смог унять любопытства второй. — Значит, вы кинулись в свои приключения ради этой картошки?
— Не совсем. Не совсем. Вас не посещало такое?.. Не было у вас когда-нибудь такого ощущения, что вы виноваты перед человеком... Перед двумя, тремя... Которым вы незаслуженно... Жизнь которых после встречи с вами пресеклась... Не было такого? У меня было. И есть до сих пор.
— А где вы работали?
Вместе с этим вопросом, который вырвался сразу у обоих, быстро высунулось и тут же спряталось что-то затаенное, чего Федор Иванович нечаянно коснулся. И он понял, что это самое ощущение было и у них. Только оно еще не стало силой, несущей перемены в жизнь.
— Я портил жизнь своим... не так. Не по долгу службы, — сказал он. — Просто очень легкомысленно жил. Испортить чужую жизнь легко. Портить — это как пух. Невесомая вещь. А искупать вину — это дело для многих прямо-таки невозможное. Некоторые даже смеются, — добавил он. Ему показалось, что в глазах второго скользнула неуверенная улыбка. Но он ошибся. Оба смотрели внимательно и строго. — Ну вот я и поставил себе... Она сама поставилась, задача. Сделал, правда, маловато...
— Был конкретный человек? — спросил второй.
— Двое. Первого помог... Отправить... Второго хотел спасти. И не успел. Не сумел...
— Это вы о Стригалеве? Да... Не успели... — задумчиво подтвердил второй, похлопывая пятерней по столу. Это было первое четкое подтверждение судьбы Ивана Ильича. — И вы, значит, ради этого на все пошли? — тихо продолжал второй. — Ведь вы на все пошли, на все!
Глаза у обоих увеличились. Оба притихли. И Федор Иванович молчал.
— Нестандартно поступили... — почти шепотом проговорил Киценко.
— Таких людей... нестандартно поступавших, между прочим, было много, — сказал Федор Иванович. — Если начать считать...
