Виталий Закруткин - Сотворение мира
— Хочу побывать в Огнищанке, хоть одним глазом глянуть на то, что там делается, — сказал Дмитрий Данилович. — Пока Андрей будет упрашивать свою Елю надеть на него каторжные цепи, я успею съездить в Огнищанку.
Третьим спутником Андрея неожиданно оказался Гоша Махонин. Коренной дальневосточник, он никогда еще не покидал пределов края и теперь решил посмотреть страну.
— Может быть, хоть попробую абрикос или персик, — сказал Гоша, — а то я их только на картинке видел.
А оставшись наедине с Андреем, хитровато подмигнул:
— Придется мне, видно, стать сватом сурового капитана.
В дальнюю поездку их провожали все новые знакомые Ставровых: учителя, агрономы, телеграфисты, токари из ближнего леспромхоза, дружная компания веселых парней, с которыми Андрей и Роман не раз ездили на охоту, а по субботам встречались в клубе…
Сейчас, целые дни простаивая с Гошей в тамбуре душного и тряского вагона, Андрей рассказывал ему о своих встречах с Елей, о ее характере, привычках. Ни о чем другом он не мог говорить. А Гоша, добродушно посмеиваясь над ним, напевал свою навязчивую песенку о девушке из таверны.
В Москве они задержались на два дня, устроившись на ночевку в каком-то захудалом общежитии. В первый же день ненасытный Гоша загонял Андрея, бегая по музеям, картинным галереям, выставкам. Бескорыстно и самоотверженно влюбленный в науку и искусство, Гоша хотел сразу побывать везде — от Художественного театра до лотков старых букинистов в Охотном ряду. Он бы мгновенно истратил в Москве все свои сбережения, но предусмотрительный Дмитрий Данилович проверил бумажники обоих своих спутников и отобрал у них деньги, оставив только мелочь.
— Я эти фокусы знаю, — полушутливо сказал он, — пусть ваши бесценные капиталы полежат у меня, а то в Кедрово вам придется возвращаться в одних подштанниках.
Что касается Андрея, то он, устав от московской беготни, сказал Гоше:
— Нет, милый друг. Если тебе охота носиться по Москве высунув язык, носись, пожалуйста, а меня от этой скачки с препятствиями избавь.
Весь второй день Андрей бродил по Москве один. С некоторым удивлением он поймал себя на мысли, что город ему не нравится, что весь этот шум, грохот, автомобильные гудки, утомляющие глаза пестрые плакаты, сверкание витрин, тысячи вывесок, рекламы, милицейские свистки, яркие платья женщин, нависающие над одетыми камнем улицами громады домов, хлопающие двери магазинов, этот непрерывный, суетливый, суматошный поток людей, несущихся куда-то, толкающихся, беспорядочно обгоняющих друг друга, вызывают в нем, деревенском парне, чувство глухой неприязни.
Потный, злой, с головой, гудящей как котел, Андрей добрался до Сокольнического парка и, не обращая никакого внимания на гуляющих по аллеям нарядных мужчин и женщин, разулся и, помахивая туфлями, дошел босиком до заросшей зеленой травой поляны, подложил туфли под голову и, забыв про свой новый темно-синий костюм, с наслаждением растянулся на сочной, недавно политой траве.
Глядя на высокие облака, лениво плывущие в чистой небесной голубизне, Андрей думал о Еле, о встрече с ней, почему-то не мог представить, как она будет выглядеть его женой и как они будут жить вместе. Неясная тревога испугала его, когда он подумал о том, что Еля, самозабвенно любящая город, чувствующая себя в городе как рыба в воде, должна будет поселиться в таежном поселке и проститься с тем, к чему привыкла с детства.
Думал он и о техникуме, в котором учился, о Житникове, о Берзине, о старом Северьяныче. «Надо будет обязательно съездить в техникум», — решил Андрей. С нежностью вспоминал он о Тае, и ему очень захотелось ее увидеть…
Поздним вечером Андрей с отцом и с Гошей снова сели в поезд, теперь уже другой, и он помчал их к заветному городу, в котором жила Еля.
Приехали они на рассвете, получили багаж, сдали чемоданы в камеру хранения, отыскали сонного извозчика, и он через весь город повез их к глухому переулку, где жили Солодовы. Занималась ранняя летняя заря. Город еще спал, но по улицам уже разносился запах печеного хлеба, дворники в белых фартуках мели тротуары, неторопливо и ровно цокали подкованные копыта лошади по прохладному, увлажненному росой булыжнику.
Когда извозчик подъехал к невысокому двухэтажному особняку и остановил лошадь у деревянных ворот, окрашенных слинявшей на солнце коричневой краской, сердце Андрея сжалось.
— Ну, жених, иди узнавай, дома ли твоя невеста, — сказал Дмитрий Данилович, — а мы подождем тебя здесь.
Андрей открыл калитку, вошел во двор, поднялся по знакомой лесенке наверх и остановился на веранде. Дверь была полуоткрыта, на ней белела марлевая занавеска. Андрей тихонько постучал. Никто не ответил. Он постучал громче, но в доме было тихо. Стараясь не шуметь, он вошел в прихожую. Дверь в спальню была распахнута. На широкой кровати, прикрывшись тонкой простыней и закинув за голову руки, спала Еля. Губы ее слегка вздрагивали во сне, темные волосы разметались по подушке.
Андрей постоял, наклонился над кроватью и, замирая от счастья, чуть прикоснулся губами к Елиным губам. Позже он не раз вспоминал этот неповторимый в его жизни поцелуй, вспоминал с грустью и светлой печалью.
Ресницы Ели шевельнулись. Она открыла глаза, несколько мгновений смотрела на Андрея — не приснился ли он ей? — потом быстро натянула простыню на голые плечи, вскрикнула:
— Ты?.. Приехал?..
— Я сейчас выйду, — сказал Андрей, — а ты вставай. Я не один.
— А кто с тобой? — спросила Еля.
— Отец и товарищ…
Пока гости, покуривая, сидели на веранде и перебрасывались ничего не значащими словами, Еля привела себя в порядок и вышла к ним свежая, оживленная, с подкрашенными губами и аккуратно уложенной прической. С помощью Андрея и Гоши, добывших из чемодана бутылку вина, сыр и сардины, Еля быстро приготовила завтрак.
За завтраком она сказала, что уже три месяца живет в городе одна.
— Папу все-таки уговорили ехать на Черниговщину строить какой-то большой завод, — сказала Еля, — а мама тоже поехала с ним. Мне надо было остаться здесь, потому что меня задержали занятия в институте.
— Ты поступила в институт? — спросил Андрей.
— Да, в музыкально-педагогический. Только вчера сдала последний экзамен и переведена, на второй курс.
Гоша Махонин, не сводивший с Ели восторженных глаз, закричал:
— За это положено выпить!
— Давайте выпьем…
Андрей следил, с какой изящной небрежностью, как ловко и хорошо Еля режет лимон тонкими ломтиками, разливает чай, как спокойно и уверенно хозяйничает она за столом, и чувство гордости за нее наполняло его и заставляло посматривать на Гошу с немым вопросом: какова, дескать? И Гоша, как только Еля вышла зачем-то на кухню, понимающе кивнул и, подняв большой палец, прошептал на ухо Андрею:
— Капитан! Девушка из маленькой таверны — во!
После завтрака Дмитрий Данилович и Гоша отправились посмотреть город. Андрей и Еля остались одни. Убрав со стола, Еля села у открытого окна, стала рассеянно перелистывать лежащий на подоконнике журнал мод. Андрей закурил, сунул в пепельницу обгоревшую спичку, заходил по комнате. Заметив, что Еля украдкой следит за ним с какой-то веселой улыбкой, он спросил:
— Что ты смеешься?
Покусывая губы, Еля сказала:
— Ничего.
— А все-таки?
— Любуюсь твоим костюмом.
Андрей смутился, нерешительно осмотрел свой новехонький заграничный костюм, купленный им перед поездкой в благовещенском комиссионном магазине.
— Не понимаю, — сказал он, — костюм как костюм.
— Но ты из пего вырос, — сдерживая смех, сказала Еля, — глянь, какие короткие брюки.
— Черт с ними, с брюками! — Андрей вспыхнул. — На Дальнем Востоке мне сказали, что это крик моды. Для тебя я этот самый «крик» и надел.
Оба они засмеялись. Андрей взял стул, подсел к Ело.
— Ну, Елка, — сказал Андрей, — что будем делать?
Еля стала серьезной.
— Не знаю.
— Выйдешь ты за меня замуж?
— Не знаю.
— А кто же знает?
Слегка отвернувшись, Еля задумалась. Ей шел двадцать второй год. Никого она еще по-настоящему не любила, хотя ей нравилось то, что за ней постоянно ухаживают, ищут ее расположения разные люди. Еля стыдливо гордилась этими знаками подчеркнутого внимания к ней, в любом обществе мужчин и женщин начинала кокетничать, но это непроизвольное ее кокетство не было грубым и вызывающе-навязчивым, а скорее напоминало увлекательную игру, отдаваясь которой Еля никогда не думала о ее последствиях. Это врожденное кокетство и страстное желание нравиться всем было живой частицей самой Ели, свойством характера здоровой, красивой девушки, ее неосознанным, чисто женским инстинктом, то есть чувством подсознательным, безотчетным и совершенно непосредственным.
