Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе
«Наши, наверно, думают, что я у брата, в тепле и уюте… А брат? Интересно, кто же у него родился: мальчик или девочка? До меня ли кому сейчас?» — при этой мысли он вскочил, обошел коров, заглядывая в глаза каждой из них ошалелым взглядом.
— Ну-ну, спокойно, я же с вами! — успокаивающе ответил он на протяжное мычание, вдруг сообразив, что чем больше предается своим размышлениям, тем сильнее расстраивается. Конечно, дурные мысли мелькали и тогда, когда он был занят делом, но все же работа развлекала его. Схватив лопату, парень вышел во двор.
В темноте он прикинул, где должна стоять другая скирда, и принялся копать снег. Сугробы нависали над головой, приходилось трудно, но стоило дать себе передышку, как сразу одолевала мерзкая тоска одиночества, и парень, будто обреченный, рубил снег, отчаянно размахивая лопатой. По длине пробитой тропы он чувствовал, что скирда должна быть где-то рядом. «Надо и к другим стогам пробиться», — осмелев, решил он. Холода парень больше не чувствовал, но вновь подступила слабость. «Да я есть хочу, — мелькнуло в голове, — сейчас откопаю скирду и поем».
Наконец он добрался до скирды и, обессиленный, упал на колени, уткнувшись покрасневшим от стужи лицом в сено. В лицо дохнуло теплым ароматом травы, сладким запахом зелени, земли, солнца, всем тем, что в эту минуту было насколько далеким, настолько же желанным, и он едва не заплакал. Сегодня это уже случилось не впервые, но он снова сглотнул ком в горле и загнал внутрь рвущееся рыдание.
Парень поднялся. Безвольно взялся за лопату и, пошатываясь, побрел обратно. Руки-ноги не слушались его. Будто оборвались сухожилия и рассыпались суставы.
Керосина оставалось мало, нужно было поберечь его. Кое-как парень развел огонь. Когда он начал раздувать пламя, в глазах вдруг потемнело, будто глухо и сильно ударили в затылок. Черные и розовые круги разбежались перед глазами, чтобы не упасть, он уперся руками в поленья. Ему никак не удавалось утишить боль. Наконец, собравшись с силами, он поднялся с колен и сел на топчан. Долго сидел, уставясь в темное пространство. Потом встал, достал из шкафа краюшку засохшего хлеба и с видимым усилием надкусил.
От первых кусочков стало легче. Прибавилось сил. Но боль в желудке стала острее. Он подвесил на цепь котелок с водой. Медленно пережевывал хлеб. Когда в котелке закипела вода, достал мешочек с кукурузной мукой и горстями стал сыпать в воду. Стряхнув с рук муку, образовавшую в котелке вязкую мутную массу, он достал из кадки сыр и самодельным ножом с пестрой наборной рукояткой нарезал кусочки сыра в котелок. Добавил немного соли и, помешивая воду деревянной мешалкой с обгоревшей ручкой, стал варить эларджи.
Эларджи, булькая, выплескивал на огонь шипящие брызги. Насытившись, парень забылся тревожным, неспокойным сном.
И снова коровье мычание разбудило его, но он больше не злился на них и не ворчал. Бросив взгляд в забитое снегом окно, он прикинул, что спал больше трех часов. Время будто остановилось.
Приоткрыв дверь, он с опаской выглянул. Обрадовался тому, что снег больше не падал. Крепко схваченный морозом, осевший снег затвердел. В тусклом лунном свете вся долина была укутана алмазно-пепельным сиянием.
Парень принес сена и подбросил его коровам. Ему было безразлично — днем ли кормить их, ночью ли, только бы унялись они и, весело посапывая, хрустели, нарушая своим сопением и топтанием ледяное безмолвие белой ночи. Затем он напоил их и снова набил ведра снегом про запас.
Однако ж коровы не унимались. Вдруг парень понял, в чем дело, почему они так взбудоражены. И так радовавшее его: «Мужчина, сам разберешься» — прозвучало тяжким укором.
«Я же не подоил их!..» — и он завертелся волчком. Сполоснул теплой водой подойники, благо теперь он все время держал на огне большой медный котел.
За всю жизнь ему лишь несколько раз пришлось доить корову, когда мать лежала в больнице, а отец был в горах на сенокосе. Он тогда кое-как нацедил несколько стаканов, чтобы было куда накрошить мчади для младших сестры и брата.
Он присел на корточки возле Нотии, обмыл ей теплой водой вымя и начал доить. Сперва молоко лилось куда попало, соски выскальзывали, по черному от помета полу потянулись белесые молочные полосы. Потом он приноровился, и рвущаяся из вымени струйка молока потекла прямо в ведро. Скоро парень устал от напряжения, заболели и онемели большие пальцы, но он упрямо доил, прислушиваясь к звонким ударам молочных струй о стенки ведра. Нежная вскипающая пена и теплый пар все выше поднимались к краю. Он только дважды позволил себе передохнуть, наконец закончил дойку и слил молоко в кадку с оцинкованной крышкой. До того он промыл кадку и покрыл ее простиранной марлей, чтоб хорошенько процедить молоко.
Выглянув, он со страхом увидел затянутое облаками, сулившее непогоду небо. Снова накормил коров и выгреб навоз.
Наступил пятый день. Накануне он снова пробивал дорожки к раскиданным по окраинам двора скирдам. Его уже не пугал тусклый отблеск заледеневшего пространства. Пустота и равнодушие овладели им. Деревянный скребок у него сломался, приходилось раскидывать снег тяжелой и менее удобной железной лопатой. Снег то и дело налипал на нее, и парень промыл лопату горячей водой и смазал ее постным маслом. Теперь работа пошла веселей. Он, словно крот, пробивался по лабиринтам проложенных им ходов. И с дойкой парень теперь управлялся лучше. «Привык я, наловчился», — с удовлетворением подумал он, поймав себя на том, что все время ищет, чем бы еще заняться.
Перед рассветом шестого дня, выглянув во двор, он недоверчиво окинул взглядом засыпанную снегом, с свинцово-серыми тучами окрестность, и ему показалось, что он забыл о существований красок — так иногда в памяти стирается и исчезает образ близкого и любимого человека, — парень попытался мысленно, напрягая все свое существо, воскресить яркие, живые, пестрые краски окружающей природы, но перед глазами вставала одна только пелена серо-белого цвета. Сам того не сознавая, он рванулся к коровнику и стал вглядываться в животных. Черные, рыжие, темно-бурые — они казались ему сплошным серым пятном, одна только Нотия отсвечивала своим белым лбом, и парень
