Юность - Николай Иванович Кочин
Мы остановились на поляне при дороге. Черная стена оголенного, обугленного леса глянула на нас неприветливо. И трава поблизости была вялая, и земля горячая, и деревья унылые, и воздух прогорклый. Опасно было подходить к пожарищу. Вдруг с высоты огромной вершины сыпалась вниз уйма золотых запятых, они чернели на лету, по мере приближения к земле. Среди методичного треска сосновых веток иногда зачинался необычный шум, схожий с шумом водопада. Это огромное дерево, все обугленное и уже подгоревшее снизу, стремительно валилось на землю, взметая гарь и тяжело при этом охая.
— Эй, берегись! — кричали тогда друг дружке мужики, спокойно стоя поодаль и прекрасно видя, что дерево никому не угрожает.
В руках у них были топоры, лопаты, пилы, но сами они только «отбывали положенный срок работы».
— Почему вы стоите? Какому угоднику празднуете? — закричала им Серафима. — Тушить надо. Где у вас старшой?
Вышел длинный, как жердь, мужик, с клюкою в руке, поклонился Серафиме вполпояса. Та его спросила:
— Чего вы ждете?
— Ливня хорошего, матушка.
— Какого ливня? Почему ливня?
— Окаянную эту силищу — огнь поедающий, иначе ничем не возьмешь. Одно слово — божеское наказание. Горит тебе и горит. И когда только его провал возьмет. Дай-ко, господи, придет вот тучка, покропит землицу вдоволь, все зальет разом.
— А если она не придет да не покропит?
Мужик развел руками:
— На то божья воля.
— Молчать! — оборвала его Серафима. — Вас сюда с бедствием выслали бороться, а вы божьей воли ждете. Евангелие цитируете перед лицом народных бед. Стыдись, борода! Ты какого сельсовета?
— Арманихинские мы, девка, из деревни Изюмово.
— Я передам председателю, как ты тут, сложа руки, прохлаждаешься, бога хвалишь, народ мутишь. Рыть канавы! Понял? Окружить ими пожарище. Прорубайте смелее просеки.
Она пошла первая к огню, за ней последовали мы, за нами поплелись и мужики. Чем ближе к пожарищу, тем становилось все труднее. Жаркая мгла окутывала стволы деревьев, ползла к березовой роще и портила ее буйную листву. Все время приходилось смахивать слезы с глаз. Люди кашляли, спотыкались и громко суесловили. По хвойному пасту, густому, сухому и податливому для огня смело ползли позади пожарища мелкие червяки пламени, они выедали на своем пути все живое, оставляя позади себя плешины обугленной почвы. Рукой подать было до массива соснового строевого леса. Следовало перерезать дорогу огню. Повернувшись спинами в сторону пожара, мы стали пролагать неглубокую канаву. Голубой дымок курился у нас под ногами и залезал в нос, горло, уши. Одуряюще пахло сухой разрытой хвоей и дымом. Мы глотали удушливый этот воздух и сплевывали.
Мимо нас пронесся мужик, на ходу подпрыгивая и крича. На его лапте извивались струйки огня, портки тоже занимались. Опрометью он бросился в чащу кустарника и стал кататься по земле и корчиться. Вслед за ним вырос перед нами бородатый человек с клюкою — старшой.
— Огонь подползает еле зримо под ноги, у мужиков лапти горят, — сказал он Серафиме. — Дозволь отступить. Этого лесу у господа-бога прорва, десятиной выгорит больше, десятиной выгорит меньше, нам один барыш. Вырастет, дай только срок. Притом же — жара несусветная, дым в самую глотку, окаянный, лезет. Ослобони…
— Лить им воду под ноги! — раздался голос Серафимы.
— Воды не напасешься…
— Стать цепью к ручью!
Ручей находился в болотистом месте за полкилометра от стоянки, из него таскали ведрами воду и поминутно лили в машину. Угрюмый шум струи, падающей на мягкую хвою, сливался с треском объятых пожаром веток. В отстоях опаловой мути мелькали шустрые девушки. Намокшие их платья прилипли к телу, волосы беспорядочными прядями спускались на глаза. Девушки неумело, но старательно ковыряли тупыми лопатами землю, а отступать не хотели.
Лес истлевал при безветрии спокойно и медленно. Дым клубами застаивался в лощинах, собирался под ветками еще здоровых дерев и сбивал нас с пути. Особенно он густ был в том месте, где пролегла граница соснового бора и рощи и куда перебрались мы вскоре вырубать просеку, чтобы оборонить молодой березняк. В роще по-за глушинам, в застени — траве приволье, и низом огонь не мог туда ворваться, зато обугленные сосны, падая, обрушивались на нежные ветки березок и поражали их огнем. Мгновенно кожа молодого деревца бурела, коробилась и вдруг ярко вспыхивала. Струи огня пробегали по коре березки и обжигали ее древесину. Надсадно было видеть, как сминалась огнем красивая листва, тут же превращаясь в стаю черных мотыльков, крутящихся в воздухе. Роща была вовсе молоденькая и тянулась на десятки километров вдаль, огонь для нее особенно был опасен. Эту рощу отстаивали бабы. Бабы, они больше всех деревьев любят березу, сколько про нее сложили песен, и еще будучи в девках, когда водили хороводы, то пели: «Во поле березонька стояла». И не про нее ли говорят мудрые старухи: «Де береза крик унимает, свет наставляет, больных исцеляет», то есть дает деготь, лучину и бересту. Бабы старательно вырубали просеку, чтобы вовремя отгородить рощицу от полыхающих сосен. Березки были молодые, тонкие и не очень частые, — рубить их было легко. И просеку нетрудно было бы проложить, если бы жара позволяла спокойно работать, если бы дым не ел глаза, если бы все имели топоры и пилы и если бы их кто-нибудь поточил. И все-таки бабы очень усердно тяпали тупыми топорами по нежным стволам березок, которые, накреняясь, исступленно вопили, затем с шумом валились и застывали вершинами на ветках соседних деревьев. Долго и старательно бабы дергали одну из берез за комель, чтобы повалить совсем. Мы кинулись помогать женщинам. И вмиг дерево свалилось и улеглось в ряд с другими. Косматые, потные, в одних рубашках, подпоясанные веревками, бабы остановились и глубоко вздохнули.
— Умаялись, жарко? — спросила их Серафима.
— Русская кость тепло любит, — ответила бойкая молодуха.
— Споро работаете, сердце радуется, на вас глядючи, — похвалила их Серафима, которой веселый ответ бабы очень понравился. — Согласие есть в вас, все, как одна.
— Эх-ма, девонька… мы народ деревенский, а деревенский народ нерасторопен до зачина, а как зачнем — только держись. Эвон сколько нас — полк. И все — Аринушка Маринушки не хуже.
— Дружно возьмемся, так что угодно одолеем.
— Согласие стоит богатырства. И раз господское добро к нам перепало — учись сохранять его: на счетах прикидываешь, так рукава засучивай.
Вдруг затрещало недалеко от нас, и можжевелевый куст вспыхнул весь сверху донизу, образовав сплошной язык огня, сразу, впрочем, сникший. На месте буйно-зеленого куста вмиг возник почернелый скелет жалкого деревца. Бабы встрепенулись.
— Аринка, — закричала наша молодуха и бросилась бежать в ту сторону, — тащи пилу скорее, березы здесь
