Повести и рассказы - Михаил Леонидович Слонимский
Писатель закивал головой:
— У меня в блокноте тоже есть такая запись — «длинный нос». Какой-то сюжет мелькнул, связался с этим длинным носом, а какой — так потом и не вспомнил. Это бывает.
Шерстнев продолжал:
— А вы говорите: ясное дело. Между прочим, консоль фермы похожа немножко на длинный нос. — Он помолчал. — Наверное, тысячу раз я видел в действии этот свой секрет, но надо отличить его, выделить его, применить к действию. Я верю в колумбово яйцо и в яблоко Ньютона… А вы говорите: ясное дело… Ясное дело — восстановление по старинке…
Писатель сказал:
— Значит, у вас так же, как и в нашем деле? Я, конечно, мало что смыслю в механике. Но вот что иногда приходит мне в голову. Мне думается, что человеческое воображение — самая мощная сила в мире. Если превратить его в энергию, материализовать создания человеческого воображения, то черт его знает что получилось бы, вся ваша механика полетела бы к черту.
— Мое воображение скромнее, — отозвался Шерстнев. — Я — инженер, практик, мое воображение направлено на разгадку законов природы, на применение их в конструкции, потому пойду сейчас в армию, в прорабы, фронтовая работа лучше подскажет решение, чем в кабинетах. Да все равно — не смогу я сейчас усидеть в кабинете…
— Что это такое? — воскликнул вдруг писатель.
Голубовато-зеленое, мертвенное сияние вырвало из мрака за окном вагоны поезда, стоявшего на соседнем пути. Фантастическим светом засветилось небо. Тревожно кричали гудки.
— Осветительные ракеты, — сказал Шерстнев. — Простите, я должен вас покинуть, обязанности… Вы никуда не выходите, держитесь с проводником… — Он потер щеку рукой. — К сожалению, предохранить вас не могу ни от чего, налет есть налет.
И он ушел.
Вернулся он только тогда, когда стих рокот вражеских моторов и грохот разрывов. Пламя зажженных врагом пристанционных строений пылало в небе. Писатель неподвижно стоял у окна. Он резко обернулся к Шерстневу.
— Страшно было? — спросил Шерстнев.
— Мерзавцы! — ответил писатель. — Как они ворвались в нашу жизнь! Они ворвались, все эти бомбы в наш разговор.
— В нашем эшелоне трое убитых, одиннадцать раненых, — отозвался Шерстнев. — Ребенок один убит… — Он промолвил тихо: — Первый раз в жизни я досадую, что делаю мосты, а не пушки, не автоматы, не бомбы и снаряды!..
*
Леночка ждала его около двух недель, не имея о нем никаких вестей. Она усиленно работала, и никто на службе не мог бы заметить ее волнения. Билибин, увесистый и солидный, как всегда, продиктовал ей свой отчет. В этом отчете было уделено место и ей. Билибин аттестовал ее как отличную работницу, особо указав на то, что она не растерялась в самый опасный момент и не бросила доверенных ей бумаг. Он продиктовал эту аттестацию с очень значительным видом; он и по дороге в Москву оказывал ей чрезвычайное уважение, даже и не пытаясь брать, как раньше бывало, игривый тон. Ей была приятна эта похвала, — она доставит удовольствие Коле. Теперь в каждой мысли ее присутствовал муж, он был всегда с ней, что бы она ни делала, о чем бы ни думала. Это было удивительное ощущение. Она просто не понимала, как это она могла жить раньше без него.
А он все не приезжал, не возвращался. Как там, в вагонетке дрезины, она гнала от себя страх за него, радуясь всякой работе, всякой нагрузке. Однажды вечером она взяла с полки роман отца «Покой». Это был очень плохой роман, но в нем нашлась фраза, которая вдруг поразила ее. Эта фраза — «счастье в движении, а не в покое». Может быть, ничего нового в этом изречении нет, может быть — даже наверное, — отец взял эти слова из какой-нибудь другой книги, но ей эта фраза открыла очень многое. Ее муж был воплощенным движением, и девчонкой она боялась подчиниться ему, быть увлеченной в некий бурный поток, ее тянуло к покою, а покой был в увесистом, нешатком Билибине. «Вот в чем дело», — думала она и не понимала, что могло ей хоть на миг понравиться в Билибине.
Глупой девчонкой она мечтала невесть о чем, а когда это невесть что пришло к ней, она испугалась собственных мечтаний, она попыталась убежать от них. Так она понимала себя сейчас, потому что влюбилась в своего мужа. Отец нашел счастье в самообмане, он воображал себя гением, как и она до брака воображала себя сокровищем, но отец одной фразой все же помог ей. «Счастье в движении, а не в покое…»
*
Он вернулся вечером, когда она уже была дома. Отворив дверь и увидев его, она взвизгнула, как девчонка, и прижалась к нему. Все для нее исчезло в этот миг, ее самой не стало, был только он…
Кто сказал, что она не любила его? Она всегда любила его. Только его. Это очень странно и очень хорошо — любить другого человека больше, чем самое себя, гораздо больше!..
В этот вечер он позвонил только Левину, тому самому рыжему инженеру, который всегда верил в него. Больше никому он не сообщил о своем приезде. Все было отложено на завтра.
Утром, когда Шерстнев и Леночка уже позавтракали и собирались на работу, явился Левин. Они пошли вместе. Левин рассказывал о группе конструкторов, которой специально поручается разработка самых насущных военных проблем, также, конечно, и проблемы крана.
— Ясно, что вы в этой группе, — сообщил он.
Шерстнев ответил решительно и точно:
— Я иду в армию. Фронт мне все подскажет.
Леночка отозвалась живо:
— Я — тоже. Не спорь, — обернулась она к мужу. — Ты сам мне сказал при прощании, помнишь?..
Так, шагая по улицам Москвы, они в простом разговоре решали свою судьбу. Левин знал,
