Осенние дали - Виктор Федорович Авдеев
— Кто эта Виринейка? — тихо спросил его Акульшин.
— Продавщица бакалейного. Говорят, у нее в любое время ночи можно достать за трешку бутылку.
Автомашина неслась по сонной, гудевшей под колесами улице на другую окраину городка, к полю.
И опять Ржанов не замечал домов, улиц, всецело погруженный в думы.
Слишком часто человек бывает безрассуден. Ведь как в молодости он добивался Симиной любви! Любит ее и сейчас. А готов был оскорбить последними словами, развестись. Ну как можно так распускать себя? Нет того, чтобы сперва поговорить, разобраться. До чего непрочны людские связи! Разве не шатка и дружба? Доброжелательность? Сколько он покровительствовал «нашему Владлену»! Молодой коллега, ученик, — и собирался обрезать все с маху! Кстати, теперь Владлену можно поручать сложные операции: хирург из него получится. Пусть перевозит сюда невесту. Вообще у них в больнице сложился неплохой коллектив врачей. Хорошо, что Сливковский и выйдя на пенсию работает. Терапевт отличнейший. Во всех трудных случаях поставить диагноз просят его…
И незаметно для себя Ржанов переключился на служебные дела, интересы.
Час спустя «рафик» остановился на больничном дворе перед деревянным флигелем неврологического отделения. Санитар и сиделка вытащили из машины заснувшего Конкина. Нижняя рубаха и кальсоны майора были в репьях: спал в траве недалеко от Виринейкиного домика.
— Теперь уж догола разденем, — сердито говорил санитар.
— Едва ли в этом есть нужда, — сказал Ржанов. — Сам не проснется.
Вместе с Акульшиным они медленно пересекли клумбу и, не сговариваясь, сели на скамеечку. Обоим хотелось немного отдохнуть после суматошного рысканья по уснувшему городу, возни с пьяным майором.
— Четверть второго? — сказал Акульшин, посмотрев на светящийся циферблат своих часов, и легонько зевнул. — Скоро начнет светать.
— Да. Фактически уже понедельник. Вот и кончился мой выходной. В этот раз повезло, всего одна операция. Бывает и три. Или вызовут куда-нибудь, а то райком нагрузит, прораб явится, небольшое строительство мы тут затеяли… Посплю немного — и в больницу. Жалко, пульку не удалось кончить.
Высоко над садом стояла полная, яркая луна. Цветы на клумбе дремали, осыпанные предутренней росой. Накрытые тьмой, они потеряли свой цвет, и георгины трудно было отличить от табака.
— Что день грядущий мне готовит? — продекламировал Акульшин. — Поэты всегда воспевают утро, как начало новой жизни. А что фактически происходит? Мы еще на сутки приближаемся к смерти — и только.
— Ты все изрекаешь вечные истины, — опять тихонько засмеялся Ржанов. — «Жизнь — это отмирание. Техника разрушает природу. Наша Земля — крошка во Вселенной». Когда-то великими мастерами так философствовать были гимназисты. А видишь нашу спутницу Луну? Что бы там ни было, а нога землян уже ступила на нее, и, конечно, наши потомки разгадают еще тысячи тайн, которые нам кажутся непреодолимыми.
Спать Ржанову не хотелось. Он ни на минуту не забывал о жене, о том, что попал впросак. Понимал, что ему надо будет заслужить прощение Симы, больше уделять внимания и ей и детям. Но от сознания того, что придется объясняться — а этого не избежать, потому что Симка все прекрасно понимает и легко его не простит, — Ржанову не становилось огорчительно, наоборот, он чувствовал себя освобожденным от чего-то крайне тягостного и был полон энергии. Ему не терпелось начать диалог с женой. О, Сима поманежит его как следует, она такая!
— У каждого свой вкус, — говорил Акульшин. — Одному нравится всю жизнь таскать шкуру прыткого козла, а другому — холодную чешую мудрой змеи. Тебе, наверно, кажется: «Вот Мишка свихнулся под старость. Разочаровался, бормочет, как попугай, избитые истины». Да? Милый мой, я не меньше тебя люблю жизнь и не собираюсь накидывать петлю на шею. Просто я не закрываю глаза на действительность… вслух говорю о том, о чем принято думать лишь ночью, закрывшись одеялом.
Слушал Ржанов вполуха. Взгляд его упал на темное окно хирургического отделения, и он подумал: как-то чувствует себя колхозник из Дунькина, которого оперировал днем? Надо сейчас зайти к нему в палату. Позвонить дежурной сестре в Лужки: нет ли осложнений у спасенного мальчика? «Вишь какое у меня нервное возбуждение, — тут же отметил он. — Засну ли сразу? Не пришлось бы люминал принимать».
От клумбы нежно, сладко пахло цветами, освеженными росой, гораздо сильнее, чем днем. Лай городских собак становился реже, ленивей — к рассвету.
— Так-то, старина, — оживленно сказал Ржанов и положил руку на колено другу. — Все, что ты говорил о Вселенной, о квазарах, о долгой жизни неорганической материи, — правильно. Только что это меняет? Вечность — такое понятие, перед которым и миллиарды лет являются коротким отрезком. Для человека его жизнь всегда будет громадна по протяженности, а окружающие земные интересы — главнейшими в мире. Помнишь, ты говорил о поденках? Однодневках. По-гречески — эфемерах. Так их жизнь по отношению к нам почти та же, что наша по отношению к планетам. Но и за свой короткий срок поденки проходят тот необходимый круговорот жизни, для которого они созданы, и уходят, оставив здоровое потомство.
— Но финал-то один? — усмехнулся Акульшин. — Из земли пришли, в землю уйдем. Обидно, понимаешь, знать, что ты с каждой минутой гниешь на корню, распадаешься и от тебя даже воспоминания не останется. Тут уж и ваша медицина бессильна.
— Ишь чего захотел! Планеты и те распадаются… зато нарождаются новые. Вечный обмен веществ. Ну и что? Задача: прожить счастливо и с пользой для ближнего. Человечество всегда мечтало о бессмертии. Каждая нация на собственный лад придумывала свой Эдем. Так вот, если во Вселенной существует рай, то этот рай наша Земля — прекраснейшая из звезд. Говорят, из космоса она кажется голубоватой и очень красивой. Озон, зелень, чистая вода — что можно найти лучше? И будет горько и обидно, если чья-нибудь злобная рука бросит атомную бомбу или так называемый технический прогресс отравит атмосферу. Будем надеяться, что человеческий гений с честью выйдет и из этого испытания. Скажешь, дежурный оптимизм? Нет, здравый взгляд на жизнь. Помнишь у Есенина?
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
Тихо было вокруг. Где-то далеко за садом, за окраиной городка, послышался слабый стук; наверно, по волглому от росы проселку из деревни ехала телега. Ржанов встал, с удовольствием потянулся.
— Что ж, спать?
Маленькая блестящая луна с высоты надменно смотрела на человечков у скамейки, словно они ее никогда не покоряли. Акульшин сидел молча, слушая уходящую ночь. И спать хотелось, и лень было подниматься.
Примечания
1
Косяк —
