Борис Лавренёв - Собрание сочинений. т.1. Повести и рассказы
Он даже не заметил, как открылась дверь и в мазанку вошел старик цыган, а за ним Васо. Старик, вздув под курчавой шерстинкой бороды одутловатые губы, подошел сзади, покачал лохматой башкой и взял Модеста Ивановича за плечо.
Модест Иванович испуганно обернул перемазанное сажей лицо.
Васо густо заржал:
— Насол дело, барба!
— Я ничего… — смутясь, пролепетал Модест Иванович. — Я так… грязно очень, — оправдывался он, размахивая тряпкой.
Васо поставил на стол квадратный жестяной бидон.
— Садись, — буркнул он Модесту Ивановичу, — закуска кусать будем, пить будем.
Старик достал с полки холодную баранину и буханку ржаного хлеба. Поставил на стол продавленную жестяную кружку и две деревянные чарки.
Васо налил из бидона прозрачную булькавшую жидкость. Модест Иванович поднес чарку к губам и понюхал. Жидкость резко пахла анисом.
— Что это, так сказать? — спросил Модест Иванович, принимая ухарский вид старого пьяницы.
— То ракия. Турска водка. Пей, барба.
Модест Иванович поднял чарку.
— За здоровье хозяина.
Ракия жарко ошпарила рот, кипящей медью пробежала по горлу в желудок. Модест Иванович закашлялся и запихнул в рот кус баранины. Ему стало вдруг весело и легко.
— Налей еще, — подвинул он чарку.
Васо ухмыльнулся. Белый, со стегаными рубчиками, шрам, шедший от его рта к правому уху, вздулся и резко обозначился на сухой коже. Модест Иванович поглядел с любопытством на шрам.
Подумалось: «Должно быть, ранили во время провоза контрабанды». И почтительным, ласковым голосом Модест Иванович спросил:
— А опасное ваше дело? Нужно все-таки быть героем. Это вас таможенники ранили?
Васо недоуменно вскинул глаз.
— Зацем? То мы с Тодькой драка была. Пьяные. Тодька толкнула, я упал на бутылку — мордой нарезался.
Модест Иванович в негодовании отвернулся. Героическое оборачивалось пошлым и смешным. Он крякнул и с остервенением подряд выпил две чарки ракии.
Вернувшиеся к ночи нагруженные товаром рыбаки, войдя в мазанку, увидели, как, сидя рядом и обнявшись, Модест Иванович и Васо высокими срывающимися голосами тянут песню.
Васо запевал; Модест Иванович, прищелкивая пальцами, подтягивал:
Оцень грека любит русска,Вместе кусают закуска.Пьют сампанская виня,Ходят в церковя одня.
Увидев вошедших, Модест Иванович оборвал пение и захохотал.
— К-которые, кон-дрла-бандисты, — произнес он, путая буквы, — ску-учно вам? Присаживайтесь. Места хватит.
Тодька бросил на пол мешок, схватил Васо за шиворот и потряс его.
— Напился, сволоц? Так баркас стерег? Зарезу!
Но Васо вырвался, выругался и, отскочив к стене, запел снова, поддерживаемый Модестом Ивановичем, тыча пальцем в Тодьку:
Барба Яни из кинзалаДва цаса огонь дерзала.Барба Тодька из нозиТысця турка полози.
Тодька замахнулся, но Христо перехватил его руку.
— Не надо. К цорту! — сказал он, смеясь. — Отцаянные. Надо и нам. Лука, давай ракии!
За полночь выбрались из мазанки, шатаясь и таща мешки.
Сзади, обнявшись, шли Модест Иванович и Васо.
За ними, хлопая их по ногам, волочился тяжелый тюк.
Модест Иванович привалился к Васо, а Васо урчал:
— Молодес, барба Модесто. Брато! Грека русской больсой друг.
Опять заскрипели уключины и закапала с весел вода. Взморье лежало тихое, тяжелое, пощипывая пеной ослабевающего наката.
Когда перевалили через него, вздыбили парус, и «Святой Николай» резво и весело побежал в обратный путь.
Модеста Ивановича больше не укачивало. Он устроился на дне, разморенный и усталый, и скоро уснул под мерное рокотанье воды.
Утром его разбудил легкий холодок. Поднявшись, он увидел, что небо и море горят оранжевыми и ало-розовыми сияниями. Все кругом казалось зажженным прозрачным трепещущим огнем. Медленно, охорашиваясь и стряхивая брызги, выползло проспавшееся солнце.
Модест Иванович смотрел на мерно вздымающееся вместилище влаги, катавшее тяжелые гладкие валы, кой-где запенивавшие верхушки белой каймой.
Нежданно из этих валов плавно и мягко выскользнула совсем рядом тупоносая свиная голова черно-серого цвета и сейчас же скрылась в воде. За ней следом кувырнулся острым плавником длинный хвост.
Модест Иванович ахнул.
— То дельфина рыба, — лениво буркнул Васо.
Модест Иванович долго развлекался кувырканьем дельфинов. Когда они скрылись, он радостно заволновался, завидев вдалеке легкую полоску дыма от идущего парохода. Но Христо, нахмурясь и выругавшись, круто повернул, и баркас пошел в противоположную сторону.
На вопрос Модеста Ивановича Христо нехотя и сумрачно ответил:
— Поймают — нехоросо будет. В тюрьма сядес.
И только в этот момент Модест Иванович осмыслил, что он находится на судне, груженном контрабандой, что по законам контрабанда — преступление и что, захваченные с поличным, они понесут тяжелое наказание.
Это словно облило его ледяной водой, и он притих, испуганно смотря, как тает за горизонтом ползущая струйка пароходного дыма. Скоро она исчезла. Модест Иванович приободрился, снова повеселел и, чтобы придать себе бодрости, игриво засвистел марш Буденного.
Но на втором такте он получил тяжелый удар по затылку, сваливший его с ног в набравшуюся на дне баркаса ржавую воду. Он в бешенстве вскочил, ища глазами обидчика, и увидел искаженную рожу Тодьки, державшего в руке уключину, которой он ударил Модеста Ивановича.
— Сволоц, убью! — закричал Тодька, поднимая уключину.
— Тодька, оставь! — крикнул Христо.
Тодька, рыча, сел.
— Нельзя на море свистеть. Удаци не будет. Беда придет, — объяснил Христо огорошенному Модесту Ивановичу. — Сиди смирно.
К вечеру стал стихать ветер. Парус заполоскал.
Христо оглядел море.
— Плохие шутки. Станет ветер — в ноц до Балаклавы не дойти.
Тодька с бешенством взглянул на Модеста Ивановича. Модест Иванович сел на дно баркаса у ног Христо, чтобы быть подальше от железных кулаков Тодьки и его ножа.
Быстро темнело. Ветер стих совсем. Он еще раз трепыхнул парусом, как раненая цапля крылом, и безнадежно упал на зеркалившую мертвой зыбью воду.
— Сазай весла! — скомандовал Христо.
«Святой Николай» медлительно закувыркался на тяжелой зыби, слабо подвигаясь вперед. Рыбаки уныло молчали.
Гребли до полуночи, но берега не было. Даже рысьи глаза Тодьки не могли высмотреть ни одного огонька.
— По прорве гляди. Айтодорский, долзно, справу видать, Херсонесский — слева.
Но ни Херсонесский, ни Айтодорский маяки не обнаруживались. Со всех сторон баркас окружала упругая и душная, как подушка, тьма.
— Цорта бабуска, — выругался Христо, — ноцевать в море придется. Отходить надо. А заноцуес, утром на тамозенника попадес — пропадай.
И опять в тишине звенела только капающая с весел вода.
Вдруг Тодька вскочил и поднял руку.
— Стуцит, — шепнул он, скаля зубы в настороженную и тревожную гримасу.
— Саба́с! — крикнул Христо.
Весла неподвижно легли вдоль борта. Христо вытянул шею и прислушался. Модест Иванович, не сводивший с него взгляда, увидел, несмотря даже на душную темноту, как изменилось лицо парня.
— Катер, — произнес он каким-то распущенным голосом.
И в тишине Модест Иванович услыхал над морем крадущийся по воде, чуть слышный, как тиканье часов, монотонный стук пароходной машины.
— У-у-у! — проревел Христо по-коровьи и нагнулся над картушкой привинченного к банке компаса.
Люди сидели, согнувшись, на банках, словно боясь, что уже внимательный глаз таможенника, просверлив черную ночь, видит их, старающихся укрыться. Никто не сказал ни слова.
Но в эту минуту оторвавшийся от компаса Христо взглянул влево и сразу вскочил на ноги.
— Бриза идет! — рявкнул он. — Ставь грот! Святой Николай, выруцай греки!
Модест Иванович увидел, как гладкую поверхность моря пересекла черная полоска. Она разрасталась и неслась к баркасу с головокружительной быстротой. Поставленный грот повис на мгновение безжизненным лоскутом, потом слегка трепыхнулся и в тот момент, когда черная полоса ряби докатилась до баркаса, с шумом вздулся и положил «Святого Николая» на правый борт.
— Ни церта! Уйдем! — крикнул Христо, выпрямляя рванувшийся баркас. — Свецку богородице поставлю, стоб меня громом убило.
Бриз усиливался, посвистывая и шелестя накипающими гребешками валов. Баркас, зарываясь в волну, разбрызгивал шипящую воду и несся с захватывающей быстротой.
Христо обернулся в сторону, откуда доносился стук машины, и, сняв фуражку, домахал ею, прибавив залп ругани.
И, как бы в ответ от нее, из глубины моря на горизонте вылетел молниеносно и угрожающе взвился в небо узкий игольчатый сноп голубого света. Он, дрожа и колеблясь, постоял несколько секунд вертикально, прокалывая небо, и, словно скошенный, рухнул вниз и лег вдоль горизонта, захлебываясь и купаясь в зыби.
