Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
— Степ, помидорная рассада есть ли у тебя?
— Как не быть, — вовсе не удивившись появлению бывшего приятеля, отвечал тот.
Тимоня, строго морща лоб, осматривал топорщившиеся растеньица, рылся пальцами в земле.
— Сто корней дашь?
— Может, и дам, — отвечал Степан, разглядывая Тимоню. Железнодорожный китель с молоточками, фуражка с крылышками. Но, пожалуй, не так солидно выглядит он теперь. В дерматиновой, под хром, тужурке был начальственнее. Но ходит решительно, ногу отставляет степенно. Знать, по службе повысился. И вправду так вышло. Уж не весовщик он, оказывается, а заместитель начальника в станционной товарной конторе.
— Сколь просишь? — остро взглядывая, спрашивал Тимоня и глаз не спускал, пока Степан не давал ответ.
— Да бери так. Останутся же. Мы думали: не взойдет семя, а вон какая щеть прет.
— Ну, смотри, никому не отдавай, а то негде мне купить, — прибеднялся Тимоня.
А Степан уверен был, что побывал тот уже и у тетки Марьи, и у конюха Петра Максимовича, у всех, кто умеет помидорную рассаду растить. Да бог с ним: Тимоня из-под матери такой прошастый.
Закинув руки за спину, взглянул Тимоня на новую лампу.
— Люстрочку купили?
— Дашка это, — чувствуя себя немножко в чем-то даже виноватым за то, что вот «люстрочка» появилась, отвечал Степан.
Тимоня голову совал за заборку, в Дашину горенку. Смотрел, не прибавилось ли чего там, потом шел к заборке, отделявшей жилую избу от печи.
— Шкапик белый, — замечал Тимоня. — Сколько отдали-то?
— А кто его знает. Это все Ольга с Дашкой. Вроде восемьдесят рублей.
— Восемьдесят семь, — уточнял Тимоня. На деньги, должности и фамилии он был сильно памятливый.
Под конец Тимоня говорил о настоящей причине, из-за которой явился к Степану.
— Подбрось-ко меня, Степ, до Сибири. К старухе заглянуть надо, — так он называл свою мать Аграфену.
Степану ехать с Тимоней в деревню не хотелось, но тот уже начал ныть, что ходить ему много противопоказано (так сказали врачи: противопоказано!), что признали у него радикулит, что такая же болезнь у Игната Петровича Безносикова и у Леона Васильевича Редькина. И болезни-то у Тимони были все как у районного начальства. Мог он теперь при случае и Безносикова, и Редькина пожалеть. И о своих болях рассказать. А вернее всего, выдумал он все эти болезни. Жаловался же в свое время на сердце, а потом рассказывал, что может в любую секунду умереть от сахарной болезни. Теперь об этих хворях молчал, а радикулитом вон обзавелся.
Степану становилось не то что жалко Тимоню, а просто думалось, что как-то нехорошо не помочь. Вдруг и вправду хворый. Садился в трактор. Морщась и постанывая, забирался в кабину Тараторка.
Ольга, правда, костила потом Степана:
— Ты што, подрядился его возить или как? Жалостливый стал. А помнишь, как он тебя штрафами-то мучил?
Степан виновато отмалчивался: не хватало у него твердой решительности сделать отказ. Тимоня это хорошо знал. Там, где ничего не отломится, он ведь не бывает. А то, что не устоит Степан, повезет его, он был уверен.
После того как Нинка Семакова перебралась с теткой Марьей и Люськой в Лубяну, одна-одинешенька жихровала Аграфена в Сибири. За лето деревня зарастала косматыми травами, репьем и крапивой, которые страсть как любят бывшие одворицы да пепелища, где раньше стояли дома. Степан специально выпрашивал у Манухина наряд, чтобы выкосить у Сибири лужки, затравеневшую улицу. Не хотелось, чтоб дичало место, где была его родная деревня. Казалось, что после этого она становилась пригляднее. Все равно что заросшего щетиной мужика побрить. Сразу вид другой. И Сибирь со стожками сена, с обихоженными лужками совсем по-иному представлялась: веселая и обжитая. В такие дни обедал Степан тем, что из дому захватил. Сидел под лиственницей дяди Якова, ел и думал о прошлой жизни. И вроде перед дядькой Яковом, перед другими сибирцами меньше чувствовал вины за то, что оставил деревню сиротеть одну: навещает, следит, чтоб не больно место дичало.
В молодости была Аграфена баба как баба. Бойка только больно. Петь ли, сватовство ли вести, она тут как тут. С мужиком ей не повезло. Иван у нее был, как и все сибирцы, мужик рукодельный. Только занимался по редкостной части — был маслоделом. А в Сибири на восемь дворов какое масло? Он все в Иготине пропадал. Сколько денег заработает, в Лубяне с мужиками спустит. Идет домой, плетет ногами кренделя, на шее вязанка баранок. Это для маленького Тимони. А в кармане пятак на разживу. Аграфена его так и этак. И ругала, и била, а тому все неймется: что заработает, назло пропьет.
Прослышала она раз, что Иван большие деньги получил. Масло сливочное на складе плесенью покрылось, так он его от гибели спас. Плесень-то плавится прежде, чем само масло. И вот надо было такую температуру воды подобрать, чтоб масляные брусья от плесени отмыть, а сам продукт целый оставить.
Говорят, что большое торговое начальство за Ивановой работой следило. Справился он, спас чуть ли не два вагона масла. Кто эту порчу допустил, за давностью лет все забыли, задолго до войны это было, но Ивану это славы прибавило. Пожалуй, еще Степан с Тимоней тогда бегали в штанах на лямке.
Прослышала Аграфена, что муж с большими деньгами идет, кинулась в Лубяну, а в тамошней казенке мужиков — пушкой не прошибешь. И всех угощает Иван. Увидел он Аграфену, деньги из кармана и к потолку подбросил:
— Эй-эй, веселись, мужики, пока моя ведьма не пришла! Все кинулись подбирать ассигнации. И Аграфена кинулась. Досталось ей всего три рубля. Да и эти она об Иванову рожу исхлестала.
Запился Иван Карась, так и не узнал толком Тимоня, каков был его отец.
Сам он удался в мать. Удивительно, как был на нее похож. Этакая же фигура, поступь. Даже курил, так дым в сторону отдувал, как она. Однако никакой любви или там доброты Тимоня к матери не чувствовал. Объяснял это тем, что натерпелся много горя через нее. И в Сибири, когда женился Тараторка, и в Лубяне, когда при Гене-футболисте работал, и теперь, когда живет в Иготине, Аграфена к сыну не заходила. С первого дня они с невесткой срезались, не захотели уступить одна другой. До драки дело дошло.
Аграфена в людях жила, на фабрике работала, в тюрьме за прогул отсидела, потом в няньках была у городского врача. Всяких слов и ремесел набралась. Когда Тимоня в Лубяну переехал, явилась Аграфена в Сибирь, в свой дом. Тогда еще Степан там жил. Спорил с теткой
