Жребий - Валентина Амиргулова
«Бог милостив», — она снова судорожно вздохнула. Осторожно стала зажигать фитилек, воткнутый в пузырек с керосином. Пламя воровато затрепетало — пошел смрадный чад. Александра убавила огонек. Он скупо осветил часть сарая у двери — перевернутые корзинки в углу, что были теперь вместо стола и скамеек, ребят, свернувшихся на соломе калачиком, прикрытых пестрым одеялом из лоскутков. Александра поежилась, как от озноба. Устроилась с прялкой в углу. Ловким движением пальца Александра потянула нить, закружилось веретено.
«Запели пташки печальны песни», — Александра сморгнула слезы.
Еще с вечера ее томило нехорошее предчувствие. Как вернулась в сарай, подступила к ребятам с расспросами:
— Не нашкодили ненароком?
Особой строгости детям никогда не выказывала, а теперь ни в чем не была за них спокойна. И малые их провинности могли бедой обернуться.
Антошка сразу выложил:
— Мамань, машину за гумном видела? Федотка туда забирался!
— Господи! — Александра схватила Федотку за вихор. — За каким лядом тебя туда понесло? Напасть накликаешь!
— Гришак сманил! Еще в заклад бился, что не струсит. Следили за часовым. Как обедать подался, залезли. Не боись, ничего не взяли. Даже ихние конфеты не тронули, леденцы. Тоже мне солдаты!
Александра, отчитывая сына, не сдержала слезы — измаялась переживать. Разве на всякий час обережешь детей? Да вот сама беду им принесла.
«Кто же убил этого Ганса толстомордого? Неужели Игнат? Кроме него некому. Это он мелькнул вчера в окне бани. Поди, за старика Петрохина явился мстить? — гадала Александра. — Да, жалко Петрохина. Толстомордый гад с одного выстрела старика уложил, когда тот с пустыми ведрами ему дорогу переходил. А Игнат-то привязан к Петрохину, что к родному отцу. В дочь его влюбился, когда еще в подпасках ходил. Так и есть, мы тогда только Милку свою купили. А бабы, шалопутные, как коров в стадо сгонять, ну подшучивать над Игнатом, зятьком петрохинским величать. Эх, вроде недавно утонула петрохинская дочка, а сколько уж воды утекло! Игнат же навсегда преданность Петрохину сохранил. Семью себе завел, а старика не забывал, и дом ему помог выстроить, и в поле подсоблял. Преданность любую жизнь греет», — вздохнула уже другой, затаенной думке Александра.
— Что с нами теперь будет! — эти слова она произнесла тихо вслух и затаилась. — Антошка заворочался во сне.
«Кабы можно было отвертеться от этой работы на немцев в прачечной. Но что могла сделать, когда приказали? Детей погубила бы… А теперь-то что изменишь?» — спрашивала себя Александра.
Месяц всего и проработала в прачечной, каждый день допоздна. Было приказано стирать быстро и чисто. Но разве стала бы она стараться для фашистов? В первый день Александра с брезгливостью лишь мусолила в мыльной воде рубашки и подштанники немцев. На утро Ганс, приставленный в надзиратели, совал прямо в лицо это шмотье, потрясал пистолетом, кричал что-то по-немецки. Не за себя, за детей испугалась Александра и все твердила:
— Буду стараться, оплошала, исправлюсь.
В помощницы ей дали Степаниду, маленькую, шуструю старушку. Александра обрадовалась. И работать полегче, и человек свой рядом. Словом перекинуться — и то поддержка, хотя в прачечной почти не разговаривали: и на минуту приостановиться некогда было. Худо-бедно, а с работой они справлялись. И зачем им дали еще одну помощницу — Любу Маланьину, это ее так по матери в селе прозвали. Для Александры она была и будет — злодейка. Завидев эту «бесстыдницу», Александра всегда обходила ее окружными дорогами. Поглядывая издалека на рыжую копну волос, на стройную фигуру, еле сдерживала сердце, колотившееся от ненависти. Что прельстило в ней Антона? Почему он, прожив десять лет с Александрой, решил бросить жену? Какое право она имела разрушить чужую семью? Ей-то Александра из гордости и слова упрека не бросила. Даже перед Антоном сдерживалась, хотя так и порывалась высказать:
«Что ты в ней нашел? Молода да пригожа? Цветов-то в поле много, а судьба — одна».
Нет, Александра ничего не говорила мужу, не просила, прятала в душе всю горечь и обиду. Молча выжидала. Антон остался с женой, но Александра чувствовала, сердце его было не с нею.
И вот пришлось работать вместе с разлучницей. Время такое — война, все подневольные. А то разве стала бы Александра в одну рабочую упряжку со своей соперницей? Люба заходила в прачечную несколько раз на дню, приносила грязное белье. Александра украдкой следила за ее стремительными движениями, за выражением скуластого лица, казавшегося невозмутимым.
«Такой хоть плюй в глаза, все божья роса… Нет, внешностью ей не проигрываю, — отмечала Александра. — Волосы у меня пышнее, лицо белее и без конопушек. Да и фигура у меня не хуже, хоть родила и вскормила двоих сыновей».
Сколько раз давала себе Александра зарок не глядеть в сторону Любы, не думать о ней. Да разве мыслям прикажешь! И только в последнее время неприязнь к девушке поостыла. Ведь столько бед вокруг…
Александра остановила прялку. Посидела неподвижно, стараясь заглушить растущую в сердце тревогу.
«Может, зря Архиповна взбаламутила? Бог даст и обойдется все. Вон ужей рассвело. Тихо как. Что-то и собаки их не брешут. А раньше-то как в это время петухи распевали! Ребятам тошнотиков надо бы натереть, картошек всего десятка два и осталось».
Александра с детства любила утреннюю пору. Все дела у нее в ранние часы ладились. Антон так и называл ее «жаворонком». А теперь ни утро не радовало, ни вечер не успокаивал. День тянулся, как гнилая пряжа — вот-вот разорвется.
Александра вздрогнула, услышав резкий стук калитки, тяжелые шаги, приглушенный немецкий говор. Может, пришли к офицерам, что живут в их доме? Голоса приближались. В дверь сарая с силой саданули ногой. Александра метнулась к двери, сбросила щеколду, отступила, пропуская двух немецких солдат. Первый, белобрысый, с тонкими правильными чертами лица, гортанно выкрикнул:
— Матка! Шнель комендатур!
Другой немец, ткнув стволом винтовки в сторону высунувшихся из-под одеяла детей, сердито добавил:
— Киндер комендатур.
Александру удивило, как спокойно она заговорила:
— Случилось-то что? И детей зачем тащить? Они здесь подождут.
— Шнеллер комендатур! — пронзительно крикнул белобрысый.
Александра заметила, как сжались от крика дети. С нарочитым спокойствием она улыбнулась сыновьям, а белобрысому сурово бросила:
— Одеться нам нужно, чай, проснуться еще не успели.
Он непонимающе смотрел
