Вера, Надежда, Любовь - Николай Михайлович Ершов
Александр и Люба переглянулись: что могли сделать они? Счет времени шел на секунды. То же мучительное бессилие переживали и люди на берегу. Они размахивали руками, кричали, но только вредили этим: женщина растерялась вконец. Лед между тем стал трескаться в других местах — ниже и выше по течению на очень обширном пространстве. Льдины заметно тронулись, черные трещины между ними ширились на глазах.
В эту минуту отчаяния какой-то парень снял шапку и неизвестно зачем ахнул ее оземь, как это, наверное, делают только русские люди. Затем он скинул пальто и ринулся на лед в новеньком черном костюме нараспашку. Толпа на берегу разом ахнула. Кричали, что он безумный. Кричали, чтоб взял палку. Откуда-то явилась длинная палка — не то оглобля, не то багор. Парень обернулся на окрик. Ветер вздул его шевелюру, рванул его красный с синим галстук. Лицо у парня было свирепое. Он хищно схватил на лету брошенный ему шест и пошел, держа его поперек.
Он танцевал. Он приседал, выжидая момент, стремительно перебегал, как бы играя с кем-то невидимым, балансировал канатоходцем, выделывая уморительные штуки ногами и всем телом. В толпе не дышали.
Парень сделал, наконец, последний прыжок и стал перед женщиной. Последовала короткая перепалка и будто борьба какая-то. «Дура!» — отчетливо донеслось даже сюда, к сплавной будке. Парень толкнул ногой салазки, и они юркнули в полынью. Видно было, как веревка черным ужом поползла по льду и тоже скрылась в воде.
Затем парень поступил непонятно. Он стал на одно колено, как оперный рыцарь, и приник к бедру женщины. Вдруг четко видно стало белое — нижняя сорочка женщины. Парень разорвал ей юбку, от подола к бедру. Узка юбка — вон оно что! Для широты шага.
Их обратный путь был удивителен.
Они шли рядом. Шест, который они держали перед собой, разделял их и он же их соединял. Был ли тут опыт или вышло само собой по наитию — шест этот оказался нужен. Даже если бы они провалились, можно было спастись, потому что широкие разводья еще не образовались. Женщина и парень шли, как един человек.
Льдины двигались и ломались. Всякую секунду положение парня и женщины менялось так неожиданно и круто, что не могло уже быть заранее никакого расчета. Чувство общности влекло их друг к другу. Женщина дважды перехватила шест влево, но парень заорал на нее хрипло: «Не подходи!» Она опасно качнулась на своей льдине, но парень ее удержал. Оба замерли. Но уже в следующий миг, не сговариваясь даже взглядом, они побежали вперед с такой неожиданной легкостью и свободой, словно то было парное катание на коньках. Они вбежали на льдину большую и прочную. Соблазн остановиться не овладел ими. Они как бы и не заметили этой твердой опоры, словно не безопасность была им важна, а этот их вольный бег. Толпа на берегу, и Александр, и Люба — все забыли самих себя. Казалось, смертельный номер был срепетирован, отработан до совершенства. Так в минуту опасности люди, бывает, находят друг друга по строю, по ритму, по тону души.
Зрители ахнули: парень и женщина оказались в воде. Никто не уследил, когда и как это случилось. Но опасность уже миновала: беглецы стояли на твердом грунте, вода в этом месте была им по грудь. Парень навалился плечом на льдину, оттолкнул ее, и оба вышли на берег, все еще держась за шест.
В толпе снимали с себя полушубки, кричали и спорили. Потом остановился проходивший мимо грузовик и увез почти всех.
Александр сказал Любе:
— Пойдем, мой друг.
Но Люба все стояла. Страх за женщину и за этого парня на реке сблизил их, словно вместе они прожили долгий год.
— Все-таки что у тебя в школе? — спросил он, желая вернуть ее к прежнему.
— Так… Ничего особенного. Спросили, кто мой любимый герой. Христос, говорю…
Они прошли через пустырь и вышли на улицу, где им разумней было расстаться.
— Христос… — запоздало и неопределенно как-то отозвался отец Александр. — Может быть, ты не всех героев знаешь? Каин, скажем, Люцифер… Я к тому, что, может быть, выбора у тебя нет?
— У меня есть выбор, — возразила Люба.
Не уступила! Отец Александр молча кивнул — оценил ее твердость. Но больше он ничего не сказал. Он только сказал «до свидания», и они разошлись.
Люба домой не пошла. Вначале она должна была решить, что же вышло из ее свидания. Хорошо оно было или нет? И было ли это свидание?
Двое на реке испортили всю ее музыку. Она и сейчас еще не могла не думать о них. Жила на свете Вера и умерла — как просто! И как страшно… Шла себе женщина по льду, везла салазки. Вдруг миг один, и ее могло бы не быть! Навсегда. Ничем не объяснишь, ничем не поправишь, только руками разведешь: «Жизнь!»
Улица вела круто вниз. В конце ее уже за крышами спустившихся под гору домов опять открывалась река. Она шевелилась и горбилась. Перед мостом образовался первый затор. Деревянные сваи едва сдерживали натиск. Даже отсюда, издалека, заметно было, как дрожал мост. Колонна самосвалов остановилась перед мостом: ехать было опасно. Люди бежали к реке — смотреть ледоход.
Не люблю ледоход. Знаю, что силу полагается любить, но всякий раз в эту пору весны я избегаю реки. Меня пугает стихия. При виде буйства воды полагается испытывать бодрость: «Эй, круши-ломай! Весна идет!» А к сердцу с другого хода крадется мысль о бессилии. Ведь это, на разливы рек глядя, люди придумали легенду о том, как бог обрушил на них потоп.
После большой воды будет пора другая. Запоет жаворонок, пойдут в рост хлеба, на земле сделается чудо как хорошо! Сколько ни было весен и сколько бы их ни пришло наперед, никогда не устанешь дивиться. Вон ведь что делается! Холод был. На буграх с наветренной стороны земля промерзала на метр. А сейчас тут цветет донник. Вы знаете донник? Незаметный цветок. Запах его западает в душу навеки. Это тихая мудрость тепла родила такую
