Георгий Садовников - Суета сует

Я спросил:

— А если бы не Гондурас? А если бы понадобились английские фамилии? Тогда что?

Он все же закурил. Жадно затянулся.

— На этот случай я припас «Тоттенхэм хотспур». Еще у меня есть французский «Реймс», итальянский «Милан», турецкий «Галатасарай» и сборная ФРГ без правого инсайда. Того я не нашел.

— Все же не по-хозяйски. Нерациональная трата времени. Ты возился с подшивкой три часа, а можно было назвать вымышленные фамилии. Придумать тут же.

— В том-то и дело, нельзя. Иначе не будет анекдота. А мне нужен анекдот. Чтобы он разошелся по институту. Чтобы поднялся шум. Чтобы все увидели, каков Гусаков. Понимаешь?

Дело свершилось, события получили толчок, и молчать теперь уже не совсем обязательно. И я высказался:

— Что ты все лезешь и лезешь из кожи?

— А что в этом плохого?

— Плохого, может, и нет, но только сразу вспоминается городская эстафета.

Я неспроста припомнил эстафету. Это было второго мая. Наша институтская команда вырвалась вперед и постепенно наращивала разрыв. Я стоял на предпоследнем этапе и видел, как Севостьянов принял эстафетную палочку. Он мчался, будто лань. Легкий и длинноногий. В белоснежной майке и голубых трусах. Молодое облако, слетевшее на землю. К этому моменту мы оторвались от медицинского института метров на двадцать. Я уже не говорю о других командах. Кирилл мог бежать спокойно, тем более бегать быстро он горазд. Но я увидел на его лице гримасу отчаянной решимости. Он бежал свои четыре квартала так, словно от него одного зависела победа нашего института. Он развил скорость, точно шел стометровку. Сил, конечно, не хватило, и он бухнулся у самой черты. Прокатился по асфальту метра два. Посмотрели бы вы тогда на его майку! Я начал было бег, а тут пришлось возвращаться к Севостьянову за палочкой. Из-за него едва не упустили первое место.

— Помнишь городскую эстафету? — повторил я.

— Тогда не хватило сил. Теперь я крепче. И вообще это более важное дело. Я не упаду.

По лестнице застучали торопливые шаги. Прямо на нас поднимались Гусаков и декан. Гусаков прошел, даже не взглянув. Декан остановился перед нами.

— Николай Николаевич, продолжайте экзамен, а я разберусь сам, — сказал он вслед Гусакову.

Я побежал сдавать экзамен.

— Ну-с, голубчик, нахулиганили? Объясняйтесь, — произнес декан за моей спиной.

Кириллу запретили сдавать экзамены. Временно. До полного выяснения обстоятельств. Так сказали ему. После выяснения обстоятельств его исключат из института. В этом никто не сомневался в нашей группе. Голос декана громыхал по всем этажам, когда он распекал Кирилла. У нас при этом ныло сердце. Мы привыкли к Севостьянову. Мы любим его. Я смотрю на него, думаю: вот он уедет, и я никогда не увижу его, и у меня екает в груди.

— Чепуха. Исключат — не исключат. Не в этом соль, — сказал нам Кирилл. — Главное, будут выяснять обстоятельства. Я этого и хотел. Сам декан возьмется за дело. Он обещал.

— Хотя бы посоветовался, — обиженно заметил Бурлаков. — Все-таки мы большой, здоровый коллектив. И мы все считаем, что Гусаков — это не вещь.

— Некогда было рассусоливать, — бодро возразил Кирилл.

Он засунул руки в карманы и ходил по комнате. Довольный собой. Остальные, кроме меня, расселись вокруг стола. Я разлегся на кровати. Я коренной житель этой комнаты, и мне такое позволено. Остальные — это мужчины из нашей группы. Они поодиночке сбежались сюда из своих комнат, и возникло импровизированное собрание. Бурлаков по привычке председательствовал.

— Не так надо было. Не так, — огорченно скривился Бурлаков.

— Знал бы, не уступил место, — буркнул Востряков.

Кирилл остановился посреди комнаты и простер к нам руки.

— Чудаки! Все идет, как задумано.

Его погонят из института, а мы же еще, выходит, чудаки! А он не чудак. Интересно, как у него в голове складывается такое? Даже если упрощенно представить, что мысли слагают, как детские кубики, все равно непонятно.

Короткий, требовательный стук в дверь — на пороге возникла Елочка. Такой грозной ее я не видывал. При всем своем таланте предвидения я и предполагать не мог, что ее лицо способно на подобное выражение. На всякий случай я закрыл глаза и притворился спящим.

— Оставьте нас вдвоем! — звонко распорядилась Елочка.

Никто не рискнул ослушаться. Их оставили вдвоем. Если не брать в расчет меня. Меня в расчет и не брали.

— Елочка, любимая. Я соскучился! — выпалил Кирилл.

Мне стало совестно. Я подслушивал святая святых. Но затем стыд исчез. Дальше произошло такое, что я уже ни о чем не жалел. Вдобавок я вовремя вспомнил вчерашний совет Кирилла. Он рекомендовал быть активным.

— Ты циник! — процедила Елочка.

— Что с тобой? — забеспокоился Кирилл.

— Ты спрашиваешь? На экзамене безобразничаешь, как последний громила. А еще раньше целуешься со мной и потом рассказываешь друзьям. Так делают одни циники!

— Я не рассказывал! Хотя не считаю нужным скрывать это. Я готов целовать тебя при всем честном народе. Однако никому не говорил. С чего ты взяла?

— А Йог? Откуда он знает?

— И ему не говорил. Честное слово. Ты сама убедишься.

Он подошел ко мне и потряс за плечо.

— Йог! Ведь правда я ничего не говорил?

Я бы ни за что на свете не открыл глаза. И я их не открою.

— Йог! Проснись!

Я крепче слепил веки. Я думал о своем. Отец пришлет денег, я куплю юбку из толстой шерсти. Точь-в-точь такую, о какой мечтает Елочка. Это будет мой свадебный подарок Елочке. На моей свадьбе.

— Проснись же!

— Не тронь его! Он-то ни при чем. Ты сам рассказал. Похвастался.

— Не веришь?

— Нет! Откуда бы знать ему? Только от тебя.

— Йог! Подтверди!

— Прощай!

Она хлопнула дверью. Засеменила по коридору. Тук-тук...

— Открой же глаза, черт тебя дери!

А я не открою. Он раскатывает меня по кровати. Тормошит. Щекочет. Пытается усадить. Я болтаюсь у него в руках. Мотаю головой и прислушиваюсь к Елочкиным шагам. Вот они затихли. Елочка спускается по лестнице. Я мысленно прослеживаю ее путь. Будто где-то внутри меня работает портативный радиолокатор. Сейчас Елочка между вторым и первым этажом. Ей осталось ступенек пятнадцать. Десять. Три. Она распахнула дверь на улицу. Я открыл глаза.

— А? Пожар? В чем дело?

— Уже ни в чем. Поздно.

Он сел ко мне на кровать.

— Елочка с чего-то взяла, будто я тебе говорил кое о чем.

— Именно?

— Ну, что мы целовались.

— Она права. Ты говорил.

Он вытаращил глаза. Таращь, таращь!

— Да, ты говорил. О чем шла речь, не помню. И ты сказал как-то между прочим. Вскользь.

— Не может быть!

— Ты просто забыл. По-моему, ты не придал тогда этому значения.

Я зевнул с хрустом.

— Не может быть!

Он испытующе посмотрел мне в глаза. Я готовился к этому. Это — первое настоящее испытание моим нервам. Сейчас выяснится, напрасно я тренировал свою волю или не зря. Мой затылок нагрелся. Между лопаток выступил жар. Но я, не мигнув, выдержал его пристальный взгляд. Он опустил глаза.

— Странно. Йог, может, ты понял меня не так?

— Возможно. Но скорей ты сам выразился не так, как хотел.

— Значит, я поступил нечестно, Йог.

Он сгорбился. Устало положил кисти рук на колени. Мне стало жаль его.

— Кирилл, выбрось из головы ее. Мало тебе в городе женщин!

— Она единственная.

— Если так, зачем давал рекомендации? Насчет энергии и прочего?

— Я хотел по справедливости. По-честному.

Я сжал челюсти. О, своей образцовой честностью он нанес мне предательский удар! Но я выдержал и это. Я смолчал. Сказал другое:

— Спасибо, что разбудил. Нужно добить земельную ренту. Осталось страниц сорок.

Кирилла вызывали беспрестанно. Пожалуй, в институте осталась единственная организация, которая не разбирала его дело. Я имею в виду Красный Крест. По сути, Кирилл уже не студент и пока еще не исключенный. Когда мы сдавали экзамен по истории, он бродил здесь же по коридору. «Болел» за нас.

Но своего он добился. Его ответ Гусакову прочно вошел в классику институтских анекдотов и получил широкую известность. Кирилл и Гусаков стали популярны. На них показывают пальцами и фыркают. Гусаков отныне появляется на людях настолько редко, насколько это возможно в наш двадцатый век. Век суеты. А Кирилл свободно расхаживает по коридорам, наводя почти суеверный ужас на студенток с других курсов. Попадая под его рассеянный взгляд, они тихонько верещат от страха и жмутся к стене.

В эти дни я старался все время быть с Кириллом. Меня тянуло к нему. Поэтому на экзамене я сделал все, чтобы ответить быстренько, не очень-то заботясь об оценке. Преподаватель погонял меня немножко и поставил «удовлетворительно».

Я вышел в коридор. Помахал зачеткой, высушивая чернила, и посмотрел, где же мой друг Севостьянов. Я еле нашел его в углу, около окна. Его загнал туда профессор Спасский. Припер животом и выговаривал ему за что-то. Он неуклюже размахивал короткими, толстыми руками. А Кирилл виновато улыбался.