Василий Гроссман - Рассказы о русском характере
Букреев говорил как будто не то, о чем думал. Лицо его показалось Комонову необычно мягким, согретым неожиданным дорогим воспоминанием.
— Я загребным был, — продолжал Букреев. — Ну, и шли мы! Весла так и гнулись, а мы все в белом, наглаженном, так и сверкаем на солнце. Вода после каждого удара весел по обе стороны от следа так и кипит ключами. Какую циркуляцию мы тогда в гавани нарисовали. А зашабашили как. Как один легли спинами на банки и друг другу над головами весла передали. Ррраз — и весел нет, и уключин нет, и мы уже все смирно сидим на банках, а вельбот так и порет воду. К трапу подошли точнехонько. Французы высыпали всем экипажем на палубу, разглядывали нас с борта.
Букреев снова замолчал и, навалившись грудью на поручень, смотрел вперед по курсу катера.
«Почему он мне это рассказал? Да и то ли он хотел рассказать? Почему все какое-то странное в это утро? Море, чуть колышась, нежится, переливаясь перед восходом солнца, а на горизонте зловещие точки самолетов. В кубрике умирает матрос, а командир вспоминает, о каким шиком он и его друзья ходили с визитом к французам…
И почему у него, у Комонова, только что кипела такая жгучая обида на командира, а сейчас от нее не осталось и следа? И что могло рассердить командира в это утро? А может быть, командир и сам не сознает, как ему трудно быть суровым? Может, у него часто бывает, когда он на миг что-нибудь вспомнит, отойдет, загрустит, и ему хочется быть тогда душевным и ласковым, да не умеет он сказать об этом, не научился еще, не тем пока жил…» — так думал Комонов. И вдруг ему, захотелось положить руку на круглую, усталую спину командира.
— Кончики мачт на горизонте, справа восемьдесят! — прокричал наблюдатель.
Букреев и Комонов одновременно вскинули к глазам бинокли, стекла приблизили две туманные иглы, еле различимые в сером мареве.
— Транспорт, — сказал Букреев. — Если охраняют самолеты, значит, он хорошо нагружен. Понимаете ли, старпом: богатая добыча! А? — Букреев вновь повернулся к Комонову, спрашивая, как тот смотрит на это.
— Богатая-то богатая, да нам не по зубам, — сказал Комонов, а сам подумал: «Неужели ринется в бой?» Но эта мысль ему самому показалась нелепой: как ни горяч был командир, а все же и расчетлив.
Букреев покусывал губу. Он что-то соображал и смотрел на Комонова тем взглядом, каким смотрят в пустое пространство. Длинное лицо его вытягивалось еще больше и делалось злым. Комонов давно уже заметил, что лихость у командира всегда как бы рождалась из злости. Вот такой же был у него взгляд, когда он повел свой кораблик под самый шквал немецких снарядов.
Тогда они в числе других катеров шли в охранении каравана. Гитлеровцы открыли по каравану жестокую пальбу с берега. Один из катеров-дымзавесчиков от попадания тяжелого снаряда разлетелся в щепки. В дымовой завесе образовалось окно, открывшее врагу транспорты. Букреев, так же покусывая губу, оглядел своих людей и повел кораблик к берегу, прямо под немецкие снаряды. Он приказал начать дымопуск. Окно в дымзавесе было закрыто. Снаряды густо падали вокруг катера, а Букреев снял фуражку и стоял, приглаживая волосы, как будто только и заботы было у него, чтобы ветер не растрепал его рыжую шевелюру.
Букреев сбил шлем и хотел было запустить пальцы в волосы, но пальцы скользнули по бинту, и он потер висок ладонью. Эта манера ерошить волосы и потирать ладонью висок тоже была знакома Комонову. «Вот он, небось, сейчас жалеет, что не командует артиллерией крейсера», — подумал Комонов. Он знал о затаенном желании командира служить на большом корабле.
Видя, как растет возбуждение Букреева, Комонов убеждался в том, что что-то должно произойти. Но что? Неужели командир сунется со своими сорокапятимиллиметровыми хлопушками против транспорта и самолетов?
Букреев все кусал губу и злился.
«Сунется. Непременно сунется», — решил Комонов, заметив, как в глазах Букреева вспыхивают искорки. Сейчас он примет решение такое дерзкое, что у всех замрут сердца, а он, забыв о жизни и смерти, поведет их в бой. Он будет управлять ходом корабля, стрельбой, ругаться, кричать до тех пор, пока не победит или не пойдет ко дну.
— Не по зубам, говорите, добыча? — спросил Букреев Комонова. Неожиданно его лицо стало непривычно бледным. — Ну что ж, пускай плывут, везут снаряды, танки. Надо бы их утопить, да, видать, не в наших силах.
Букреев, перегнувшись через поручень, перебирал пальцами ремешок болтавшегося на его груди бинокля.
— Ну что ж, вызовем авиацию. Пусть хоть они подолбают, если успеют прилететь. Надо дать радио, — сказал Букреев.
Комонов усмехнулся. Решение вызвать самолеты совсем не было результатом догадливости командира, сделать это предписывало боевое наставление. Букреев метнул на помощника недобрый взгляд — он него не укрылась комоновская усмешка.
— Останьтесь за меня, — строго сказал он и сошел с мостика зашифровывать радиограмму.
Когда Букреев вернулся на мостик, Комонов доложил ему, что рядом с мачтами транспорта появились еще мачты поменьше.
— Это хорошо. Сторожевики, — ответил Букреев.
Врагов становилось все больше. Комонов понял, что вызванные самолеты сами по себе, а какое-то тайное решение командира — само по себе. Букреев не отказался от боя.
Невзрачный морской охотник один шел на пересечение курса немцев и понемногу сближался с десятками пушек и самолетами. У Комонова вдруг ноги стали как будто ватными, он чувствовал себя так, словно уже видел наведенные на катер пушки. Он увидел, что Букреев расстегнул кожаную куртку и снял с головы шлем. Он смотрел на мачты кораблей, подставив разгоряченное лицо навстречу ветру, рвущему с головы бинты.
«Да он всех нас тянет, и мы даже не замечаем этого. Разве не так было во время недавней высадки десанта?» Невдалеке от катера Букреева один из десантников споткнулся около большого валуна, уронил автомат в воду и как будто разыскивал автомат, а на самом деле, поддавшись страху, укрылся за камнем. К валуну стали подбираться и укрываться и другие бойцы. «Старпом, останьтесь за меня!» — крикнул Букреев, прыгнул с борта в воду, быстро нашел автомат, сунул в руки струсившему бойцу: «До того берега недалеко. Выбьем и тогда обсыхать будем. Вперед! Земля наша, она не выдаст!» Мигом за валуном никого не осталось.
Между тем охотник подошел к буйку, плававшему в воде. Букреев приказал поднять буек на борт.
Комонов понял, что задумал Букреев. «Это хорошо придумано: снять с воды буек, чтобы гитлеровцы задержались у входа в минное поле, отыскивая фарватер. Пусть поищут, пока наша авиация поспеет», — подумал восхищенно помощник. Он вдруг успокоился: боя не будет.
Комонов встретился взглядом с командиром. Букреев насмешливо и хитро щурил глаза, как будто он знал, о чем передумал Комонов за эти минуты, и даже о его страхе. «Посмеялся надо мной и теперь доволен, сейчас снова вспомнит астрономию или начнет еще за что-нибудь пилить», — подумал Комонов пристыженно.
— А мы с вами еще сегодня займемся астрономией. Вот солнышко взойдет повыше, и начнем высотки хватать, — сказал Букреев скучным голосом, как будто и в самом деле его уже перестали интересовать немцы, и единственным делом, которым он мог заняться за время оставшегося пути до базы, — было обучение помощника астрономическим определениям.
Букреев, широко, как на качке, расставив ноги, стал смотреть вперед по курсу катера.
— Лучше смотреть у меня! — вдруг крикнул он.
Комонов увидел, что на носу катера впередсмотрящий как-то съежился, точно в страхе ждал удара, и смотрел на воду, наклонив вниз голову. Катер шел малым ходом.
«Да ведь мы по минам идем, какая тут к черту астрономия. Это же он кричит, чтобы лучше смотрели за минами. Зачем он на мины пошел?.. — вновь охватила тревога Комонова. — Нет, он еще не все выполнил, он задумал что-то большее».
Комонов тоже стал внимательно смотреть на воду перед носом катера, как будто и в самом деле под заметно посветлевшей поверхностью волн можно было заметить мину. И тогда он понял дерзкий замысел Букреева: «Он решил перенести буек с фарватера в самую гущу мин и заманить на мины весь караван». Страха он не ощущал, страх убил в нем насмешливый взгляд командира.
— Пройдем, не для нас они наставлены. Глубоко стоят, — как бы ободряя Комонова, сказал командир. Но Комонов не только не нуждался в ободрении, его охватил восторг. Он вдруг почувствовал себя окрыленным отвагой. Теперь ему было наплевать на самолеты, на мины, на бой, если он даже предстоит. Он участвовал в чертовски хитром деле.
— Ишь ты, дураков искали: знаки переставили на берегу… — бормотал Букреев, забывая о повязке, лез рукой в волосы, тер ладонью висок. Комонов тоже волновался и всем сердцем хотел, чтобы фашисты вкатились на мины.
— Поставить буй! — крикнул Букреев. Буек плюхнулся. Катер пошел на чистую воду.
