Николай Вагнер - Преодоление
Он подошел к окну и увидел Любу. Она шла вдоль Приморского бульвара, размахивая в такт шагам белой сумочкой на длинном ремне. «Не перевелись еще красавицы. Кому-то повезло. Интересно посмотреть на этого Кострова. Какой он? А, впрочем, зачем? Зачем все эти лишние сложности, без которых вполне можно обойтись?»
Глава восьмая
НА ЕЛИНСКОЙ
Новая асфальтированная дорога, припудренная оранжевым песком, очерчивала границу города. Сразу за каменным бортиком буйно зеленела трава. В ней пестрели венчики ромашек, вспыхивали красные стайки полевой гвоздики и распушенные фиолетовые головки репейника. Чуть подальше, на бугре, трепетали листья ольховника и боярышника и властно распростерли ветви остроконечные ели. Унизанные свежей зеленью вновь народившихся шишек, они смыкались все гуще, вытесняя низкорослый кустарник, превращаясь в сплошную стену тайги. Лес уходил далеко на северо-запад, поднимаясь по взгорьям к едва различимой синей дымке горизонта.
— И все-таки — это медвежий угол, — безразлично сказала Люба, подавая Василию картину, на которой был изображен именно тот, открывающийся из окна их новой квартиры, вид.
— Ты всегда чем-нибудь недовольна, — ответил Василий, повесив картину. — Чего, казалось бы, человеку надо? Дали квартиру. Отдельную. В обещанный срок…
— Да, но однокомнатную.
— Еще дадут и двухкомнатную, — уверенно сказал Василий. Он спрыгнул со стула, отошел на несколько шагов и, склонив голову, посмотрел, как висит картина.
— Хорошо. Только напрасно ты нарисовал этот пейзаж.
— Что ты! Ты подойди сюда. — Василий обнял жену, вывел ее на балкон. — Посмотри, какая красота! Сама первозданная природа. А воздух?
— Действительно, хорошо, — глубоко вздохнув, ответила Люба. — Настоящая дача.
— И дача, и город. Сюда посмотришь — тайга. Там — дома, самые современные.
— Не дома, а коробки. Сплошные серые коробки. Города здесь не ощущаешь. Его не получилось. Как подумаешь, что где-то за этими лесами — Москва… люди, машины, театры… магазины! И всем этим кто-то пользуется, каждый день…
Василий недослушал, повернулся и вошел в комнату.
Следом за ним переступила порог балкона Люба. Она засунула руки в кармашки легкого халатика, спросила раздраженно:
— Тебе не интересно, о чем я говорю?
— Просто в этом вопросе мы с тобой расходимся.
— Если бы только в этом!
Люба нагнулась и молча стала собирать бумагу, оставшуюся от упаковки купленной накануне тахты. Ома взяла щетку и, громко постукивая ею, принялась подметать валявшиеся на полу стружки. Пол терял тусклость, начал светиться свежей, еще не потерявшей блеска краской, и вся комната от этого становилась нарядной.
— Чем не квартирка! — Василий взял молоток, оглядел стены. — Куда ты хотела повесить эти полки?
Жена не ответила.
Он начал вгонять гвозди и не сразу расслышал короткие звонки у входной двери. Люба открыла. В прихожей загудел голос Петра Норина.
Он вошел в комнату веселый, улыбающийся, в белой рубашке с аккуратно закатанными рукавами.
— С новосельем! — поздравил он. — Полагалось бы принести табуретку или какой-нибудь там сервиз. Но совсем забыл, что сегодня воскресенье. Магазины на замке. Не осудите? — обратился он к Любе и положил на стол коробку конфет.
— Ну что вы! Проходите, будем чаевничать!
Норин лихо повернулся к Василию.
— Поздравляю! Надеюсь, я самый первый гость?
— Пожалуй! Знакомьтесь, Петр Иванович: моя жена.
— А мы уже успели. Любушка, если не ошибаюсь? Любовь Георгиевна…
— Прошло целых пять минут, а вы помните.
— Такое имя! — раскинув руки, воскликнул Норин. — Любовь!.. Грех забыть. Недаром Василий Иванович с утра до вечера бредил вами.
— А вы комплиментщик!
— Согласен. Но все мои комплименты — только по существу.
— Так и должно быть. Садитесь. У нас, правда, пока всего два стула. Но стол можно подвинуть к тахте.
Люба ушла на кухню, загремела там посудой, а мужчины перенесли стол и присели возле него; не сговариваясь, закурили.
— Верны своему «Беломору»?
— Привычка, — ответил Василий, — десять лет — один сорт. И можно купить в любом ларьке.
— Ну, если ориентироваться на это, ничего хорошего не купишь. Я лично признаю только сигареты. Пробуйте!
— Расскажите лучше о новостях.
— Новостей целый короб. Распростился наконец со своим Разъездом.
— Уже?
— Я ведь говорил, что в самом скором времени буду в Речном. Как видите, планы сбываются. Во-вторых, мой друг Евгений Евгеньевич Коростелев сдает дела. Вы знаете, кем он будет?
— Слыхал. Директором нашего института.
— Совершенно точно. В-третьих, я, кажется, все-таки женюсь.
— Вы?.. На ком?
— На той самой Лене, из управления. Помните, я не раз говорил вам о ней?
— И это называется — убежденный холостяк?
— Пора, Василий Иванович. Когда-то надо пойти на такой шаг. Она — скромница. Как говорится, не избалована. Без образования, правда, но учится. У вас же в институте. Перешла на третий курс. Место занимает заметное. Словом — все за. Да и квартирка скорее будет. А квартира, сами знаете, — половина счастья. Холостяку получить квартиру сейчас не просто. Должность-то у меня пока — не ахти. Все квартиры идут работникам комбината да эксплуатационникам.
— И все-таки удивлен. Только вчера воспевали свободную холостяцкую жизнь…
— Ваше благотворное влияние. — Норин расплылся в улыбке. — Сила примера. Разве плохо иметь жену и жить, как у Христа за пазухой? Впрочем, окончательно я еще не решил. Все это чепуха. Надо всесторонне изучить предмет любви, и, вообще, пусть это будет между нами. Договорились?
Люба вошла в комнату в цветастом платье, неторопливо расставила разные по размеру и форме чашки.
— Не правда ли, превосходный сервиз?
— При чем здесь сервиз?.. Да вы не хлопочите. Посидите с нами.
— Минутку терпения. — Она снова ушла на кухню, принесла печенье и тарелку с тонко нарезанными ломтиками лимона. — Вы, может быть, хотите есть? Дело в том, что мы уже завтракали.
— Ни о какой еде не может быть и речи. Все замечательно! — сказал Норин, подвигая к себе чашку. — Хорошо тут у вас! Все же в Речном жить можно. Заработки неплохие. Быт налажен. И вы знаете, когда сидишь вот в такой современной квартире — полное впечатление, что находишься чуть ли не в столице.
Заметив ироническую улыбку Любы, Норин спросил:
— Вам не кажется?
— Не будете же вы безвылазно сидеть в квартире. Стоит выйти на улицу, как вы очутитесь в обыкновенном рабочем поселке.
— Согласен. Но я не собираюсь безвылазно сидеть в квартире. Да и в самом Речном. Это, так сказать, этапы большого пути. На вашем бы месте я давно работал где-нибудь в министерстве и разгуливал сейчас по Москве.
— Почему именно на нашем месте? — спросила Люба. — Разве есть какая-нибудь разница?
— Существенная. У вас обоих дипломы. Но… — помолчав немного, продолжал Норин, — институт, надеюсь, при благосклонном отношении Василия Ивановича и Евгения Евгеньевича, закончу к весне. И еще событие — на днях подал заявление в партию.
— Что поздно надумали? У Василия Ивановича уже десятилетний стаж. А вы примерно одного возраста.
— Видите ли, Любушка, как-то упустил время. А потом — я ведь однажды подавал. Ровно год назад.
— Ну и в чем же дело?
— Воздержались. Ввиду неопределенности семейного положения. Как сейчас помню, один чудак на заседании парткома сказанул: «Вы что, всю жизнь будете на чужих огородах пастись?»
— Но теперь-то у вас в этом смысле ничего не изменилось, — заметил Василий.
— Э-э, нет! — поводив в воздухе указательным пальцем, возразил Норин. — Теперь обстановка другая. У меня — невеста, почти жена. Это раз. Обновился состав парткома — два. Потом не забывайте — я же растущий. На выдвижение пошел.
— И тем не менее, в партию вступают не так.
Норин вопросительно посмотрел на Василия.
— Не так, Петр Иванович. Должно быть убеждение, чувство необходимости.
— Почему вы решили, что у меня нет убеждения и чувства необходимости? Разве я вам говорил что-либо обратное? Главное — в деятельности, а я могу горы своротить и не надсажусь!
— Ух вы какой! — рассмеялся Василий. И уже серьезно, прямо глядя в глаза Норину, спросил: — А о таких требованиях к члену партии, как непримиримость к карьеризму, вы забыли?
— Как понимать карьеризм? По-моему, тот, кто отказывается подняться на ступеньку выше, — просто лодырь и трус.
— Не слишком ли на серьезную тему мы говорим? — вмешалась Люба. — Меня как женщину, естественно, больше интересует ваша невеста. Показали бы ее…
— Увидите, Любушка, увидите, — машинально пообещал Норин, все еще взволнованный вопросом Василия. — А может быть, уже и видели. Ведь вы были у Груздева?
