Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1
Но, может, не стоит говорить? Получится, будто хвастается, а хвастаться-то и нечем. Все это пока из области мечтаний. И вообще в одном откроешься, придется и другое открывать — как она попала сюда. Почему сбежала с экзаменов? Почему невольно обманула колхоз? А расскажи попробуй! Нет, уж лучше помолчать.
Она и молчала. Покусывала сахар, прихлебывала маленькими глоточками чай — она всегда пила чай вприкуску, как мать, и слушала Раису.
— Я вот девчонкой, — продолжала та, — в твоих годах, ну, помоложе, тоже, помню, всех на свете любила. Ребеночка сопливого увижу на улице в слезах, отдам конфетку, сопли подотру, а собаку хро-мую встречу — домой тащу… Или вот старуха на углу… Знаешь, после войны сколько таких старух, нищенок ходило. Увижу, стоит с протянутой рукой, сердце кровью зальется, как будто не чужого человека увидела, а мать родную. Знаю, своя-то дома сидит, а мне все мерещится, что эта чужая, побирушка— моя мать и есть. И так мне всех жалко было, думала: если я к людям с добром, так и они ко мне с тем… Накось, выкуси! — Раиса сложила из пальцев фигу и показала кому-то. И снова вчерашняя злость метнулась в глазах. — Ну хватит, побалагурили — собираться пора. Вон девки зашевелились.
Давай-ка напяливай своё приданое, чего он тебе тут подсунул.
Раиса поднялась с кровати. Босая, в измятом фланелевом халате — вчера, не раздеваясь, улеглась в нем спать, — она постояла в задумчивости перед дождливым окном. Где-то за станцией, еле слышный в своем нарождающемся шуме, прогудел паровоз. Стекло в окне отозвалось мелкой дрожью.
Раиса притронулась рукой к стеклу, оно затихло, но в этот же миг стал слышен другой, наплывающий издалека звук — поезд подходил к станции. Не тот ли, с которым вчера приехала Варя?
Она вспомнила об этом отдаленно, будто не её, а кого-то другого привез вчера этот поезд, и не она, потерянная, никому не нужная, одиноко стояла на мокрой платформе, и не ей, а какой-то другой девчонке тетка-проводница кричала странные слова о счастье, которое будто бы ждёт тех, кто приезжает в дождь. Нет, она вовсе не чувствует себя одинокой, и никакая она не потерянная, и никому не нужной она себя не чувствует. Если рядом есть люди, даже один человек — какое ж это одиночество! Такого просто быть не может. Люди должны быть нужны друг другу, для того все они и рождаются на свет. Значит, и она, Варя, хоть чем-то нужна им — Раисе, Боброву, начальнику поезда? Конечно, нужна! И они ей тоже. Вот встретила утром доброго человека, зато теперь пьют чай. Чаем и Раису напоила. А ночью, когда сама разревелась, как дурочка, разве не Раиса её успокоила?
А то, что Раиса так её встретила, — это, конечно, не от злого сердца, может, от давней и затаенной обиды какой… Нет, Раиса не Тамарка. Ту никто не обижал. Сама себя обидела, а злится на всех. Все виноваты. Каждый у неё другого съесть норовит. С таким характером жить нелегко.
Шум поезда за окном стих — поезд остановился на станции. Варе вдруг подумалось, что в эту минуту кто-нибудь так же, как и она вчера, сходит на платформу с чемоданом, и как неуютно, наверное, ему, приехавшему человеку, стоять там, на платформе. А может, наоборот: кто-то спешит по черным, скользким доскам платформы к вагону, протягивает билет. А потом устроится в купе у окошка — и поминай как звали!
— Эх, дура я, дура. — Раиса решительно шагнула от окна, бросила на кровать халат, потянулась за выгоревшей старенькой козбойкой, висевшей у окошка на гвозде. Стала одеваться. — Колька Берчак вчера с собой звал. Уезжать собрался. А я кобенилась. Не нужны мне, видите ли, мужики, все они, видишь ли, одинаковые… Может, оно и так, может, они и верно не стоят того, чтобы куда-то там за ними тащиться. Но вот привыкла к нему, паразиту. А теперь вон он, — она кивнула головой на окно, в сторону станции, — небось, забрался на полку. Не бежать же следом.
В эту минуту Варя, торопливо перемывая стаканы, мысленно примеривалась к своей будущей одежке, которую подсунул ей Бобров, и заранее боялась увидеть себя нескладной и смешной, этаким чучелом огородным. Она успела подумать, что не будет влезать в эти огромные сапоги, а выйдет на работу в своих красненьких, чтоб было поменьше сраму. Ну, а робу можно потом приладить — кой-что подогнуть, ушить.
Неожиданное — скорее для себя самой, а не для Вариных ушей — Раисино признание вдруг подхлестнуло Варю. ещё не зная, как и что надо делать и надо ли вообще, она, бросив на стол мокрую тряпку, метнулась к двери, но тут же вернулась, схватила свой плащ и опять устремилась к выходу.
— Эй, куда ты? — Раиса успела крикнуть вдогонку. — Да погоди же, вот человек.
Уже в тамбуре Варя задержалась, оглянулась с порога.
— Куда, говорю, полупила?
— Как куда? На станцию, к поезду… Я задержу его, вот увидишь. Я успею.
— Да кого, поезд, что ли?
— Да нет же — этого Берчака. И не надо ему никуда уезжать. Ни тебе, ни ему не надо. А вагончик я освобожу, пойду к начальнику и попрошусь в другой, их много, а вы живите себе…
Все это она выпалила скороговоркой, готовая тут же броситься с места. И только теперь Раиса поняла, ради чего сорвалась эта сумасшедшая новенькая и зачем ей понадобилось бежать на станцию. Стояла перед странной, чудной девчонкой, глядела на неё и не знала, то ли смеяться, то ли плакать. Всё было непонятно, необъяснимо.
«Неужели, — подумала Раиса, — она и в самом деле побежала бы? Вот чудачка!»
Она не засмеялась и не заплакала. Только покачала головой, как будто сожалея о том, что все это не шутка, что в самом деле живёт на свете вот такой чудной человек, готовый сломя голову бежать, догонять кого-то, и при этом быть уверенным, что кому-то это очень нужно.
— Брось, чудачка, — сказала она, — не гони лошадей. А разговор этот, ну, то, что я тебе тут сдуру брякнула, забудь. Мужиком больше, мужиком меньше, какая разница. В прошлом году, под осень, я в мостопоезде работала, один полковник, вот такой мужик, отдыхать на юг ехал, а мы как раз на том пути работали, где тот южный поезд остановился. Ну, он увидел меня и вроде как влюбился, знаешь, с первого взгляда. Стал с собой звать. Кроме шуток, при всех. Девки меня затолкали: поезжай. Документы, мол, за тобой вышлем… Бросить лопату и — привет из Сухуми! Не поехала… Потом все думала, дура я была или нет, до сих пор не знаю. Тебя вот тогда не было, а то бы ты мне живо того полковника догнала. Ну, ладно, хватит… Шутка! Собирайся давай да пошли. С нашим дружным колхозом тебя познакомлю, бабы мировые…
Варя стала торопливо прикидывать на себя одежку. Кто-то еле слышно поднялся в вагончик, а потом мальчишеский голос позвал из-за дверей:
— Теть Рай, мамка просила сказать, что она с обеда выйдет, ей опять нездоровится.
Варя открыла дверь: в тамбуре стоял её вчерашний знакомый, мальчишка-скороход.
— Что, неважнец с матерью? — спросила Раиса. — Пусть бы и вовсе не выходила. Скажи, обойдемся… А вечером, скажи, заглянем.
— Да не, ничего, — торопливо ответил мальчик, — у ней это всегда с утра голову кружит, из-за погоды… — И со знанием произнес: — Давление.
— Да, — Раиса надевала свою робу, — погодка нынче дрянь, когда только это кончится.
— Дядя Коля сказал, по радио обещали. Он сам слышал.
Раиса насторожилась.
— А где ты его видел?
— А там, — Сашка махнул рукой на дверь. — На котлован шел, к крану.
— Слышь? — Раиса взглянула на Варю. — Ведь остался, паразит. — Она мстительно засмеялась. — Не-ет, мужики без баб никуды, а бабы… Хоть на край света! Верно, Сашк, говорю?
— Верно, — согласился Сашка.
— Ну, Варюха-копуха, готова?
Варя стояла посреди вагончика в серой робе и в самом депе была похожа на огородное чучело.
Рукава, точно пожарные шланги, свисали. За длинными полами не видно было и красных резиновых сапог. Сначала Раиса, а потом и Варя, обе захохотали.
— Ну, Бобров, ну, паразит, удружил обновку.
Из соседней половины вагончика на смех пришли соседки — Вера по прозвищу Большая и Надя по прозвищу Маленькая, тоже посмеялись.
Потом Раиса заставила Варю снять все это барахло и приказала надеть свою робу. Варя отказывалась. Раиса рассердилась. Пришлось согласиться.
— Мне не страшно, — сказал она, — меня и так все боятся
И они пошли на работу.
10
Мамка, мамулька!
Пишет тебе дочь твоя разъединственная. Вот скажи мне, ведь ты любишь меня? Правда, любишь? А если любишь, то и веришь. Поверь, мамка, со мной ничегошеньки худого не приключилось, чтобы ты там изводилась за меня. Поверь и не спрашивай пока ни о чем, отчего и почему. Я и сама толком не разберусь. А вот разберусь, сразу и напишу тебе обо всем. И дяде Фёдору и Сергею Антоновичу накажи, чтобы не думали там ничего такого.
Мой адрес на конверте — это никакая не ошибка. Это моя станция, я теперь здесь живу и работаю, сюда и пиши. С институтом, мам, я пока отложила. Нет, не насовсем. На год. Он не уйдет. А пока я называюсь рабочая строительно-монтажного поезда № 218.
