Альберт Мифтахутдинов - Спроси заклинателей духов
— Перестань, пожалуйста.
— Здравствуй, Ник. Я так рада…
— Я тоже…
— Я думала, сколько же ты не был в этом городе.
— Я тоже только что думал об этом. Не припомню сколько…
— И я не припомню… да и немудрено, у меня память девичья…
— Знаем, знаем, какая «девичья».
— Почему ничего не писал? Я бегала на почту — я все зря…
— Ты и так обо мне все знаешь, — грустно сказал он.
— Но ты не представляешь, Ник, когда приходишь на почту, а в окне «востребования» тебе ничего нет.
— Это смотря за чем приходишь, — сказал он, — за письмом или за переводом.
Она засмеялась.
— Нет, Ник, ты не меняешься. И мне кажется, ты заслуживаешь немного большего, чем одиночество…
— Я не одинок.
— Я не об этом, — сказала она. — Человек может быть страшно одиноким, даже если у него много друзей и достаточно непривередливых баб… ты уж прости…
— А ты не злись.
— Я не злюсь… я знаю, ты никогда не был праведником.
— Ты мне выговариваешь, как жена.
— Нет, я твой друг, и я тебя люблю… всегда любила… Это больше, поверь, чем жена… хотя я и знаю о твоих похождениях…
— Какие уж там…
— Перестань… терпеть не могу, когда врут и оправдываются.
— Ладно, — вздохнул он. — Только не надо о том, почему мы не вместе.
— Тогда говори о погоде… Это всегда выручает, — засмеялась она.
— У вас хорошая весна, — начал он. — А у меня в номере пахнет ярангой.
— Мимозами? — удивилась она.
— Конечно! Откуда знаешь?!
— В яранге Кергенто всегда пахло мимозами, — просто сказала она.
— Знаешь, — сказал он, — мы никогда не смогли бы быть вместе. У нас ощущения одинаковые.
— Ну уж… ты скажешь… Ощущения — это еще не вкусы… вкусы у нас, слава богу, разные… Пойдем в театр?
— Нет, — сказал он.
— Вот видишь, — засмеялась она. — А в кино?
— Тоже…
— Может быть, на выставку?.. хорошие молодые художники…
— Настоящий художник один… это бог.
— Да?
— Он создал действительное произведение искусства — женщину. На все остальное, созданное руками других художников, можно не смотреть…
Она вздохнула;
— Совсем ты там одичал, на Чукотке… — И вдруг отчаянно, как в прорубь: — А я совсем не изменилась…
— Чувствую… по голосу…
— Талия по-прежнему… помнишь, как ты говорил… самая тонкая.
— Теперь уже во всем Ленинграде…
— Конечно, — сказала она, — я уехала, и нет больше… у вас остались одни толстушки…
— Ты не права… У нас красивые девушки… они просто зимой одеваются теплее, вот и все…
— Значит, ты там без меня не скучаешь…
— Скучаю… я не один, но скучаю… Юпитерша, ты ревнуешь, значит, ты не права.
— Мне думается, — серьезно сказала она, — ревность — нормальное состояние здорового человека… любящего человека, если тебе угодно.
— Вот здесь мы с тобой схожи. Если б ты знала, как мне хочется тебя увидеть…
— Боишься?
— Не знаю… ведь столько лет… и сын большой?..
— В первом классе…
— Сначала он будет отличником… потом великим человеком… его судьба выбрала, так нужно было провидению… или еще чему-то, что свыше.
— Ты мне уже говорил об этом… давно, на Чукотке… еще тогда… в больнице…
2Долго будет помнить он сладкий, с горечью дыма, запах тундры, будет метаться в своей пустой холостяцкой квартире, достанет из кладовой меходежду, палатку, всю амуницию, свалит в комнате, чтобы запах тундры заполнил ее, уткнется лицом в красную кожу кухлянки, будет вдыхать ее запах, и в закрытых глазах его возникнет тундра, и яранга Кергенто, и смеющееся счастливое лицо Ирины — и закружится у него голова, и захочется плакать.
…Тогда летом все началось с вертолета. В партии его ждали долго, и, когда он показался над сопкой Линлин, ребята засуетились, хотя ящики с образцами уже давно были готовы к отправке. Хотелось побыстрее получить почту — письма, посылки, газеты, стосковались по новостям за полтора месяца поля.
Вертолет опустился за сопкой — там летнее пастбище оленеводов, там старик Кергенто и две женщины. Они сушат мясо, заготавливают рыбу, ждут, когда подкочуют пастухи. От стойбища до базы партии вертолетом несколько минут.
Вертолет поднялся скоро, набрал высоту и, не заходя на базу геологов, лег курсом на Анадырь.
— Вот нам, — выругался начальник и ушел в палатку.
Все знали, что теперь еще месяц в небо можно не смотреть, и уныло разбредались кто куда.
— Вот что, — нашел начальник Николая на кухне. — Вот что, — сказал он, — сгоняй к старику, узнай, что там. Давно ты у него не был, твоя очередь. Заодно и мясо у него попросишь.
— А ему чего?
— Сгущенки возьми. И браги захвати, угостишь. Прогуляйся, все равно дел нет. Захочешь у него ночевать, оставайся. Но утром на обратном пути поколупай фауну, поковыряйся на склоне, там обнажение. Глядишь — и повезет. А?
— Конечно…
На базе были только консервы. И раз в неделю кто-нибудь из геологов ходил в гости к старику Кергенто, к его ярангам, за сопку, примерно километров за десять. Когда геологи были в маршруте, ходил завхоз. Старик щедро одаривал мясом и рыбой — свежей, вяленой, соленой. Геологи в свою очередь носили ему керосин, сгущенку, муку. В ручье, на берегу которого стояли палатки геологов, рыба не водилась. Выбрасывались весной, все было в снегу, и место выбрали неудачно. Река-то протекала мимо, стойбища Кергенто, и рыбы там было в изобилии.
Начальник строго соблюдал принцип равного партнерства, и святой ритуал обмена, давно превращенный почти в игру, нравился и чукчам, и геологам.
— Вот ягоды пойдут, — вздыхал начальник, — пирогов напечем старику, никогда он пирогов с ягодами не едал, вот удивим!.. — Потом опять вздыхал: —…и сами наедимся.
От таких оптимистических прогнозов становилось совсем тошно, каждый мечтал о вертолете, ждал его — что там дома-то? что с любимой? Письма где, письма?
И вот вертолет пролетел мимо.
Николай собрался быстро, простился с начальником и не спеша поплелся к сопке.
Вернулся он на другой день вечером.
— Гость там, — сказал Николай начальнику. — Этнограф. Из Москвы.
— Любитель экзотики?
— Работа, говорит, такая… материал собирает. Наверное, для кандидатской.
— Знать, на других северах бывал?
— Ага… ужин оставили? — перевел разговор Николай.
— Сам сварганишь, — начальник не заметил смущения Николая.
— Слушай, — заглянул через полчаса на кухню начальник партии, — а ведь за ним должны вертолет прислать?
— За кем? — не понял Николай.
— За этнографом…
— Да где-то через месяц… примерно так обещали.
— Обещают… как и нам, — махнул рукой начальник и ушел.
Николай сидел, закрыв глаза, перед остывшей кружкой чаю. Завхоз думал, что он намаялся и спит сидя, и, чтобы не греметь посудой, вышел из палатки. А Николай весь был там, в стойбище Кергенто, и никак не мог понять себя, никак не мог решить, что же ему делать.
Наутро, еще до завтрака, он объяснил начальнику свою идею.
Дело в том, что в самом начале поля решено было, используя погожие дни и веря хорошему прогнозу (прогноз подтвердился), уйти на лошадях в самый дальний угол планшета и обрабатывать границы территории партии, постепенно сужая круг, а все, что вокруг базы в радиусе пятнадцати-двадцати километров, оставить «на потом», на осень, когда пойдет снег и дождь, все равно база рядом, не страшно. Месяц отряд промывальщиков и два съемочных кочевали с подбазы на подбазу, работа шла хорошо. Сейчас три дня взято было на отдых и на камералку и, конечно, на ожидание вертолета.
— Мы выходим завтра, так? — спросил Николай.
Начальник кивнул.
— Есть идея, — продолжал Николай. — Вот этот угол, работайте без меня. На него вам понадобится дней двадцать. Я же это время буду снимать территорию, примыкающую к стойбищу Кергенто. И то, что к нашей базе — тоже.
— Один?
— Нет. Возьму этнографа. Радиометриста оставлю вам. А вы мне один радиометр. Этнограф согласится, ему делать совсем нечего.
— Отлично! — обрадовался начальник. — Мы свое сделаем, вернемся, и тут все сделано — экономия недели на две. Скажи этнографу, у нас хороший фонд зарплаты, можем его оформить на это время радиометристом.
— Да так согласится, из любви к искусству, — сказал Николай. — В тундре от безделья чокнуться можно. Но предложить — предложу. Сговоримся…
— Получается, мы делаем три съемочных отряда, — задумался начальник. — Бывший твой отряд остается без тебя.
— Не забудь, у меня студент-дипломник, ему можно доверить, если, конечно, ты из своего отряда перекинешь старшего геолога, — сказал Николай.
