Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом
— Вернемся, Богдан!
Ольга требовательно посмотрела в лицо мужа. В станице что-то происходило. Надо было действовать, действовать немедленно. Костров выхватил из кобуры маузер, яростно крикнул:
— Кому сказано, назад!..
Между тем мужики, проводив глазами тройку, мрачно переговаривались и хотели уже расходиться. К ним подошел Сафрон Абакумович, выслушал, поцарапал затылок.
— Приходите ко мне вечером, начнем сами действовать.
— Во, дядя Сафрон, это дело! — обрадовался Федот.
Неожиданно тройка взлетела обратно на косогор. Приезжий стоял с маузером в руке. Лицо ямщика было испуганным. Жуков куда-то исчез. Кошеву облепили со всех сторон.
— Здравствуйте, товарищи! Не узнаете?
— Он, он, батюшка! — всплеснулся в толпе чей-то старушечий голос. — Да это ж наш поселенец, Митрич!
Старик Ожогин подошел вплотную к кошеве. В его больших глазах светилась улыбка. Костров спокойно выдержал этот проницательный взгляд, протянул руку.
— Ну, Сафрон, признал?
— С первого взгляда, Митрич, признал.
Старые знакомые обнялись, потрепали друг друга по плечу.
— Ты что, не начальствовать сюда приехал?
— Нет. В Питер еду. Интересуется Владимир Ильич Ленин положением дальневосточного крестьянства, вот и вызвали меня в Петроград.
Сафрон Абакумович взял под локоть Ольгу и, пошучивая с застенчивой, повзрослевшей Наташей, повел в свой дом. Знакомые крестьяне обступили их.
— Тихон-то не женился? — вспомнив друга детства, спросила Наташа.
— Он девок, как ладана черт, чурается.
— А ты что же? Вымахал под потолок, а тоже раздумываешь? — подхватил Костров, обращаясь к Федоту.
— Мы, дядя Богдан, с дружком два ичига пара. Припаяешь сердечишками, не оторвешь. А времена-то не для свадьбы, а для драки. Не так ли?
Костров удивился: зорок парень, умен. А ведь давно ли мальчишкой табуны гонял?
— Любовь не курево, отвыкнуть можно.
— Эх, дядя Богдан! — вздохнул Федот. — Баба што водка, начнешь лакать, не оторвешься.
Ольга с Наташей вошли в избу, а Костров присел на крыльцо. Расселись и мужики. Костров достал кисет, набил трубку.
— Как, Сафрон, разрешаешь?
— Кури, Митрич, кури.
Кисет пошел по рукам.
— Ядреная табакуха, нашенская, — восхищались мужики. — До самых пяток прожигает, давненько этакой-то не куривали.
Покурив, мужики притихли. Костров с живым интересом расспрашивал их о положении в уезде.
— Лихолетье на Руси, Митрич, кто взял булаву, тот и атаман. Как жить будем?
Знал Ожогина Костров, старик себе на уме, вызывает на откровенный разговор. И он не стал уклоняться от прямого ответа:
— Охотников до булавы, конечно, много есть и будет, но булава в надежных руках. Теперь не вырвут! Рабочие и крестьяне должны действовать — революция требует риска, смелости, дерзания. Не большевики первые, а Корнилов поднял меч. Они идут к гражданской войне. Кровь будет литься, как вода, и земля пропитается слезами, но народ победит. Сами знаете, волны разбиваются одна за другой, но океан все-таки живет.
Прищурившись, Сафрон Абакумович глядел в упор на Кострова, время от времени кивая головой в знак согласия.
— А нельзя ли все-таки без крови?
— Видел ли ты, Сафрон, дерево, которое выросло, не испытав ударов грозы, порывов ветра? Никакая кровь во внутренней гражданской войне не сравнится с той кровью, которую пролили империалисты.
Мужики одобрительно крякнули. Сафрон Абакумович откинул со лба волнистую прядь.
— А почему во властях подвизаются такие вот, как Колька Жуков?
Костров выколотил трубку, умял пальцем табак.
— А ты, что ж, хочешь и сталь сварить и шлака избежать? Шлак, Сафрон, неизбежен при плавке стали. Не тревожься, Колька от нас не уйдет. Много ли навластвовал Селиверст в Совете?
Скрипнула дверь, на пороге появилась Агафья Спиридоновна.
— Ну и чадят, солнышко померкло, — всплеснула она руками. — Хватит, отец! Гости оголодали, а ты байками их угощаешь.
Сафрон Абакумович усмехнулся.
— Такие байки, мать, сытнее пельменей.
— Ладно, ладно, пошли.
Крестьяне попрощались, разошлись. Костров взял под руку Федота.
— Пойдемте с нами, разговор не окончен.
После обеда Костров, Сафрон Ожогин и Федот Ковригин сидели в горнице. Спорили до хрипоты, обсуждая состав будущего исполкома. Сейчас, когда надо было брать в свои руки власть, одолевали сомнения. Справятся ли? Уезд большой, работы уйма, неурожай разорил много крестьянских хозяйств. Близился сев, а семян нет, лошади отощали. Все задолжали Жукову. У него-то амбары опять ломятся от зерна — у него и сила.
— Ну, а головой в исполком кого? — спросил Костров.
Федот зашагал по избе. Старик Ожогин опустил взгляд на пол.
— Федот, ты фронтовик? — спросил Костров.
— Воевал. Куда денешься, если штык в горло упрут?
— А в партию большевиков не думаешь?
— Гожусь ли, дядя Богдан? Слеп, как котенок. Вот подучусь — тогда вступлю.
— Одно другому не мешает.
Костров скрутил цигарку, протянул Федоту, поднес тлеющий трут. Тот жадно затянулся. Ожогинские глаза, как два острых бурава, впились в него.
— Батрак, фронтовик, башковит, — постукивая ребром ладони о колено, говорил Ожогин. — Чем не голова? Лучше не найдем.
Костров некоторое время молча следил за колечками синеватого дыма.
— Нам нужны две головы: одна поменьше, другая побольше. Я предлагаю Федота в сельский Совет, а тебя, Сафрон, — в уездный. Договорились? Ты как, Федот?
— Я, дядя Богдан, согласен, заварили брагу, надо расхлебывать, — отозвался Федот. — Конечно, не по плечу воз, а тягать надо.
— Поможем, Федот.
Ожогин развязал ремешки, стянул камысы и меховые собачьи чулки. Босоногий прошел к печке. Присел на чурбан, подпер голову руками, прикрыл глаза.
Костров терпеливо ждал ответа. Федот не спускал со старика пытливых глаз.
Старик поднял голову. Поворошил клюшкой в камельке.
— Ох, грехи, грехи! — вздохнул Ожогин. — Льется кровушка людская, ради чего? Один человек только и сказал народу правду… Ленин! Вызов всей шайке кинул.
Сафрон Абакумович тяжело поднялся, зачерпнул из бочки воды, припал к ковшу. Снова присел к камельку. Свесил между колен сомкнутые руки и молча глядел на пламя.
— Ну и долгодум, Сафрон, — заметила Ольга. — Соглашайся, не время гадать.
Она откинулась на подушки.
Ожогин улыбнулся.
— Зверобою порой быстрота мешает: не скоро, да споро.
— Что же ты решил?
— Трудно мне в исполкоме будет, но раз надо, приживусь, как зерно в борозде.
Утром следующего дня Костров связался по прямому проводу с секретарем Уссурийского губкома большевиков. Рассказал о положении в уезде. Его действия одобрили. Было решено кадетско-эсеровский Совет распустить, послать председателем Раздолинского уездного исполкома надежного большевика. Кострову разрешили задержаться до конца избирательной кампании.
ГЛАВА 9
Стремительной иноходью, раскидывая копытами снег, шел Буян. Костров с Ожогиным возвращались с уездного съезда Советов.
Вспоминая недавние события, Костров ухмылялся. Ох, и досталось им за эти дни! Заново созданы все волостные, сельские и станичные Советы, организованы кооперативные магазины. Проведен съезд потребительской кооперации, избрано новое правление. Хорошо, что в помощниках не ошиблись: неутомимые люди Сафрон Ожогин и Федот Ковригин. Даже самые рьяные эсеровские и кадетские ораторы, встревоженные событиями в Раздолье и нахлынувшие из Никольска-Уссурийска в уезд, не могли выстоять против практической сметки и ясности ума Ожогина. Гладенькие, причесанные речи лидера дальневосточной кадетско-эсеровской коалиции Хомякова, призывавшего съезд к соглашательству, разбились об ожогинские доказательства. Вначале, правда, Сафрон робел. Хомяков в перерывах обрабатывал его, разгадав в нем настоящего вожака крестьян. Успокоенный кротостью старика, Хомяков в своей речи даже призывал идти за такими вот прирожденными, вне всяких партий вождями, как Ожогин.
Но когда Ожогин выступил, Хомяков понял, что ошибся в нем. Старик требовал самых решительных мер расправы с кулаками.
В Совет прошли солдаты-фронтовики, три большевика и сочувствующие казаки из бедноты. Из иногородних избраны Сафрон Ожогин и Федот Ковригин. Пусть в этом, вновь созданном аппарате власти много недоделанного и неумелого, но это аппарат революционного действия, преданный и жизненно необходимый для русского народа, для России. Кто знает, как развернутся события в крае, отстоящем на двенадцать тысяч верст от Ленина, от Смольного? Кто знает, что предпримут вечно пялящие глаза на русское тихоокеанское побережье соседи — Япония и Америка? Но если во всех уездах будет такая же власть, Дальнему Востоку не страшны никакие испытания.
