Василий Казанский - Из моих летописей
Отсутствие правильных ошейников с рыскалами и вертлюгами и длинных свор вело тоже к «конфликтам». Вот пример: надев на собак парфорсные ошейники и сев на лошадь, руководитель подготовки стал показывать высворку. Он потащил упиравшихся и визжавших от боли борзых, и они оказались у конского зада. Испуганная лошадь чуть не искалечила собак, а их хозяйка бросилась к всаднику с воплем: «Я убью вас! Вы меня еще не знаете!»
Но постепенно дело налаживалось. Ошейники и своры были изготовлены: стал применяться способ вождения борзых при лошади «на растяжке», на двух сворах: длинная шла вправо от собаки к конному борзятнику, а на короткой владелец борзых удерживал их в почтительном отдалении от коня. Так борзые приучались на своре сторониться лошади.
В итоге благодаря настойчивости и упорству владельцев к началу съемок борзые хорошо шли при лошади. Лишь отдельные, особенно избалованные псы не поддались дисциплине и почти не использовались на съемках, к великой обиде своих хозяев.
От гончих для съемок требовалось немного: «течь» в стае на смычках за конным доезжачим да еще дружно валиться с напуска в лес.
Приучить стаю хорошо идти на смычках — дело несложное. Нужны лишь недели две на обучение и тренировку да человек, который сумел бы добиться доверия всех собак и с добрым желанием занимался бы стаей. Но в Богословском такого не нашлось. Егеря знали только «своих» собак, а собаки — лишь «своих» егерей (да и то не очень). Егерь, назначенный доезжачим, не знал, как приучить к себе всех гончих. Некому было поучить его манере ласкать и баловать лакомством собак и вообще побольше бывать с ними. А ведь весь секрет здесь в ласке доезжачего да в умении выжлятника пользоваться арапником…
Руководитель подготовки, не зная приездки гончих, пошел, как говорится, по линии наименьшего сопротивления и надумал устроить вместо стаи некую «кучу». Он приказал связывать гончих за ошейники по пять-шесть собак, и каждую такую вязанку вел отдельно на своре верховой выжлятник. Не говоря уже о трудности такого вождения и полной недопустимости подобного «трюка» с точки зрения псовой охоты, — этот «способ» сводил на нет тот эффект, который способна произвести организованная в стаю масса гончих: между вязанками получались значительные просветы, а сами вязанки виделись со стороны как одна собака, много — как смычок.
У меня не было ни одного дня для более или менее нормальной постановки стаи, и поэтому оставалось либо задвигать гончих на задний план, либо всякими ухищрениями маскировать то, что получалось так нескладно.
О «стойке под островом» перед напуском стаи, конечно, нельзя было и думать, но дружный уход гончих в полаз удалось создать почти без грызни. Помогли совместные проводки всей массы гончих и совместное содержание их хотя и на цепях, но в общем хлеву. Впрочем, шли-то собаки в остров хорошо, а вот собирать их, вылавливать оттуда при отсутствии единого командования оказалось более чем мудрено…
Съемки начались 10 октября.
Ежедневно к 9 часам утра должны были собираться на съемочной площадке все: борзятники, гончатники, всадники, борзые, гончие… И тут мне пришлось стать чем-то вроде бригадира, обегающего с нарядом поутру избы колхозников. Народ ведь был разбросан по всему Богословскому, размещаясь и поодиночке, и по двое, и как кому пришлось. А народ был разный (кое-кого приходилось даже будить).
Вообще работа консультанта была очень интересна, но наряду с решением композиционных вопросов и с участием в организации сложных охотничьих сцен мне приходилось заниматься и многими мелочами. Я должен был следить, в частности, за тем, чтобы ремни-своры надевались через правое плечо, а рога — через левое. Наблюдать за тем, чтобы конские хвосты были правильно подвязаны, и зачастую делал это сам, а также приторачивал к седлам русаков и лисиц (чучела) для сцены возвращения охоты в дядюшкину усадьбу. Я принял на себя роль выжлятника, когда проверялась приездка калининской стайки пегих гончих (она, как бы в укор военным егерям, отлично шла на смычках за доезжачим). Много приходилось следить за порядком, организованностью на съемках, улаживать претензии хозяев собак.
При натурных съемках ведь так много помех! Нужно солнце, а его загородили облака. Нужно немедленно снимать удачно разместившихся собак, а тут в аппаратуре что-то заело. Мало ли неполадок! А на съемках охоты их, пожалуй, особенно много: с четвероногими артистами, да еще выступающими столь большой компанией, нелегко сварить кашу. Вот, например, охота Николая Ростова идет к «Отрадненскому заказу», преодолевая крутой кряжик, всадники немного скучились. Тут ничего плохого не было бы, если бы у давно враждующих друг с другом борзых кобелей при сближении не возникли крупные «разногласия»… А грызня никак не должна входить в композицию кадра! Тотчас раздавалась громовая режиссерская команда:
— Все — назад! По местам! По местам! — и вся сцена повторялась сначала… чтобы опять сорваться из-за какой-то капризной лошади… И так до тех пор, пока наконец не добивались желаемого результата.
Многие кадры с широким захватом живых групп и пейзажей могли сниматься только при солнце. А погода капризничала — приходилось ждать и ждать. И такие ожидания сказывались и на собаках. Устав от слишком частых репетиций, они в нужный момент то рвались куда не следует, то, наоборот, ложились и не желали вставать.
Попробуй сними таких исполнителей! И работа откладывалась…
Много внимания в съемках сцен охоты уделялось, конечно, вопросам композиции, сочетанию живописного пейзажа с внушительной и своеобразной красотой ансамблей и атрибутов псовой охоты. И это хорошо удавалось режиссерам, тем более что материал был очень благодарный. Ведь не могут не увлечь зрителя удивительно уживающиеся в борзой собаке мощь и грация; ведь всегда привлекательны для человеческого глаза стройность лошади и красота как бы слитых воедино всадника, коня и своры борзых. В массовых сценах полевые просторы как-то особенно хорошо подчеркивают затаенную охотничью удаль этих верениц и групп охотников, которые на фоне русской природы представляются необычной, но организованной силой, иногда даже напоминающей войско.
Следует признать, что композиционные замыслы режиссуры не раз могли бы вызвать протест с точки зрения суховатой точности изображения псовой охоты как исторического факта. Но педантизм тут был бы вреден. Ради эффектности, ради театральной выразительности мне, в данном случае защитнику «псовых канонов», приходилось отступать от них. Правда, в слишком резких и несуразных для охотничьего глаза случаях я восставал и накладывал вето. Характерна в этом отношении съемка напуска гончих. Хотя в действительности в псовых охотах ловчий заводил стаю кучей в глубину леса и там набрасывал прямо на логова волчьего выводка, но здесь, на съемках, невозможно было отказаться от напуска гончих с поля (с зеленей). Вид множества собак, пущенных сразу и неистово мчащихся в лес, был так увлекателен и ярок, что пуританство было бы ни к чему.
И я благословил это беззаконие!
Однако при съемках этой же сцены в чем-то и нельзя было уступить режиссерам: гончие бросались в лес с лаем, и режиссерам очень хотелось озвучить кадр этим попусту поднятым гамом. Мне пришлось решительно заявить: «Пустобрехов в псовых охотах просто вешали!»
Движение ростовской охоты к «Отрадненскому заказу», где предстояло «брать волчий выводок», режиссеры показали по-своему, не считаясь с прямым указанием текста романа. У Толстого сказано, что «все (охотники, — В. К.) без шуму и разговоров, разномерно и спокойно растянулись на дороге…». Режиссеры же дали этот выезд иначе: из-под горы всадники с борзыми выезжали фронтом и, постепенно перестраиваясь, проезжали мимо кинокамеры уже гуськом. Здесь их обгоняли Наташа с Петей, и это не только оживляло картину, но и оттеняло суровую силу охотничьего строя.
Развернутая линия борзятников в этом эпизоде, мне кажется, оправдана тем, что как-то отдаленно ассоциируется с военными мотивами, столь характерными для «Войны и мира».
Встреча ростовской охоты с дядюшкиной развертывалась на фоне широкого русского ландшафта: в дымке тумана разлеглись поля, внизу поблескивали излучины речки, в стороне бурел дубняком высокий склон над оврагом…
Недостаток этой композиции, на мой взгляд, в том, что, выставив все свои ресурсы на кон — на такой простор, постановщики заставили графскую охоту выглядеть слишком скромной, даже бедноватой. И все же съезд двух охот получился очень интересным по композиции и очень живописным.
Показав в сценах выезда и движения весь комплект псовой охоты, постановщики затем расставили действующих лиц на звериные лазы. Старый граф выезжал на дрожках на оставленный ему лаз. Кроме шута Настасьи Ивановны его сопровождали два борзятника с борзыми (Чекмарь и Митька). С этого кадра начиналась съемка охотничьих сцен; впервые борзых вели артисты — «чужие». А владельцы поэтому страдали:
