Виктор Крюков - Свет любви
Вскоре он отошел в тень, под крыло, и сел на электрокар, на котором лежали запасные части. Вспомнилась тень берез и пахучих сосен, и Пучков глубоко вздохнул, как бы вбирая их смолистый запах.
«А может быть, действительно попроситься куда-нибудь на север», — подумал он, снова вспоминая слова жены... Он думал теперь о Зине то и дело: она должна была вернуться домой еще позавчера, но не приехала и даже не уведомила, почему задерживается.
«Неужели она не вернется?» — эта мысль была такой страшной, что Пучков тотчас отогнал ее.
Легкая на помине, Зина дала о себе знать...
В двухстах метрах от «старушенций», которые решил восстановить Пучков, был грибок дежурного по стоянке. На его столбе дребезжал телефон.
Случайно мимо него шел старшина Князев.
Он снял с железного ящика трубку, отозвался:
— «Лена» слушает.
— С вами будет говорить Южный берег Крыма, — предупредила телефонистка.
— Дежурный! Зови лейтенанта Пучкова. Ему жена звонит из Мисхора, — прокричал Князев.
Через пару минут к грибку подкатил на электрокаре Пучков. Он так обрадовался, что забыл снять с него запасные части. Радостный, просиявший, он ловко спрыгнул, схватил на лету телефонную трубку.
— Алло, алло! Зина, Зиночка, это ты? Как здоровье? Почему не возвращаешься? А я-то думал... — облегченно сказал он после паузы и, сняв фуражку, стал махать ею, как веером. — Остаешься еще дней на двадцать? Ой, Зина, ты безжалостна. Приезжай, Зина... Родоновые ванны? Только теперь узнала?
С минуту Пучков молчал. И вдруг закашлялся не то от сухости в горле, не то от волнения.
— Зинуша, ты понимать должна, я так тебя жду, так жду...
Опять наступила длительная пауза.
— Хорошо, деньги я вышлю завтра. Нет, сегодня не смогу: аврал у меня. Спасибо... Ну, не торопись, давай поговорим. К врачу спешишь? Ну, ладно, спеши, спеши. До скорой встречи... Зинечка, алло, алло! — повысил он голос и коснулся губами решетки микрофона.
Мисхор, очевидно, отключили, а Пучков все еще прижимал трубку к уху. Затем нерешительным движением он положил ее на ящик, но вдруг снова прижал ее к уху:
— Алло! Алло!..
Мисхор молчал. Пучков опустился на электрокар, продолжая сжимать трубку, точно грел об нее коченеющие пальцы.
Плечи его опустились. Он вынул платок и вытер им счастливое, еще сияющее радостью лицо. Но когда он отнял платок, оно было уже задумчивым и грустным. Пучков встал и побрел сквозь строй полуразобранных самолетов, которые на завтра были запланированы в полет.
Электрокар с запасными частями так и остался у грибка. Пучков забыл о нем.
Глава шестая
Повесив трубку, Зина Пучкова вышла из будки междугородного телефона и с улыбкой подошла к молодому мужчине, стоявшему поблизости. Тот изысканно улыбнулся в ответ и согнул руку в локте. Зина взяла его под руку. Его густой русый чуб был под цвет ее волнистым волосам. Он был выше ее на целую голову (идеальное, по мнению Зины, соотношение роста мужчины и женщины). Молодой человек, подлаживаясь под ритм ее шагов, чинно переступал ногами в модных босоножках. Сквозь прорези в коже виднелись яркие шелковые носки в клетку.
— Петя, к тебе хорошо идет этот белый костюм, — сказала она, чуть повернув к нему голову.
— Я польщен.
— Мы на пляж? — спросила она.
— С тобой — хоть на край света!
Этот молодой «дипломат» (он уверил Зину, что работает за границей в одном из советских посольств) и был главной причиной, заставившей Зину купить вторую путевку. В санаторий «Сосновая роща», принадлежащий Министерству иностранных дел, он попал не случайно, как Зина, а намеренно обменял путевку. Ему хотелось встретить здесь дочь какого-нибудь дипломата, жениться на ней с тем расчетом, чтобы впоследствии оставить свой завод (Петр работал юристом по претензиям) и перейти на дипломатическую службу.
Однако пребывание в санатории «Сосновая роща» (Петр с гордостью показывал своим знакомым путевку, где было сказано, что этот санаторий принадлежит Министерству иностранных дел) не оправдало его надежд. Искомого здесь не оказалось. И вообще тут было куда скучнее, чем в самом обычном профсоюзном санатории. Дело в том, что дипломаты (фамилии шести или семи из них Птицын встречал в газетах) хаживали на пляж, в столовую, на прогулки либо в окружении своих сослуживцев, либо друзей. Птицын пытался пристать к одной такой «свите», но ему дали понять, что он здесь белая ворона, и Петр прекратил свои попытки.
Одиноко чувствовала себя и Зина. Дипломаты обошли ее вниманием, как и молодой генерал, который, как ей казалось, с интересом посматривал на нее с соседнего столика за обедом и за ужином. Этот генерал (Зина знала, что он был тут без жены) вставал с рассветом и просиживал иногда целые дни напролет под выгоревшим тентом над мольбертом. Первое время Зина подходила к нему и, хваля картину, талант живописца, старалась обратить на себя внимание, но генерал знакомиться не хотел. Зина оскорбилась: она-то ведь давно знала, что привлекательна и что мужчины часто смотрят ей вслед. Генерал мог бы быть и погалантнее. Стоило ей выйти на большак (Зина жила в городе и иногда ездила к мужу на аэродром), как проезжающий мимо шофер распахивал дверцу кабины и говорил: «Девушка, садитесь, подвезу». Когда в кабине было одно свободное место, а Зина стояла на дороге в окружении молодых и старых женщин, шоферы обращались прежде всего к ней. Зина виновато оглядывалась на ожидающих попутной автомашины, но от приглашения не отказывалась, хотя понимала, что это нехорошо, что шоферу следовало бы посадить не ее, а какую-нибудь старушку. В кабине сразу завязывался игривый разговор. «Великая сила — женская красота», — думала Зина, хотя подруги считали, что она не очень-то красива. Но, видно, в ее простеньком лице была своя прелесть или мужчины читали в нем возможность скорой победы, так или иначе, стоило ей пойти на танцы — без провожатого она домой не возвращалась.
Как и всякой женщине, Зине было бы приятно, если бы за ней поухаживали; иначе свой отпуск она себе и не представляла, и потому она даже обрадовалась, когда Птицын с упрямой настойчивостью познакомился с ней. С тех пор они расставались разве что на ночь. С охотой она принимала его приглашения на экскурсии, а особенно на танцы, которые устраивались в «Сосновой роще» или соседних санаториях чуть ли не каждый день. Танцуя с ним, она то запрокидывала назад голову и смеялась торжествующим веселым смехом, то приближала лицо настолько, что взбитые над ее лбом волосы касались подбородка Петра. На прогулках она говорила, что нет ничего хуже быть замужем за авиационным техником: то у них совещания, то ночные полеты, то еще какая-нибудь ерунда.
Хорошо бы иметь мужа дипломата. Она не могла себе представить, что и дипломат тоже много работает. Ей почему-то казалось, что жизнь дипломата — это обеды в лучших ресторанах, поездки по океанам в фешенебельных каютах, бесконечная радость и восхищение. Идеальная, по ее мнению, жизнь — это вечно длящиеся балы, на которых она никогда бы не уставала. И хотя она говорила все это играючи, как бы шутя, Петр мысленно приписал себе еще одну победу.
Как только начинало смеркаться, он вел ее к тесовому домику с единственным окном на море. Домик этот так близко подступал к обрыву, что шезлонги, стоявшие между фасадом и берегом, привязывали к стене, чтобы ветром не сдуло в море.
Уже на третий день знакомства Зина привела его сюда, чтобы посидеть в шезлонге и полюбоваться морем.
Сегодня же после ужина они прошлись до Ласточкина гнезда, откуда была видна вечерняя Ялта, но Петру вдруг стало скучно.
— А все-таки в нашем санатории лучше. Идем посидим в нашем излюбленном месте. — И он крепче сжал ее руку.
Они вернулись к ее домику. Зина зашла в свою комнату, выпила глоток воды. Петр сидел в шезлонге и курил, когда за его спиной зажегся свет и окно распахнулось.
— Держи меня! — сказала Зина, спуская с подоконника ноги,
— А что скажет твоя сожительница?
— Старушенция в Кисловодск улетела, к мужу.
Расклешенное платье Зины раздулось, как парашют.
Она спрыгнула раньше, чем Петр смог помочь ей.
Ругая себя за медлительность, он взял ее за талию, чтобы посадить в шезлонг. Зина отстранилась.
— Не мешай мне любоваться морем. Я хочу запечатлеть его навсегда. Кто знает, увидим ли его снова!
Перед их глазами зыбилось море, перечеркнутое поперек лунной дорожкой. Под крутым обрывом неустанно, как живые, ворочались волны. Они разбивались о берег, бросая вверх серебряные в свете луны брызги. Когда с моря дул сильный ветер, волны содрогали домик, брызги окропляли и шезлонги, и корявые, с размытыми корнями сосны — ненадежный барьер между берегом и морем...
Сегодня море милостиво. Волны разбиваются о берег мерно, нехотя, кажется, кто-то большой и ленивый хлопает по воде ладошами. Совершенно невидимая, висит в воздухе водяная пыль: это чувствуется по влажности воздуха. Тонкие ноздри Зины то расширяются, то сужаются в такт дыханию, высоко вздымается ее грудь. Есть неизъяснимая прелесть в сосредоточенно молчащей, будто засыпающей в сумерках женщине. Петр смотрит на нее завороженно.
