Владимир Рублев - Семья
Но сколько он ни размышлял об этом, додуматься так ни до чего и не смог.
...Аркадий бродил по городу до самого вечера. И всюду он искал знакомую фигуру, иногда ошибался, думал, что это Тамара, сердце билось часто-часто, он устремлялся к девушке ближе, но затем — обидное разочарование.
Поздно вечером он пришел в горсад. И хотя надежды встретить Тамару уже почти не было, он все же купил билет на танцплощадку, зашел туда и, усевшись возле перил, все искал ее глазами среди танцующих пар. Гремела музыка, отовсюду несся оживленный говор, кто-то заливисто смеялся, шагах в трех пожилой мужчина в красивой позе, с подозрительно раскрасневшимся лицом полчаса объяснял сероглазой молодой блондинке «природу своих чувств к ней», но все это было далекое, чужое Аркадию.
— Молодой человек, вы танцуете?
Около него стояла та самая сероглазая блондинка, которая недавно терпеливо слушала объяснения теперь уже исчезнувшего мужчины.
— А что?
— Пойдемте?
Его удивило это, но он пошел танцевать.
— Что же вы молчите? — насмешливо спросила блондинка в середине танца.
— А что я вам должен говорить? — он и действительно не знал, о чем говорить с этой девушкой. Вот если бы Тамара... С ней у него были общие темы для разговоров, всегда интересные...
— Вы со всеми девушками молча танцуете? — с любопытством посмотрела на него блондинка.
— Со всеми... Кроме одной.
— Интересный вы человек, — помолчав, сказала девушка. — А только танцевать с вами я больше не пойду.
— Пожалуйста, — равнодушно согласился он, а едва кончился танец, совсем ушел из горсада. Да, ему не хватало лишь Тамары, ее одной.
14
Педсовет затянулся до позднего вечера. Заведующая школой Глафира Петровна Сапожкина долго пересказывала какое-то сообщение из «Учительской газеты». Оля незаметно зевнула и подтолкнула Галину:
— Нашей Глафире Петровне только мораль читать, заведет на целый час вокруг да около.
Глафира Петровна, не переставая говорить, скосила глаза на подруг.
— Перехожу к нашему коллективу, — она умолкла, разыскивая на столе затерявшуюся бумажку, и насмешливо скривила губы, уловив легкое оживление, мгновенно прокатившееся по учительской. — Опять нас подводит молодежь, которая первый год преподает. К примеру, Жарченко...
Глафира Петровна строго, осуждающе посмотрела на побледневшую вдруг Галину:
— У вас, Галина Васильевна, мамаша — старый опытный учитель. Почему бы не поинтересоваться, как она добивается хорошей дисциплины учеников? Надо тот опыт, который имеют старые учителя, перенимать, не лениться.
— А в чем же дело, к чему вы это говорите? — не выдержала Галина.
— Подождите, подождите... — Глафира Петровна недовольно пожевала губами. — Что творилось вчера у вас на уроке арифметики? Крик, шум, гам. Невозможно было пройти мимо дверей класса, — директор задержала взгляд на Бурнакове, тот, незаметно отводя глаза, покивал головой. — Терпимо ли такое отношение к работе? Этак вы мне всю школу перевернете.
— Это ложь!
— Что вы сказали?! — негодующим шепотом переспросила Глафира Петровна. — И это мне, директору школы?
Галина, кусая губы, опустила голову. Все замерли.
— Разрешите, Глафира Петровна, мне... — неожиданно вскочил Борис Владимирович. — Галина Васильевна, пожалуй, права... э-э... отрицая свою вину... То есть она права не совсем: шумок, конечно, небольшой был, ну, такой, как и всегда на уроках, где требуется активность учащихся. А в целом это событие не стоит серьезного разговора. Давайте лучше обратим внимание на такой вопрос: почему еще не все учащиеся ходят в шкалу со второй обувью?
И Борис Владимирович начал пространно рассказывать об опыте других школ в этом вопросе, о важности этого вопроса (он так и выражался — «вопроса») в весенние дни, когда на улицах грязь.
— Это он за тебя заступился, Галинка, — шепнула Оля, наклоняясь к Галине, хмуро сдвинувшей брови.
— Я понимаю... — рассеянно ответила Галина. Поступок Бориса Владимировича был, бесспорно, благороден, она даже позавидовала на миг той прямоте и смелости, с которой он рискнул перебить Глафиру Петровну. Галина вздохнула и украдкой бросила взгляд на Бурнакова. Она относилась раньше к нему несколько предубежденно, чувствуя, что за его внимательным взглядом кроется что-то этакое приценивающееся, липкое, прилипающее ко всей фигуре. Но сейчас решительность его ей понравилась.
Когда стали одеваться, собираясь домой, Борис Владимирович тихо шепнул ей:
— Не расстраивайтесь. Я еще с ней поговорю.
Галина смущенно отвернулась, натягивая пальто, и он ушел в кабинет Глафиры Петровны. Та сидела за столом мрачная, сердитая.
— Что же вы, батенька мой, подводите меня? — резко бросила она, едва Борис Владимирович появился. — Вы же сами сообщили мне об этом уроке, расписали его, что называется, а теперь — из воды сухим?
— Глафира Петровна, я же вас несколько иначе информировал, — с покорным видом присел он у стола. — Был шумок, конечно, я не отрицаю, но вы резковато это все преподнесли.
— Э-э, батенька мой, — Глафира Петровна махнула рукой. — Вас надо сразу, видно, на слове ловить... Авторитет перед Галиной Васильевной зарабатываете?
Борис Владимирович сухо улыбнулся:
— Зачем? Вы же знаете, что это не так... — а сам подумал: «Поняла-таки, старая сова, к чему я стремлюсь. Ничего от нее не скроешь. Надо поосторожней с нею держаться».
— Ну, уж мне-то не говорите, — вяло усмехнулась Глафира Петровна и, не обращая больше на него внимания, зашелестела бумагами, снова что-то разыскивая.
Борис Владимирович, посидев из вежливости еще немного, молча поднялся, бесшумно прошел к окну и с озабоченным видом стал смотреть на улицу, временами тихо вздыхая.
Глафира Петровна, наконец, оглянулась.
— Ну-ну, ладно, Борис Владимирович, — уже миролюбиво произнесла она. — Из-за таких пустяков, батенька мой, нервы трепать не стоит. Не завтра, так через недельку все забудется.
Борис Владимирович пожал плечами, но промолчал.
— Будет, будет вам, — продолжала Глафира Петровна. Она знала, что не уйдет он, пока не почувствует себя невиновным. Такой уж щепетильный этот красивый повеса. — Я не расстраиваюсь, спокойна, а вы-то чего переживаете? Идите, идите, батенька мой. Сама я, видно, лишнего наговорила.
«Теперь и действительно можно идти, — решил Борис Владимирович. — Эта старая развалина приняла мою вину за свою. Все идет удачно. Молодец, Боря. Еще несколько таких ходов — и...»
Борис Владимирович опасливо взглянул на директора: еще, чего доброго, поймет его мысли.
— Ну, так я домой, Глафира Петровна, — шагнул он к двери.
— Да, да... Отдыхайте...
Бурнаков оделся и вышел на улицу. Школа стояла на окраине города, он жил на одной из центральных улиц: идти было далеко, и Борис Владимирович, держась обочины разъезженной дороги, — там цела была прошлогодняя трава — зашагал к дому, самодовольно посмеиваясь над доверчивой Глафирой Петровной. Но уже вскоре в сознании всплыл образ Галины, и Бурнаков нервно облизнул губы. Орешек оказалось не так просто разгрызть, как он думал осенью. Она, вероятно, сразу почувствовала его влечение к ней, хотя он и действовал очень тонко: всего лишь два-три раза пробовал навязаться компаньоном в кино. Все чаще за последнее время, улавливая насмешливый огонек в ее глазах, Борис Владимирович начал ощущать в себе желание видеть ее жалкой, беспомощной, послушной одному его взгляду, такой, какими знавал он не одну женщину за свои тридцать четыре холостяцких года. Сегодня он сделал первый, строго продуманный шаг, и этот шаг оказался, как он чувствовал, удачным.
«Доверие, прежде всего доверие, — все больше возбуждаясь от собственных планов, думал Борис Владимирович. — А там... Там птичка окажется в клетке... М-да-с...»
15
Василько Калачев критически оглядел Ефима с ног до головы и. деловито осведомился:
— В шахте бывал?
Ефим нехотя посмотрел на молодого бригадира сверху вниз:
— Бывал, давно. Около года работал. Таким же мальцом, как ты.
— Мне, к твоему сведению, уже двадцатый год, — оскорбленно сжал губы Василько. — Посмотрим, как ты внизу заговоришь. Айда получать самоспасатели.
Горлянкин удивленно посмотрел на бригадира:
— Чего, чего?
— Самоспасатели, чего... — буркнул Василько. Этот новый парень, назначенный учеником в его бригаду, явно ему не нравился. Вымахал с версту, а ума, как в том вон кусту. — А еще, говоришь, в шахте работал... Если хочешь знать, без самоспасателя тебя и в шахту не пустят.
Пошли за самоспасателями. Василько то и дело останавливался с какими-то людьми, пересмеивался, спорил,, дружески подзадоривал кого-нибудь, и Ефим, вынужденный останавливаться, усмехнулся: «Шустрый парнишка. Как отделенный командир, насядет — спуску не даст, пока не сделаешь, что надо».
Получив красную гофрированную сумку самоспасателя, Ефим подумал, что таскаться с нею по шахте не так уж удобно, и протянул самоспасатель Калачеву.
