Олесь Гончар - Твоя заря
Чистый воздух где-то там, над океаном, а здесь дымы, газы, зловонье отстойников, гнилье болот... И этим дышать? От колыбели до могилы? Миллионы людей живут здесь, а впечатление абсолютной, жуткой мертвенности.
Близкие и далекие огни реклам взывают словно в пустоту.
Лишь дорога живет. Похоже, именно дороги, такие вот трассы все больше становятся способом существования современного человека. Между машинами мчатся человеческие жилища - готовые домики па колесах, с занавесками на окнах. Комфортабельно и все время в движении, в погоне, разумеется, за счастьем... Машины шумят потоком, стремятся нескончаемой рекой, если бы кому-то захотелось перейти дорогу - негде! Гудят огромные радиофицированные фургоны, мощные трейлеры, денно и нощно перевозящие грузы на дальние расстояния, они гонят вовсю, потому что надо, надо: быстрее довезешь - больше заплатят!..
На обочине хайвоя для пешеходов не оставлено ни малой полоски юшеходов хайвеи не признают, считается, что таковых пет, все для машин, для машин!.. Только аккуратные столбики, похожие на верстовые, то и дело возникают, мелькают вдоль дороги, и на каждом из таких столбиков пожалуйста: телефонный аппарат...
- Сервис,- отмечает Заболотный.- Что скажешь?
- Удобно.
А Лида добавляет"
- В любой момент можно вызвать Софию Ивановну, если что случится.
- В дороге об этом не говорим,- строго отзывается Заболотный.Случиться ничего не должно...
Дорога летит, и это словно летит само время. Сумрак рассвета сменится короткой зарей, потом светом дня, будет меняться живопись ландшафтов,'претерпит изменения и настроение путешествующик, да только она, эта скоростная трасса, останется безразличной ко всему: для трассы с ее прочным покрытием, с ее орудийным гулом, с неустанным многорядным движением - в одну сторону и в другую - существует единственное проявление жизни, только это безудержное исступление гонки. Странное дело, при всей могучести движения в нем ощущается какая-то неполнота, оно лишено чего-то существенного, летят встречь горбатые контейнеры, несется железо, промигивают мимо тебя пятна чьих-то лиц, но их рыражения не рассмотреть, ничьего голоса ты не услышишь, пусть хоть как.он взывает к тебе,- здесь слышишь только свист, сотрясение земли, вжикаюЩие приветствия скоростей. В потоке лимузинов, скромных и роскошных, обычных и пуленепробиваемых, среди авто наиновейших моделей, мчашихся во весь дух, среди всех этих красавцев, ярких, как тропические птицы, грациозных малюток, сверкающих отделкой, властно сотрясаются стальные бронтозавры дорог - дальнерейсовые тяжеловесы, которые с грозным гулом круглосуточно несутся по трассам в этом неистовом нескончаемом потоке. Рядом с нами мчится махина контейнера-автомобилевоза: новенькие, прямо с завода легковушки последней модели ярусами грудятся на нем, сползлись, точно жуки-скарабеи, сияют кузовами в угрожающей близости от нас; за контейнером мощно гудит еще больший тяжеловес, многоосевой трейлер, забитый цементными блоками, железобетонными конструкциями,- перевозит их куда-то на дальние расстояния...
Встречный дождик прокапал ио стеклу, словно специально, чтобы взбодрить Заболотного, потому что дождик в дорогу - это, как Соня сказала бы, добрая примета...
Ехать бы нам уже при свете дня, однако от туч, которые расползлись по небу и куда-то этот дождик понесли, на время все вокруг даже померкло, правда, ненадолго, и теперь вот как бы повторно светает, наконец-то новый день вступает в свои права.
- Нет, все-таки рассветает,-говорит Заболотный.- Закурим, чтоб дома не журились...
И рука его снова тянется к сигаретам, пальцы, как и раньше, сразу и безошибочно угадывают, где именно лежит пачка, одно движение, другое, короткое, точное,- и сигарета уже горит, вьется дымком, а взгляд водителя независимо от этого все время неотрывно - на трассу, где нам еще будет миль да миль.
- Сколько идем? - любопытствует Лида.
- Все в норме, Лида, хоть можно и чуть веселее,- и Заболотный прибавляет газу.
Пятна сигнальных огней, целые гроздья мокро блестящих рубинов заполнили перед нами всю трассу. С самого рассвета несметно и неугасимо краснеют они впереди нас на "кадиллаках", "бьюиках", "линкольнах", "мерседесах", все время удаляясь в дымке рассвета, плавно и неуловимо убегая. Что-то они мне напоминают своей вишневостыо, однако что?
Спрашиваю Заболотного, не вызывают ли у него эти рубины каких-либо ассоциаций.
Молчит некоторое время мой друг. Потом говорит задумчиво:
- По-моему, чем-то они похожи на Романовы яблоки... Да-да, это все убегают от нас яблоки Романа-степняка...
IV
Как это все далеко было! Где-то там, в нашем детском палеолите, где маренные реки струились для нас в степи, как образ чистоты и вечного движения, и все было переполнено светом, все живое томилось в неге под ласковым, нежнейшим солнцем нашего терновщанского лета! Оттуда мы с Заболотным, где полевая дорожка побежала невесть куда среди голубых ржей, высоких, как небоскребы! Где единственный лайнер - Романова пчела, пробасив над тобою, дальше погудела над хлебами, полетела в белыйбелый, налитый сиянием свет.
Все там было иное, иное...
Еще были мы там почти безымянные, были просто "пасленовы дети". Опыт и знания не обременяли нас;
малые пастушки, пощелкивая кнутами в воздухе, мы и мыслью еще но задавались, от чего этот щелк, даже не подозревали, что это и есть мгновение, когда кончик кнута преодолевает звуковой барьер! Такие вещи оставались там за пределами нашего познания, но разве были мы от этого менее счастливы?
И этот, исколесивший уже полмира, Кирилл Заболотный, который знает планету не хуже, чем знал тогда родную свою Терновщину со всеми ее оврагами и приовражьями, он был в той нашей терновтцанской дали просто Кириком, способным на различные затеи озорником, который в школе среди нас выделялся не только веселым нравом, но еще и чудноватым своим именем, потому что впрямь ведь чудное: хоть как его читай - слева или справа, с начала или с конца,- а оно все будет Кирик да Кирик!..
Такое имя тоже было для нас предметом развлечений: разве же не диковина - со всех сторон одинаковое, круглое и крепкое как орех!
Когда я пробую изобразить Лиде, каким был этот Кирик где-то там, в наших степях, девчонка просто не в состоянии поверить, Лида почти убеждена, что Кирилл Петрович был всегда взрослым и что никак не могли его выгнать из класса за шалости, за нестриженность, за то, что "в ушах гречка растет", а если уж где-то жизнь его и начиналась, то, по Лидиным понятиям, скорее, она начиналась в небе, в кабичс "ястребка"... Это она может представить, а остальное...
Чтобы из шалунов выходили дипломаты? Лида пожимает плечами недоверчиво.
- В детских летах,- говорит мне иогодя Заболотный,- закодировано, я думаю, нечто весьма необходимое для души... Нечто такое, что потом во всю жизнь сказывается на наших вполне "взрослых" поступках... Ты как считаешь? Допускаешь такую возможность?
- Почему бы нет...
Закодировано, по что именно? Почему одно выветрилось, а другое - все вот оно... Походя брошенное кем-то слово, доброе или глумливое, давняя чья-то случайная ласка или почти незаметная обида, мимолетное оскорбление или, наоборот, поддержка - почему они имеют обыкновение ожйЪать? Почему отсюда, где мы сейчас мчимся, такой значительной представляется каждая росинка в том нашем рассветном лазоревом мире?
Сухое тепло августовской степи, которое даже здесь ощущаешь... Терновники, шиповник да боярышник по буеракам... Птицы с их гнездами, разные букашки... А наши лога конопляные, с духом солнца, с вербами, разомлевшими под кручей!.. Тогда они были как будто ничто, а сейчас такого о них никак не скажешь! Образы детства, с годами они все чаще всплывают и, кажется, псе больше для тебя значат...
Раннею весной, только солнце нршрелс, только закурлыкало в небе, уже, как маленьки" дикари, босые выскакиваем из хат, истомившиеся за зиму, горланим, не помня себя от восторга, бросаем в небо шайки, солому, палки: "Гуси, гуси, вот вам на гнездо!.." Ведь птицы - это же паши первые друзья. Жаворонок всю весну звенит над степью, как частица твоей души... Невидимые птицы всюду висят над полями и льют и льют серебристое пение... Жаворонок тогда не боялся человека. В ноги жнецу бросится, спасаясь от кобчика... Роман-степняк, чспахивая ниву, гнездо подберет, перенесет на пашню, а когда новую борозду идет, птаха уже сидит в гнезде, не взлетает... А те рассверкавшиеся маковки церквей по горизонту, которые прежде всего означали для нас ярмарки, престольные праздники, долгожданную награду за все твои пастушеские труды... Сарматское скрипение колес, ржание донеи, конфеты длинные, с кистями, и непременно какое-нибудь событие, что всю ярмарку всколыхнет... А какой музыкой передать настроение, охватывавшее нас, малышей, когда после жары на степь туча наступает... Сбившие", стайкой, стоим, смотрим, а она, темная, встает где-то из-за Белогрудовых хуторов, солнце закрыла, надвигается грозная, косматая, с беловатыми прядями... "Это град,- говорит ктонибудь тихо,-градовая туча". И сразу так станет тревожно... А молния как сверкнет, как 'ударит невдалеке своим копьем в хлеба, "прямо землю пропашет" (бегаем потом смотреть, след молнии ищем)...
