Юрий Герман - Наши знакомые
— Обязательно на доктора?
— Обязательно.
— Почему?
— А потому, что если б ты видела, как человек умирает и как нельзя остановить то, что он умирает, сама бы тоже пошла учиться…
— Я на инженера буду, — грызя ногти, сказала Зверева, — мосты строить. Замечательно интересно. Я читала, есть такие инженеры, которые дороги прокладывают, не железные дороги, а простые, каменные. Очень интересно. Идут люди и обдумывают, где лучше дорогу проложить. Палатка, костер, картошку печь. Ты печеную картошку любишь, Тоня?
— Так себе.
— Ну а я люблю. Ночь, комары поют…
Еще долго они говорили о том, кто кем будет. Аня Сысоева хотела быть дирижером, но ее смущала мысль о костюме женщины-дирижера. Мужчина-дирижер во фраке, а женщина? Платье — нехорошо, нет, платье никуда не годится. Вот разве костюм? Но костюм — это дорожная одежда…
— Не рано ли о костюме, — трезвым голосом спросила Зверева, — ты сперва гаммы научись играть…
Постепенно все пришли в хорошее настроение. Было очень уютно. Возле двери на табуретке ровным зеленым огнем горел примус — согревалась вода для очередного чаепития. Рая Зверева влезла на плиту и потянула вниз лампочку под розовым абажуром. Скрипнул блок, лампочка опустилась ниже, и от этого стало еще уютнее. В облицованной белым кафелем кухне было тепло, чисто, сладко пахло зубровой травой, повешенной еще Никодимом Петровичем на гвоздик. Аня предложила сыграть в карты, и все расселись вокруг овального столика. Играли в подкидного. Больше всех везло Рае Зверевой, Валя Чапурная то и дело оставалась в дураках.
— Это ничего, — говорила она, некрасиво оттопыривая нижнюю губу, — кому не везет в картах, тому везет в любви…
Играли долго и азартно…
Потом Рая Зверева снисходительно предложила Вале потанцевать, но тотчас же смутилась и сказала, что, пожалуй, не стоит…
— Почему не стоит? — спросила Антонина. — Потанцуй, Валя…
— Может быть, неудобно?
— Удобно.
— Ну, тогда сначала фанданго.
Аня Сысоева обернула гребенку папиросной бумагой и принялась играть. Чапурная танцевала качучу, тарантеллу, сегедилью. В юбке и блузке ей было неудобно танцевать, и поэтому она разделась и танцевала в чулках, в трусиках и какой-то смешной фланелевой рубашке. Длинноногая и белобрысая, она скакала по кухне, кружилась на месте, вытягивала вперед руки, как бы маня к себе кого-то, наступала и отступала, начинала вдруг стучать пятками и потом прыгала, отмахиваясь руками.
— А вот это «шпагат», — сказала она, сделав испуганное лицо, но все-таки еще улыбаясь.
— Разорвешься, — басом сказала Райка Зверева.
Аня играла на гребешке нудный вальс, а Чапурная все мучилась со своим «шпагатом».
— Не могу, — наконец сказала она, — полный шпагат очень трудно делать. Вот кошкин прыжок, это я уже научилась. Смотрите-ка.
Она присела на корточки и, оскалившись, подпрыгнула.
— На лягушку похожа, — сказала Зверева, — точь-в-точь. Нет, тебе не надо на балерину учиться, — подумав, добавила она, — балерины такие не бывают. Правда, Старосельская?
— Не знаю, — спокойно ответила Антонина, — мне это не нравится. Вот лезгинка — красиво.
Чапурная протанцевала лезгинку, но никому не понравилось.
— Да разве лезгинку так танцуют? — неожиданно злым голосом спросила Антонина. — Это очень некрасиво, то, что ты изображаешь, а лезгинка — это красиво, это так красиво, что лучше и нельзя, это быстро надо, во-первых, очень быстро, вот смотри… Ну, Аня.
Аня заиграла, а Антонина вдруг коротко и резко вскинула голову, закусила губу и, зло поблескивая глазами, пошла вокруг кухни, все время ускоряя шаг.
— Вовсе это не лезгинка! — крикнула Чапурная. — Я лезгинку знаю…
— Все равно, — тоже крикнула Антонина, — ерунда! — И повторила: — Все равно, ерунда…
Продолжая выкрикивать эти бессмысленные теперь слова и слегка подняв над головой смуглую руку, Антонина, быстро и сухо щелкая подошвами туфель, шла возле самых стенок кухни…
С каждой секундой шаг ее ускорялся, туфли щелкали короче и отрывистее, глаза разгорались, по лицу разливался густой румянец.
— Все равно, ерунда, — повторяла она и шла так плавно, ускоряя шаг, что никто не заметил, как она очутилась на середине кухни, как опустила руку, откинулась, сильно и легко избоченилась и вдруг завертелась.
— Быстрей, Сысоева, быстрей! — кричала Райка Зверева, чувствуя, что Аня не поспевает за танцем. — Быстрей!..
— Все равно, — выкрикивала Антонина, — ерунда, — щелкали подошвы ее туфель, — все равно, ерунда, — повторяла она, мелко и весело семеня за своей изгибающейся тенью, — все равно, ерунда, — почти пела она, наступая на покрасневшую от волнения Райку Звереву.
Кончила она сразу — так же, как и начала. Шла, шла и вдруг села на стул у плиты.
— Кто научил? — спросила Зверева.
— Сама.
— Как сама?
— А так. Придумала. Сидела одна дома в прошлом году и придумала.
— Это вовсе не лезгинка, — вмешалась Чапурная, — лезгинка вовсе не похожа.
— Ну и пусть, — устало отмахнулась Антонина, — лезгинка, не лезгинка — тоже большой интерес! Чаю еще погреть?
— Погреть, — сказала Зверева, — а пока еще в дурака давайте поиграем. Пока в дурака, — повторила она с видимым удовольствием, — а вот к слову «окунь» рифмы нигде в мире нет. Даже Пушкин не мог найти.
— Окунь — покунь, — сказала Аня и испугалась.
— Сама ты покунь, — усмехнулась Зверева. — Ну, давайте играть. Кто сдает? И еще зеркало — нельзя рифму найти. А ты хорошо все-таки танцуешь, — обратилась она к Антонине, — никогда не думала…
Когда все уже оделись и разговаривали в передней, Чапурная вспомнила о записке из школьной библиотеки.
Антонина молча пробежала глазами сухонькие строчки библиотекарши…
Екатерина Абрамовна, школьная библиотекарша, предлагала вернуть числящиеся на абонементе № 109 книги не более как в трехдневный срок.
— Сейчас, — сказала Антонина и пошла в кухню. Дверь в комнату была закрыта на ключ, и ключ никак не хотел поворачиваться в замке.
Из комнаты пахнуло холодом, запахом мышей и нафталином.
Тут было почти совсем пусто, только в углу стоял большой зеленый сундук да корзина, из которой вдруг выглянула мышь и осторожно спустилась на пол.
— Кишь ты! — прикрикнула Антонина и махнула рукой. Голос ее звонко разнесся по комнате. «Хоть бы кто-нибудь переехал сюда», — тоскливо подумала она и взяла с подоконника две книжки. Это были «Маугли» Киплинга и однотомник Лермонтова.
Несколько минут она перелистывала Киплинга. В предисловии она заметила подчеркнутую строчку, в которой говорилось о том, что Р. Киплинг — бард империализма. Книга шелестела спокойно и приятно. На картинках были изображены смешные, хитроватые звери, они то совещались, собравшись в кружок и жестикулируя, то ели, то прыгали по ветвям — деловитые и серьезные.
— Бард империализма, — ни о чем не думая, шептала Антонина. — Бард! Бард!
Ей было тяжело расставаться с этими истрепанными книжками — все-таки они связывали ее со школой. В книжках к переплетам изнутри были приклеены конвертики, и на жирных фиолетовых печатях можно было прочесть название школы. Книжки пахли школьной переменкой, цинковым баком с надписью: «Вода для питья», шумной раздевалкой, заливистым звонком.
— Ну и пусть, — сердито шептала Антонина, — и пусть! И Багира, и Шер-Хан, и Балу, и Маугли, — пожалуйста, пусть! И бард! Нужно очень!
Разыскав в корзине старую газету, Антонина завернула в нее книги, вздохнула и вышла в переднюю.
— Ты к нам заходи! — крикнула Аня уже с площадки лестницы. — Слышишь, Старосельская?
Антонина с силой захлопнула дверь.
4. Новый жилец
Комнату занял приземистый, аккуратный человек, по фамилии Пюльканем. Он переехал вечером и до поздней ночи устраивался: вбивал в стену гвозди, вешал шторы, передвигал кровать то к одной стене, то к другой, топил печку, начищал мелом свой письменный прибор и во всем советовался с Антониной.
— А скажите, Антонина Никодимовна, — спрашивал он, просовывая в дверь круглую голову с бородой лопаточкой, — а скажите, двадцать полен достаточно для вашей печки?
— Достаточно, даже много…
— Нет, но ведь печка, судя по температуре в комнате, очень давно не топилась…
— Давно.
— Я все-таки думаю, что двадцать полен достаточно?
— Достаточно.
Через несколько минут круглая, лысеющая голова Пюльканема опять появилась в двери.
— Простите, Антонина Никодимовна, — говорил он, — куда бы вы посоветовали поставить кровать? Я не очень здоров, а правая стенка как будто сыровата? Вам не казалось?
— Нет…
— Все-таки, я думаю, лучше поставить кровать у левой стенки?
